Жюльен Грак - Сумрачный красавец
Я улегся на песок и превратился в зрителя вновь и вновь повторяющейся драмы, которую разыгрывают волны. Она захватывает вас целиком: вначале — напряженное ожидание обвала, вздымающего облако водяной пыли ("О! это будет еще лучше, чем в предыдущий раз!"). Безудержная, бесшабашная, первобытная радость, которую всегда доставляет разрушение (похожее удовольствие — наивное, детское, — я испытал во время войны, когда взорвал мост). Затем — всасывающий звук: это песок, грубо и безжалостно слизываемый, вычерпываемый соленым языком: землю промывают, отскабливают, очищают от рыхлых частиц, чтобы она стала абсолютно твердой, гладкой и чистой, как скала, ровной, как могильная плита, а под конец превратилась в россыпь золотистого праха. И опять-таки чувствуешь себя ребенком, которого необъяснимо привлекают, завораживают оголенные кости, отполированные черепа, похожие на кубки — впору наполнить и осушить их, — и скелеты, покрытые благородной патиной старины; хочется раскапывать пресную мякоть, пока инструмент не зазвенит о камень — веселый звон железного крюка, заброшенного на известняковый утес, — как в детстве, когда я долго и ожесточенно, до отвращения отскребал персиковую косточку.
Да, но… К чему нанизывать слова? Мне скучно, и я уеду. Кто сможет удержать меня здесь? Никто… разве только… нет, лучше уехать побыстрее. В сущности, все, что меня здесь окружает, — сплошная банальность, однако эта местность, этот мертвенно-бледный пляж, заросли кустарника, издали кажущиеся размытым пятном, тишина улиц, закутанных в листву, — должно быть, оказывают на меня вредное воздействие: иногда такое ощущение, будто я сплю с открытыми глазами.
Послезавтра соберу чемоданы.
Какие низкие, давящие тучи плывут сегодня вечером надо мной! Будто колпак из густого, непроницаемого тумана потихоньку опустился и накрыл землю. Такие вот пасмурные, прохладные, безветренные летние дни почему-то напоминают мне детство, послеобеденную скуку по воскресеньям: я снова вижу сад, черные комья прохладной земли, ни одна ветка не шелохнется, неяркий солнечный луч, пробившийся сквозь облака у самого горизонта, замер на недвижной глади Луары, деревья и поля покрыты бархатистой июньской зеленью. В нарядном воскресном костюмчике, гуляя по аллеям чудесного сада, я ждал, когда зазвонят к вечерне — за излучиной Луары виднелась колокольня, тонкой чертой перерезавшая линию горизонта, в другой стороне, к северу слышался шум поезда. Только и всего, а у меня прямо сердце разрывается. Что со мной происходит?
6 июля
Когда я выходил из обеденной залы, меня остановил Грегори:
— Говорят, вы выезжаете из отеля. Решили улизнуть от нас? Так скоро?
— Да, собираюсь уехать. Но еще не назначил день. Мне надо вернуться в Париж — и, поверьте, я очень огорчен, что приходится вот так прерывать отпуск.
— Жаль. Нам всем будет вас не хватать. А юные особы… (Грегори подмигнул, пытаясь показаться циничным, а я обрадовался, видя, что ему это совершенно не удалось). А гольф… Но коль уж так вышло, сообщите мне, с какого числа освободится ваш номер. Я могу тысячу раз извиниться за такую бесцеремонность, но вот это, по-моему, меня действительно извиняет.
И он протянул мне странное послание:
Дорогой Грегори!
Полагаю, мое письмо тебя удивит, и даже надеюсь на это, поскольку ты, как всегда, предаешься праздности. Итак, стряхни ее с себя и окажи мне дружескую услугу. Я собираюсь провести несколько недель у моря. Поверь, я вкладываю особую значительность в следующую фразу, которая сама по себе содержит высокий смысл. Я буду с одной женщиной — знаю, какую издевательскую улыбку вызовет у тебя эта фраза. Увы! с каким отвращением… Но знай, дорогой Грегори, "для меня еще не все пропало". Сейчас я говорю это с полным основанием и вполне серьезно. Вот увидишь. Но хватит… голова у меня ясная, пульс нормальный. А то еще вообразишь, будто я в лихорадке. Сначала я намеревался уехать на какое-нибудь пустынное побережье, в уединенный дом, это было очень важно для меня: море, облака… в общем, ты понимаешь… но там меня одолели бы всякие заботы, мелкие житейские затруднения, а я решил избавиться от них окончательно. Имей этв в виду. Итак, закажи мне номер в этом волнующем отеле, в отеле "Волны" (что за название! я в восторге). Хочу надеяться, номер будет достаточно удобный — пустяк, конечно, но все-таки! — сделай так, чтобы нам ничто не помешало. Я этого не вынесу. То есть мы должны жить как устрица в раковине, — только так, и не иначе! Могильный покой. В противном случае я поломаю мебель и… в общем, там видно будет. Сейчас мне не до этого. Скоро я тебе все расскажу, но… не беспокойся. Пока еще есть время. А теперь можешь идти, дальнейшее — молчанье (запомни это). Сердечный привет.
Аллан
— Ну и ну! — ошарашенно воскликнул я, возвращая письмо Грегори. — У вашего друга прямо-таки вулканический темперамент.
— Вы его не знаете. Ах! Это… Извините меня, но я обязательно должен найти номер, какой ему нужен. Иначе он не простит меня до конца жизни, я его знаю. (Судя по выражению лица, Грегори отнюдь не шутил.) На карту поставлена наша дружба.
— Но это какой-то буйный тип, скандалист. Откуда такая одержимость?
— Это в его характере. Вы не представляете, насколько были правы, когда сказали "одержимость". Хотя… в некотором смысле нет на свете личности более уравновешенной. Но какой он человек!.. Простите меня (и на лице Грегори появилась чудесная улыбка, восторженная и стыдливая, какой я у него еще никогда не видел), но мне даже в голову не приходит, что его просьбу можно не выполнить. Вы увидите, что это за существо…
— Да, дорогой Грегори, увижу, потому что, к великому сожалению, послезавтра я еще буду здесь. Так что не рассчитывайте на мой номер.
Еще одна проделка моего злого гения. А ведь я твердо решился уехать. Но почему-то вдруг ужасно захотелось наказать его за эту дурацкую блаженную улыбку. И вот результат!
Да, улыбка действительно странная! Но, возможно, дело не только в ней: меня охватил приступ острого, необъяснимого любопытства.
7 июля
Сегодня после обеда вдруг возникло желание играть, и я пошел в казино. Люблю это белое здание, совсем новое, а главное, простое, без всяких претензий, люблю тишину вокруг, — оно стоит в сосновой роще, где нет птиц, а мне по душе, когда увеселительные заведения стоят одиноко, среди меланхоличного пейзажа. Пустынные коралловые бухты, затерянный горный лес, — одиночество, коему позавидовала бы железнодорожная станция в тайге, — такие образы роятся у меня в голове, когда солирует саксофон или труба с сурдиной: казино в Г. справедливо гордится своим джазовым оркестром.
Пока пары кружатся в танце под певучую музыку, от которой так замирает сердце, мой взгляд скользит по верхушкам сосен, по широким прогалинам до рыжеватой чащи кустарника, сжимающей со всех сторон этот городок, этот крошечный оазис удовольствий. Сосна — дерево, в коем мне всегда виделось нечто трагическое. Крутой, неистовый изгиб ветвей, плотная зелень, где вместо листьев — пучки длинных и острых, как маленькие сабли, иголок, которые с таким изумительным сходством изображены на китайских эстампах; никаких признаков изнеженности, присущей растениям, — нет, сосне по нраву иссохшая, каменистая, твердая, как кремень, почва и жизнь, полная страстей; она кажется опаленной невидимым огнем, она словно символ безграничной любви — суровой, необузданной, беспощадной.
И вот, как ложем игл, истерзан дух любовью.
На террасе казино, кроме меня, почти никого не было, а на пляже в пять часов, — это пик прилива, — было полно народу. Оркестр играл "Штормовую погоду", а я вдруг почувствал, что на душе у меня как-то смутно. И я представил себе большой азиатский город, уступами спускающийся к воде, где у причала, словно пробки и обломки дерева, пестреют джонки, колышущиеся на закате под дуновением океанского ветра, лабиринт крыш, сплетение мачт, деревянные веранды на сваях и одуряющие запахи, несущие в себе жажду жизни, — темные запахи. Мир запахов: одна из немногих вещей, которые, на мой взгляд, обогащают жизнь. Наша цивилизация проявляет немыслимую робость по отношению к запахам. У нас ценится запах духов от знаменитого портного: по одному этому можно определить, до какой степени оскудела чувственность в современном обществе. Только долгие века католической традиции заставляют людей и по сю пору безропотно мириться с таким мощным, стойким запахом, как запах ладана.
Среди игроков в баккара я, к моему величайшему удивлению, заметил Жака: с притворным безразличием на лице он играл по-крупному. Кто же он, в сущности, такой, этот парень? Верный (хоть и неуверенный в себе) поклонник Кристель, любитель современной поэзии, лучший теннисист в Г. или элегантный молодой шалопай? А может быть, он все еще Подросток, то есть существо, которому хочется быть многоликим и сложным?
