Михаил Попов - Большой укол
— Загораем?
Не открывая глаз, лежавший произнес:
Так мгновенно, так прелестно —
Солнце, ветер и вода,
Даже рыбке в море тесно
Даже ей нужна беда.
Нужно, чтобы небо гасло,
Лодка ластилась к воде,
Чтобы закипало масло
Нежно на сковороде.
Роберт Игоревич на некоторое время превратился в удивленную окаменелость. «Шеф, стихи, ничего себе!..» К жизни его вернул приказ:
— Докладывайте!
Подчиненный с облегчением зашептал:
— Все по плану. Пока… Известие, что он на самом деле Семенюк, принял спокойно. Внешне… Материалы, мною предоставленные, изучал с интересом.
— Вы не переборщили? Он человек, насколько я понимаю, примитивный, почти ребенок, но что мы знаем о его чутье?
— Нет, нет Владислав Владимирович, все тщательно продумано… Какие снимки, какие тексты — сорок раз обсуждали. И чутье учитываем.
Владислав Владимирович потянулся вдруг, как проснувшийся удав.
— А не притворяется ли он?
— Не понял.
— Не дурачит ли он нас? В смысле — вас. Сам уже все вспомнил, а с вашими бумажками возится для виду и только ждет момента, когда сможет передвигаться самостоятельно.
— Нет, нет, ну что вы, нет! За ним наблюдают двадцать четыре часа в сутки. Никаких отклонений от естественной модели поведения. Похудеть мечтает.
— Похудеть?
— Это ведь естественно. Если, мол, эта самая милиция вычислила, что он толстяк, зачем ему толстяком оставаться.
— А зачем вы ему сказали про таблетку?
Роберт Игоревич трагически дернулся.
— Ошибка, просчет, разумнее было бы поддерживать предыдущую версию. Готов понести… Но, знаете, мы и пользу сумели извлечь. Из моего просчета.
— Какую пользу можно извлечь из просчета?
— Психологическую. Сказав ему правду по поводу этой мелочи, могу рассчитывать на доверие в более крупном.
— А как вы теперь решаете проблему питания?
— Решаем, решаем, — шмыгнул носом Роберт. — Пришлось привлечь еще пару человек на кухню, стараемся.
— Старайтесь. Случившееся тогда, возле дома, повториться не должно. Мы не можем больше рисковать. Правда, по иронии судьбы нас спасло то, что могло погубить всю операцию. Но не будем надеяться на то, что судьба станет всегда играть в нашу пользу.
— Не станем.
— Удалось, кстати, установить почему произошло <МI>это?
— «Всплытие сознания», как говорят наши медики. Пока нет стопроцентного объяснения, почему он начал «мочить» этих четверых, но догадки появились. После допроса его жены.
— Жены?
— Ну этой нашей дуры, что мы с ним поселили. Маргариты Мастерковой.
— И что?
— Она, в общем, оказалась воровкой по натуре.
— Что это значит?
— Мы же выдавали ей деньги на питание с тем, чтобы она покупала продукты получше, посвежее, поразнообразнее, с большим содержанием белка и протеина. Телятина, кальмары, креветки. А она, тварь, не удержалась, жаль, видите ли, ей было тратить «на этого борова» хорошие продукты. После таблетки «он жрал, что попало». Макароны, сосиски, картошку, перловку. Думаю, она сколотила небольшое состояние за эти месяцы. А как выясняется, химический состав сосисок и перловки крайне неблагоприятная среда для жизни наших лекарств. Толстяк начал усваивать значительно меньше их, чем нужно было для поддержания равновесия в сознании. Мастеркова думала, никто ничего не заметит, все–то постепенно прибавлялся, как было задумано, по схеме.
— Да, пожалуй, это похоже на объяснение, но надеюсь теперь…
— Что вы, Владислав Владимирович, что вы! Я не упомянул о двух новых поварах. Таблетки мы ему не можем навязывать. Но, с другой стороны нам легче, чем Мастерковой. Вместо перловки мы можем поставить ему на стол, например, фаршированного дурианами лангуста, а в этого зверя напихать все, что нам надо.
— И яйца кокотт с шампиньоновым пюре? — усмехнулся Владислав Владимирович.
— Да, и это можем, завтра же.
— Это вы хорошо придумали. И продолжайте придумывать, работать головой… Поймите, никакие усилия на этом участке чрезмерны. Он пока — наше главное оружие. Вы не представляете, каковы масштабы возможных потерь, если мы его выпустим из рук.
Роберт Игоревич лег по стойке смирно.
— Ладно, об этом все… Что у него с женским полом?
— Его обслуживают две буфетчицы.
— «Обслуживают»?
— Да, тут невольная игра слов, Владислав Владимирович. В этом, в половом смысле, он вполне ощутил себя Семенюком. Судя по докладам Мастерковой, постельная жизнь его была скудна. Впрочем, тут она действовала в рамках инструкции. Считалось, что каждый оргазм вызывает определенное сотрясение психической конструкции.
— А что же сейчас? Насколько я понимаю, его трясет по нескольку раз в день.
— Наши эскулапы пришли теперь к выводу, будто это, наоборот, полезно в данном случае. У медиков часто случаются повороты на сто восемьдесят градусов. Кроме того, нам его любовные открытия полезны и в другом отношении. Девочек я проинструктировал, и они ведут с ним что–то вроде игры.
— Какой еще игры?
— Ну, знаете, как с детьми… Эту ложечку съешь за папу, а эту за маму. Вот и они тоже завели что–то вроде натурообмена. Хочешь помацать чего–нибудь, сначала съешь сервелата полфунтика.
— Бред!
— Не скажите, работает…
Владислав Владимирович помолчал немного. переваривая поступившую информацию.
— Насколько я вижу, ситуация пока находится под контролем… Полным контролем.
В голосе говорившего был оттенок вопросительной интонации. Роберт Игоревич счел разумным промолчать. В ответ на это молчание шеф открыл глаза. Невидимого цвета зрачки впились в физиономию Роберта.
— Что означает ваше молчание?
Подчиненный вздохнул так глубоко, что зашевелился песок, лежавший меж сообщниками.
— Что означает ваше молчание? — В этом вопросе была слышна уже явная угроза.
— Я хочу быть честным до конца, — затараторил Роберт Игоревич, — собственно, как бы и ничего. Просто крохотная зацепочка, заусенец, шероховатость. Можно было бы не обратить внимания. Отнести на счет случайности, тем более, что потом все пошло по–прежнему, никак не отразилось…
— Я жду.
— Слово. Одно всего лишь слово. Он произнес его…
— Какое слово?!
— Коньюктивит.
Владислав Владимирович сел. В сидячем положении, особенно в сравнении с бледным, дряблым Робертом, он смотрелся живописно. Он глядел в сторону уже почти допылавшего заката.
— Коньюктивит?
— У одного из охранников, у Лубенченко воспалился глаз. Сам по себе. Так что формально ситуация нормальная.
— Кто его поставил с коньюктивитом в наряд?
— Да у него к концу наряда все только и проявилось. Если у человека глаз чешется, не значит же…
— Значит! — Владислав Владимирович поднялся. Роберт Игоревич немедленно тоже вскочил и встал рядом.
— В нашем деле все значит! Обвал начинается с песчинки… У нас все может начаться просто с чешущегося глаза Лубенченко.
— Сегодня же уберем.
— Не надо меня перебивать… И не надо убирать Лубенченко. Ни в коем случае. Пусть ситуация остается неизменной. Убрав его, мы можем навести на мысль… В общем, не трогать Лубенченко.
— Понял.
— Надеюсь, достаточно глубоко.
— Достаточно, Владислав Владимирович, достаточно!
— Езжайте туда немедленно. За фаршированных лангустов хвалю, а вот коньюктивит мне не нравится.
Владислав Владимирович быстрым шагом пошел к лестнице, ведущей наверх. Роберт Игоревич с тоской оглянулся на уже почти невидимое море и засеменил следом.
7
Вчера они привели ко мне здоровенного вьетнамца, бывают, оказывается, и такие… Он прямо у меня на глазах разделал сонную кобру. Долго злил ее, пока она проснулась и распустила капюшон, потом кривым ножичком вспорол, вынул сердце и бросил в стакан с водкой. Стакан поставили у меня перед носом. Сердце продолжало биться, пока этот дикий повар превращал змеиную тушу в отбивные. Когда мясо кобры унесли коптить, я заявил, что сыт по горло экзотикой. Настаиваю впредь на еде национальной. Максимальное отклонение — плов. Ну, там, шашлык, шурпа, лагман, чахохбили, долма… Вареники с вишнями.
Мой аппетит приводил меня в отчаяние, особенно в те мгновения, когда я вставал на амбарные весы у входа в мою палату. Вес не падал, падла, несмотря на сауну, четырехразовые прогулки и шестиразовые совокупления с моими верными буфетчицами. Врачи охотно снабжали меня и патентованными и народными средствами для борьбы с прожорливостью, я проглотил горы таблеток, но сбросил всего четыреста граммов. Провел ужасную ночь без сна. Устроил истерику Роберту гаду Игоревичу — почему я не худею?! Мне надоело быть жирным. Тем более, что теперь это и бесполезно, и опасно. Он мялся и мямлил. Вызвал наилучшего врача, горбоносого очкарика, держал его за седой висок (при мне) и требовал, чтобы «он» (я), начал сбрасывать вес. Чтобы от меня не скрывали самые новые, самые дорогие («черт с ней со сметой»!) — пилюли.
