Юлия Франк - На реках вавилонских
Попав опять в комнату, где не было ни окон, ни стола со стульями, я очутилась в обществе ухмыляющегося юноши. Еще немного, и он бы мне представился: капитан, фамилия такая-то, при этом он бы слегка поклонился, от чего голова у него показалась бы еще меньше, а я вознаградила бы такую его попытку к сближению молчанием. Скорее, даже глухотой. Но для него это было бы молчанием. Меня больше не интересовал порядок, о котором он должен был заботиться, и недостатки, с которыми он должен был бороться. Этот молодой служащий получал удовольствие от своего занятия. К этому удовольствию был не совсем непричастен пистолет, рукоятку коего он поглаживал — несомненно, потными руками. Через некоторое время мне принесли мои вещи. Платье в крупных цветах, светлые босоножки, — их небольшие каблуки уже сбились, бюстгальтер с кружевами, который бабушка несколько лет назад привезла мне с Запада, простенькие трусики, нейлоновые колготки, присланные мне дядей Леонардом из Парижа, — опасаясь, что они могут порваться, я до окончательной упаковки держала их в ящике с чулками, чтобы, наконец, сегодня утром в первый раз их натянуть, натянуть осторожно, при всей торопливости, с какой я одевалась. Служащий протянул мне беловатую пластмассовую миску, в которой лежали часы, цепочка, серьги и кольцо. Я все это надела. Кольца я не почувствовала. И часов тоже. И колготок. И себя самое. Я посмотрела на часы. Было двадцать минут девятого.
— Мои дети проголодались.
Мне никто не ответил.
— Следуйте за мной.
Я последовала.
Оба служащих привели меня в маленькую комнатку. Там нас ждал человек в белом халате. Приказы его были краткими. Платье, чулки, нижнее белье. Я опять должна была раздеться. Как будто бы органические волокна могли помешать рентгеновским лучам. Туфли, часы, украшения. Мне было велено встать в крошечный закуток, пятками на красную черту. Двери заперли. Увидеть я ничего не могла, ни лучей, ни изображения. Возможно, они хотели проверить, насколько исправно тот ремесленник выполнил свою работу. Я вспомнила секретные сообщения о больших дозах облучения, какие использовались в таких кабинетах. Но я не чувствовала ничего, кроме пластикового пола под босыми ногами. Дверь открылась. У служащей на руке висела моя одежда. Я больше не задавала вопросов. Я исполняла указания, пока мне в очередной раз не сказали, чтобы я шла следом. Мы вышли на воздух.
Стало заметно холоднее. Стемнело. Я искала взглядом машину Герда. Влага у меня под глазами была прохладной. Я ее вытерла. Мне жали туфли. Часы я тоже опять чувствовала, и кольцо. Казалось, все на своих местах. Герд сидел в машине, Стекло он опустил и пускал на меня дым. На заднем сиденье я увидела Катю и Алексея, они ссорились.
Оба демонстративно вздохнули, когда я села в машину.
— Ну, вот и ты, наконец, мама, вечно тебя приходится ждать.
— Ну, а теперь — "помм"! — заявил Герд.
Я повернулась к моим детям, и больше всего мне хотелось их обнять, но расстояние было слишком велико.
— С вами все в порядке?
— Да, но теперь — "помм"! — сказала Катя, она очень точно воспроизводила интонацию Герда, только в ее голосе слышалась еще некоторая гордость, какую я стала замечать у нее в последние дни. Возможно, она даже не знала, что такое "pommes", но с удовольствием повторяла это слово.
— Мам, они задавали нам ужасно смешные вопросы, хотели знать, возьмем ли мы тоже фамилию Герда. — Катя покрутила пальцем у виска.
— И что же?
— Я ничего не сказала, а ты?
Алексей покачал головой.
— Не-а.
Указательным пальцем он поправил сползавшие с носа очки. "Тут мало что можно сделать, — с сожалением сказал оптик, — такие уж у нас в пос леднее время модели, а из тех, что есть, его модель еще самая удобная, когда-то раньше была такая модель — "Голубь мира", но ее давным-давно уже нет, очень жаль, да еще у него носик такой маленький. Нет, в оправе для девочек расстояние не меньше, просто те оправы розовые, а в остальном они совершенно такие же".
— Мы просто ничего не сказали, а сказали, что ничего не знаем. Это секрет, верно?
— Да, секрет. — Я улыбнулась.
— Но вы и правда поженитесь?
— Кто его знает, — попытался вмешаться в разговор Герд.
— Нет, я же вам уже сказала. — Не зря ведь я говорила с Катей и Алексеем о лживых и о достойных ответах.
— Они хотели, чтобы я разделся.
Я резко обернулась и схватила Алексея за руку:
— Что?
— Да, — сказал он скучным голосом, — они сказали, что мы не имеем права увозить с собой совершенно новое нижнее белье. Хотели знать, много ли хорошего мы еще накупили на Штраусбергерплац.
— Ах да, верно. Мое нижнее белье они тоже хотели отобрать. Уверяли, что на Западе у нас, конечно, будет всего достаточно. — Катя икнула.
— Они вас обследовали?
— Обследовали? Но мы же не больные. — Оба замотали головой. — Нет, им просто показалось странным, что мы надели по две пары белья. Это и правда странно. Одну пару они у меня отобрали.
— А у меня — обе. — Алексей приподнял пуловер, чтобы мы могли увидеть его голый живот.
Герд медленно ехал мимо пограничников, а те своими автоматами делали знак, что нам можно ехать дальше. Мы проехали через здание пограничного пункта и, как и следовало ожидать, перед нами показался мост. Конструкция его была простая. Он выглядел намного меньше и короче, чем я себе представляла.
— А наши чемоданы опять в машине?
— Ясное дело. Думаешь, они собираются их отобрать? — Герда я насмешила.
Шлагбаум был поднят, стоявший возле него солдат сделал нам знак проезжать. Трапп-трапп — такой звук издавали колеса, когда машина катила по гудронной полосе, — такое вот невыразительное "трапп-трапп". Я чувствовала, что под нами — бездонная глубина. Выглянув из окна направо, я обнаружила световые конусы прожекторов, мерцавшие на черной воде.
— А вода здесь глубокая?
— Там, внизу, не вода. Это рельсы. — Герд включил радио. …when the wicked carried us away in captivity, required from us a song. Now how shall we sing a lord's song in a strange land.[1]
Я оглянулась: позади нас солдат снова закрывал шлагбаум.
По другую сторону моста стояли ярко освещенные домики, из дверей одного вышел офицер, одетый, очевидно, в западную форму, и велел нам остановиться. Герд приглушил радио. Этот офицер тоже пожелал видеть наши документы.
— Добрый вечер. Да, спасибо. Это документы детей? — Офицер листал бумаги. — Где вы намерены зарегистрироваться?
— Зарегистрироваться? — Я в недоумении посмотрела на Герда.
— В Мариенфельде. Сначала мы заедем в лагерь для вновь прибывших. — Герд поднял вверх большой палец, словно он должен был подать этому офицеру тайный условный знак.
— Несмотря на программу "воссоединения семей"? — Офицер не мог сдержать улыбку. Она выглядела заговорщической. — Значит, сначала вы остановитесь в Берлине?
Мысль о том, что Герд может быть заодно со здешними людьми и с теми, что по другую сторону моста, вдруг показалась мне вполне правдоподобной. Этой мысли не противоречило, что Герд так убедительно рассказывал, будто мы едем в лагерь. Как законной семье Герда, нам это вовсе не требовалось. Дом Герда был для нас открыт, вместе с мылом, — все там было в нашем распоряжении. Но Герд жил в маленькой квартирке в Шёнеберге, в полторы комнаты, как он подчеркивал, чтобы дать понять: проходную комнату нельзя считать полноценной. Так что меня-то он с удовольствием примет, а вот детей моих — нет. Офицер отступил на шаг назад.
— Погодите, нельзя ли мне тут у вас воспользоваться туалетом?
— Ну, разумеется. — Офицер открыл Герду дверцу машины и захлопнул ее за ним. Я увидела, как уходя, он положил руку Герду на плечо. Оба скрылись в одном из домиков. Я поглубже уселась на сиденье. Стрелка часов в машине у Герда дергалась на одном месте, она явно получала какой-то импульс, но что-то мешало ей двигаться вперед. Офицер с Гердом вышли обратно, они беседовали и смеялись, потом оба остановились, нагнули головы, и легкая вспышка пламени осветила их лица. Когда они опять выпрямились, то уже крепко затягивались сигаретами и шагали к машине. Офицер заглянул внутрь с моей стороны, приветливо мне кивнул и протянул документы:
— Ну что же, счастливого пути и благополучного прибытия. — На прощание он поднял руку, и только я было подумала, — еще немного, и он начнет махать, как он зашевелил рукой, постучал по капоту машины и еще раз приветствовал Герда, вскинув руку с открытой ладонью.
Герд включил зажигание.
— С ума сойти — ведь мы с этим парнем ходили в Висбадене в одну школу, а теперь вот встретились на пограничном переходе. — Он включил радио на полную громкость, поискал другую станцию и, найдя, стал подпевать: "…Where we sat down, ye-eah we wept, when we remember Zion". Меня охватила глубокая усталость, начала кружиться голова, я пыталась держать глаза открытыми и раз за разом подавляла зевоту. By the rivers of Babylon, where we sat down, казалось, все станции передают одну и ту же песню.
