Джеймс Олдридж - Прощай, Анти-Америка!
— О господи! — только и мог сказать я (нужно заметить, этот штамп всегда выручает в подобные минуты).
— Лестеру совсем плохо, — продолжала Джуди.
— Пип знает об этом? — спросил я.
— Нет. Лестер не хочет ему говорить без крайней необходимости.
Я не мог не восхититься Террадой, его великолепным самообладанием: только теперь я понял, что означал его безжизненный взгляд, устремленный в никуда, его подчеркнутое великодушие.
— Ладно, — согласился я, — только мало шансов, что я их найду.
— Знаю. Но я не могу допустить, чтобы последние несколько месяцев жизни Лестера были отравлены скандалом.
Все начиналось сначала. Но я уже отказался от попыток понять психологию победителя, который требует от своей жертвы сострадания, помощи и даже смирения. Я колесил по Ницце, Вильфраншу и Монте-Карло, заглядывая подряд во все бары и бистро, и внутренне содрогался, вспоминая о том, какая тяжесть вновь обрушилась на моего друга Пипа.
Я обследовал все места, которые мне были известны, и вдруг вспомнил, как Моника рассказывала мне в Париже, что несколько раз обнаруживала пьяного Пипа на Северном вокзале. Он заявлял, что хотел сесть на поезд и ехать домой, в Америку. Поэтому я объездил все станции и нашел их в Вильфранше — они сидели на платформе над одним из самых прекрасных заливов в мире и вели пьяный спор о том, что такое головная боль.
Была полночь. Увидев меня, они заявили, что я тоже должен ехать с ними. А они ждали поезда из Ментоны в Марсель, с тем чтобы сесть на пароход «Андре Дореа» и уехать на нем в Нью-Йорк.
— Только там, Кит, только там мы можем уладить наш спор. А здесь, — Пип с ненавистью махнул рукой в сторону самого залива и темных гор, — здесь все не то, все, все не то.
— Да, конечно, — сказал я. — Но пойдемте отсюда.
— Я же все-таки сделал это, Кит, — бормотал он, пока я ставил его на ноги. — Поехали домой, сказал я ему. Там уже забрезжил свет. Так я ему и сказал. Я — как римский папа, понимаешь? — Он высморкался и, копируя папу, благословил Терраду. — Не терзайся. Прощаю… Отпускаю тебе все грехи. — И он снова перекрестил Терраду.
Увести их со станции не составило большого труда; первым я дотащил до машины тяжелого, обмякшего Терраду. Он молчал. Но даже и сейчас, пьяный и беспомощный, он продолжал свой титанический поединок с чем-то огромным, чему не было названия. Джуди с благодарностью обняла меня, тем временем Дора втащила Терраду на крыльцо.
Моника была дома, в «Эскападе»; мы с ней внесли Пипа наверх и уложили в постель, — Эйлин пришлось самой выпить кофе, который она приготовила для него. Они попытались расспросить меня о том, что произошло, но я буркнул в ответ: «Ничего не произошло» — и отправился спать.
Я ведь и сам толком не знал, что было между ними. На следующее утро Пип спустился к завтраку совершенно разбитый, и я не стал его ни о чем спрашивать. Но он сам, неверной рукой поднеся к губам чашку кофе, сказал:
— Рак у него, умирает бедняга…
Интересно, подумал я, много ли он помнит из того, о чем они говорили ночью. Террада, судя по всему, ничего не помнил, потому что часов в одиннадцать к Пипу приехала Джуди. Она сообщила, что в три они уезжают в Париж.
— Нужно его скорее везти домой, кто знает, что может произойти, — сказала она. — Ты придешь повидаться с ним еще раз, Пип? Он сейчас лежит, ему нехорошо.
Пип покачал головой.
— Он не помнит, что было прошлой ночью. Он сомневается… Вы с ним все уладили?
Мне казалось, Пип помнил, что под пьяную руку благословил Терраду и простил его, но сейчас ему не хотелось об этом говорить.
— Что уладили? — спросил он.
— Не надо, Пип, пожалуйста. Ты ведь знаешь, что он умирает…
— Знаю.
— Значит, ты должен понять, почему ему снова нужна твоя дружба, Пип. Будь великодушен…
— Я уже проявил все великодушие, на какое способен, — упрямо сказал Пип.
— Ну хорошо, хорошо, — в отчаянии проговорила она. — Скажи ему только, что ты простил его. Вот и все.
— Ты знаешь, Джуди, он сам может простить себя, сказав, что был неправ.
— Но он не считает, что был неправ, Пип.
— Ну и я тоже не считаю себя неправым.
— В таком случае, может быть, ты согласишься признать, что вы по-разному относитесь к жизни и что он не мог не сделать того, что сделал?
— А подите вы к черту!
У Пипа даже лицо почернело.
— Если ты от него отвернешься, — проговорила Джуди со злобой, — ты станешь настоящим его палачом.
Мы сидели под нашим лавровым деревом, слушая никогда не смолкающий здесь хор цикад. Пипу оставалось лишь сказать, что он простил Терраду. Но он молчал.
— Я приду на вокзал, — наконец произнес он.
Джуди сжала ему обе руки и быстро ушла.
Конечно, всех нас страшило это прощание, а особенно Пипа, так как ему на это требовалось не только немало мужества, но и немало физических сил. При всей своей мягкости Пип был человеком решительным, но жизнь долго била его, он уже столько лет мыкался на чужбине и к тому же был так сентиментален, так доступен состраданию и так склонен к великодушным поступкам, которые нас губят, что я совершенно не знал, как он поведет себя на вокзале. Остаток дня он проспал, затем встал, побрился, принял душ, надел свежую рубашку и костюм и сразу стал похож на пышущего здоровьем спортсмена, я еще никогда не видел его таким.
Мы все собрались на вокзале в Ницце, под высокой крышей, где было довольно прохладно, чувствуя себя так, как, наверное, чувствовало себя семейство Дайверов, провожавшее в Америку с парижского Северного вокзала Эба Норта[1]. Первыми приехали мы с Пипом и Эйлин, потом Дора с багажом, который несли носильщики, потом больной, согнувшийся умирающий Террада с женой и пасынком. Мы стояли, желая, чтобы поскорее пришел поезд, и всем было тяжело и неловко. Оставалось лишь несколько минут, и за это время нужно было успеть все сказать.
Пип смеялся и шутил — даже с Террадой, словно им в какой-то мере удалось восстановить прежнюю простоту и сердечность отношений. А Террада ждал — так ждут посвящения в высокий, хоть и обременительный сан. Джуди держала за руку Лестера-младшего, не давая ему вступить в разговор, и нервно говорила что-то, обращаясь то к одному из нас, то к другому.
Наконец мы услышали звук приближавшегося поезда.
Террада отошел от нас на несколько шагов, и Джуди тихо сказала Пипу:
— Пожалуйста, Пип. Одно только слово.
Я почувствовал, что в Пипе снова началась борьба. Семейство Террады знало, с кем имеет дело. Они взывали к природному великодушию Пипа, к его культуре, благородству, душевной щедрости, к его скромности, самоотверженности, к его жалости. А Пипа терзали все самые страшные душевные муки, на какие обрекло его воспитание, и я это знал и начал молить его взглядом:
«Не сдавайся, Пип! Не прощай им их мерзости!..»
Но он не внял моей мольбе, он опустил глаза, и я понял: они разжалобили его. Я отвернулся. Мне не хотелось ни видеть, ни слышать того, что сейчас произойдет.
И тут Джуди совершила ошибку: подстегиваемая нетерпением, боясь упустить победу, которой она так жаждала, она воскликнула:
— Лестер не может стать другим, Пип, Он должен вернуться в свою Америку.
Эти слова решили все. Пип вдруг застыл, словно под маской беззаботного спортсмена неожиданно узнал прежнего себя, и, с облегчением рассмеявшись своим прежним, горьким и немного застенчивым, смехом, сказал:
— А когда-нибудь, Джуди, и мне придется вернуться в свою Америку. Что тогда?
Джуди ждала. Но Пип молчал.
— И это все? Все, что ты можешь сказать? — в гневе крикнула она.
Пип кивнул, как будто не мог доверить свой ответ словам. Потом повернулся к Терраде и громко, отчетливо произнес:
— Прощай, Лестер.
Поезд остановился, ошеломленный Террада повернулся к вагону и, ни с кем не попрощавшись, взошел по ступенькам.
Джуди громко разрыдалась, а Пип тем же голосом произнес:
— Прощай, Джуди, прощай, маленький Лестер!
Он поцеловал сына и помог ему подняться по ступенькам вслед за внесенным носильщиком багажом. Потом Джуди вошла в вагон, тяжелая дверь тут же закрылась, и поезд тронулся. Их лица промелькнули в окне — мне кажется, я никогда не забуду запавших глаз Террады, беспомощно вглядывавшихся в страшный, безбрежный океан небытия, который открывался перед ним, не забуду и холодной, изысканной эпитафии, которую произнес Пип, когда поезд исчез из виду.
— Прощай, смерть, — сказал он. — Прощай, Анти-Америка!
1
Герои романа Ф.Скотта Фицджеральда «Ночь нежна».
