Адам Тёрлвелл - Политика
Вот отчего Нана стала неразговорчивой. Теперь, когда она была красива, это могло показаться высокомерием или эксцентричностью. Но это было не так.
Неловкая красота — вот как я могу описать Нану.
9
А Моше и Папа все болтали.
— Значит, вы занимаетесь финансами. Верно? То есть вы ими занимаетесь? — спросил Моше.
— Зависит от того, что вы понимаете под финансами, — ответил Папа.
— Ну, не знаю, — сказал Моше.
— Скорее не столько финансами, как оценкой рисков, — сказал Папа.
— Ага, — сказал Моше.
— Управление рисками в глобальном контексте, — сказал Папа. — А также чистота накопленных данных. Моделирование рисков кредитования. Новые методики GARP.
Моше вытаращил глаза.
— Гарп? — спросил он.
— GARP, — ответил Папа, — “Общие принципы оценки рисков”. Не путать с GAAP — “Общими принципами бухгалтерского учета”. Их очень часто путают.
— Знаю, — сказал Моше. — GARP, GAAP. Терпеть не могу, когда их путают.
Папа не засмеялся.
Моше попробовал еще раз.
— Я знаю анекдот про финансы, — сказал он.
Папа взял еще бокал шампанского.
— Знаете разницу между английским и сицилийским бухгалтером? — спросил Моше.
Он сделал паузу.
— Нет? Рассказать вам? Рассказать?
— Расскажите, — сказал Папа.
— Английский бухгалтер, — сказал Моше, — знает, сколько людей умрет за год. Сицилийский может сообщить вам имя и адрес каждого.
Папа рассмеялся. Папа вежливо рассмеялся.
Потом сказал, что на самом деле это не смешно. С грустью в голосе он объяснил Моше, что занятие финансами — верный путь к саморазрушению.
— Знаете, как в Нью-Йорке? — спросил Папа. — Нью-Йорк — это безумие, сплошное безумие. Мне казалось, что придется принести на работу подушку с одеялом и что умру я прямо в зале совещаний. Я работал в “Бэнкерз Траст”, и один мой друг, Чарли Бороковски, милейший человек, всегда носил странные галстуки с египетским орнаментом. С египетским орнаментом… О чем это я? Да, безумие, Нью-Йорк — это сплошное безумие. А, Чарли Бороковски! Он два дня и две ночи не разгибался, готовился к аудиту, что-то там с поглощением капиталов. Пришел на работу утром в понедельник, а в среду я практически вынес его на руках. Он даже не помнил потом, что был на том совещании. У него были очень белые зубы, — сказал Папа. — Он говорил, что это от яблок. Знаете, как можно понять, что клиент готов заключить сделку? — спросил Папа. — Они звонят по телефону и говорят: “Эй, привет, дружище!” Сразу понятно, что он готов. “Эй, привет, дружище!”
— Это здорово, — сказал Моше, — мне это нравится.
— И мне, — сказал Папа.
Папе понравился этот актер. Моше очень понравился Папе.
10
— Вы знакомы с моим отцом? — спросила Нана. — Пойдемте, я вас познакомлю.
— Э-э-э, ну, да, — ответила Анджали.
— Пойдем, пойдем, — сказала Нана.
Она подвела Анджали к Папе. Она представила Папу Анджали. Папа представил Нану Моше.
Папа и Анджали принялись обсуждать Папин эффектный галстук.
Нана сказала: “Этбыло хршо, вы довольны?” — на что Моше ответил: “А, эт все картонные замки”.
Он хотел отшутиться. Он хотел дать милый, — чуть самоуничижительный ответ. К сожалению, получилось совсем непонятно. Нана понятия не имела, при чем тут замки и бумага. Она смущенно подняла на него взгляд.
— Что значит “картонные замки”? — спросила она.
Нана отпила шампанского и лишь тогда заметила, что ее бокал пуст. Моше сделал вид, что не заметил этого. Он описал ей театральные интриги, рассказал про двойное дно, про подкупы и взятки.
— Вот как, — удивилась она.
Потом ее мысли приняли практический оборот:
— Как этджно быть утомительно — заучивать все эти тексты. Ненавижу учить наизусть, — и вновь надела очки. Моше был очарован дважды. Во-первых, она была одной из самых красивых девушек, которых он когда-либо видел. Во-вторых, она была — ну, это. Она была милой. И беспокоилась за здоровье Моше.
У нее наверняка кто-то есть, подумал Моше.
И он попытался произвести на нее впечатление. Скажем, интеллектуальное.
— Но это так, в этой пьесе было так интересно играть, — сказал он. Она кивнула. — На самделе, такая, в общем, превосходная роль, текст не проблема, — продолжал он.
Нана задумчиво спросила:
— А эти постоянные шуточки? И некоторые места — просто ужасные. “Кажется мне, что призрак Шарлотты Корде вошел в мою душу”. Ужасно, ужасно. Это так романтично.
Моше уже и сам был не рад, что так нахваливал роль. Ему хотелось соглашаться с Наной.
Он сменил курс.
— Да, это так, — ответил Моше. — Я имею в виду, Уайльд превращает классовые различия в стиль. Он романтизирует понятие класса.
Оба остановились. Разговор остановился. Никто из них не понял сказанного. Моше уж точно не понимал. Он покачнулся. Он устоял на ногах. Нана уставилась в свой пустой бокал из-под шампанского.
Паузы в разговоре ужасно сложная вещь. Они требуют непринужденности. К сожалению, ни Нана, ни Моше не чувствовали себя непринужденно.
— Ну тойсть это вроде как узаконенная пропаганда? — нервно добавил Моше, а Нана ответила, будто в замедленной съемке, повторив:
— Романтизирует понятие класса.
Моше наморщил лоб и немного выпятил губы, чтобы показать, что он интеллектуально озадачен. Потом Моше искоса взглянул на Папу.
Папа болтал с Анджали о театральной расовой политике. Он обещал реформы.
11
Таким было начало. Этот разговор и стал началом романа Наны и Моше. Но Нана этого не знала.
Как жаль, подумала бы Надежда Мандельштам, как жаль, но, возвращаясь с Папой в Эджвер, она не думала о Моше. Она почти забыла о нем. Она думала о театрах.
Театры ставили ее в тупик.
Сначала фойе. Папа непринужденно болтал в фойе, задирая голову, чтобы взглянуть на своих солидных высоких собеседников. А Нана его слушала, и участливо поглядывала на парнишку с лотком программок и мороженого “Лосли Дэри” на шее. Нана сострадательно обратила внимание на то, что его аккуратно закрепленная гелем челка прикрывает прыщи.
И потом зрительный зал, помпезный зрительный зал. Она наблюдала за тем, как гаснут огни в зале. Зрители закругляли разговоры хриплым шепотом. Нана пересчитала белые стрелки пожарных выходов, потом белых бегущих человечков на подсвеченном зеленом поле.
Папа коснулся ее руки. Он напомнил ей про очки, лежавшие у нее на коленях. Улыбнулся ей.
Потом на сцене появилась звезда программы в обличье князя Павла Мараловского. Его зовут э-э-э, Моше как его там, бормотал про себя Папа, пытаясь разглядеть программку в тусклом свете указателей выхода. Моше, великосветский социалист, тянул свои избитые остроты. “При настоящей демократии каждый станет аристократом”. Никто не смеялся. Князь Мараловский зачитывал свои эпиграммы. “Культура полностью зависит от кулинарии. Единственный желанный для меня способ заслужить бессмертие — это изобрести новый соус”.
Нану удивил финал “Веры, или Нигилистов”. Она была поражена его сентиментальностью. Вера, в муках любви, спасает Россию, но убивает себя. Нана повернулась к своему милому Папе. Она надеялась, что он тоже улыбается.
Папа не улыбался. Папа был просто ангел. Финал пьесы тронул его. Он чуть не плачет, подумала Нана. Но она любила своего Папу, любила его больше всего на свете, и ее не смутили его слезы. Нет, ей просто захотелось о нем позаботиться.
— Все в порядке, Папа, все хршо, — прошептала Нана. — Не беспокойся. Она еще дышит.
Нана просто не понимала театров.
12
Анджали вернулась домой около полуночи. Она жила со своим братом на квартире в Кентиш-тауне. Ее брата звали Викрам. В этой истории Викрам больше не появится. Я рассказал о нем просто, чтобы вы не волновались. Чтобы вы поняли, что Анджали не совсем уж одинока.
Анджали зашла на кухню и заглянула в холодильник. Потом закрыла холодильник. Она сняла джинсовую куртку и села в гостиной на диван. Сходила в туалет пописать. Зашла на кухню и открыла морозильник. Достала оттуда картонный стаканчик мороженого “Бен-энд-Джеррис Фиш Фуд”. Открыла его и оставила наверху морозильника. Потом села на диван и взяла скрепленную зажимом пачку бумаги, экземпляр нового сценария Гуриндера Чадхи. Она почти прочитала свои четырнадцать реплик. О том, что она этого не сделала, говорил так и не снятый зажим. Она посмотрела на письмо с просьбой мисс Синха принять этот рабочий вариант сценария. Посидела на диване. Посмотрела на выключенный телевизор.
Анджали вспомнила про мороженое.
Она поднялась и достала из ящика ложку. Мороженое было все еще твердым. И все же она вернулась на диван с мороженым и ложкой. Анджали устало потыкала ложкой в твердое мороженое. Облизала ложку. Потом скатилась на четвереньки и достала присланную ее мамой кассету с записью “Шоли”. Подумала, стоит ли смотреть четырехчасовой фильм. Поразмышляла, как ей не нравятся серьезные болливудские фильмы. Она любила веселые, легкомысленные фильмы. Потом посмеялась над вкусами своей матери, громко, во весь голос. Смеяться вслух было довольно странно. Она вставила кассету в видеомагнитофон и нажала кнопку “Play”. Включила телевизор и нашла нулевой канал.
