Зигфрид Ленц - Вот такой конец войны
— Мы хотели избежать жертв, бессмысленных жертв.
— Вы беретесь судить о том, что такое бессмысленная жертва?
— Так точно.
— Ну и поскольку вы считаете себя на это способным, вы захватили с вашей кучкой командирский мостик. Отстранили командира. И посадили его под арест.
— Если б я этого не сделал... Экипаж был полон решимости применить силу. Они вооружились сами, без моего приказа.
— Ах так... Значит, это ваша заслуга, что на борту не дошло до стычки? Что не началась стрельба?.. Я вас правильно понял? Что, отстранив командира от должности, вы предотвратили кровопролитие?
— Я попытался это сделать. Последствия мне были известны.
— В таком случае вам было также известно, что командир корабля в военно-морском походе обладает дисциплинарной властью?
— Так точно.
— Он имел право расстрелять вас. Но не сделал этого. Чтобы избежать кровопролития, он выполнил ваши указания.
Офицер, взявший на себя защиту, очевидно, знал, что штурман за время войны дважды менял тральщики, пошедшие ко дну. Он спросил, где это случилось, и штурман ответил:
— Первый раз в Нарвике, второй — при разминировании Немецкого залива.
— Что было после вашего спасения?
— После того как меня выудили, я тут же подал рапорт и попросился на корабль.
— Сколько времени вы прослужили на МХ-12?
— Два года.
— Какие у вас были отношения с командиром?
— Об этом я не хотел бы говорить.
— Вы могли бы что-нибудь сказать о его капитанских способностях?
— Мне это не положено.
— Но вы признавали их?
— Так точно. Всегда.
— И тем не менее вы не верили, что он проведет МХ-12 в Курляндию? И обратно?
— С этим никто бы не справился, даже лучший моряк.
— Откуда вы знаете?
— Я видел кладбища кораблей — у Риги, у Мемеля, у Свинемюнде... Мы оказывали помощь при многих кораблекрушениях... А сигналы бедствия. По радио мы знали, сколько сигналов SOS было передано. Восточнее Борнхольма нельзя было пройти.
— После того как вы взяли командование над МХ-12, вы получили приказ от штаба флотилии.
— Так точно.
— Что говорилось в приказе?
— Встретиться с МХ-21.
— Где?
— У Готланда.
— С какой целью?
— Вместе следовать в Курляндию.
— Этого не произошло?
— Нет. МХ-21 подожгли. При воздушном налете. Было повреждено машинное отделение, он утратил маневренность.
Морской судья допросил меня под конец. Те, которых он опрашивал до меня, будто бы почти ничего не слышали и вряд ли что видели; по их уклончивым ответам было заметно, как они старались не взвалить вину на штурмана. Судья, кажется, совсем выдохся — у него был вид больного малярией. Усталым голосом он спросил меня, видел ли я и слышал, будучи рулевым, так же мало, как и другие; я посмотрел на сидевшего напротив командира и сказал: нет. Судья поднял голову и с ироническим выражением одобрительно мне покивал, как бы говоря: вот это да, кто бы подумал!
Я решил говорить все, что знал:
— Они были в очень хороших отношениях, командир и штурман. Насколько я понимал, они старые друзья... Нет, никаких угроз я не слышал... Нет, штурман никогда не заявлял, что экипаж возьмется за оружие... Только забота о судне и об экипаже... Штурман не отдавал приказа занять мостик, ни в коем случае... Да, его голос я услышал, лишь когда заговорили о капитуляции. Насилие... Кто его посадил под арест, уже не помню... Да, те слова я точно запомнил: «беру командование на себя со всеми вытекающими последствиями». Он добавил еще: «и буду отвечать за это».
Судья слушал меня задумчиво и вдруг неожиданно спросил:
— Эй, вы плачете?
— Нет, — сказал я, — глаз болит.
Они удалились на совещание, а мы опять молча сидели напротив друг друга. Командир сидел выпрямившись, в его позе было что-то отстраняющее; я не осмелился просто встать и вручить ему письмо, которое мне доверил штурман. Пиротехник беспрерывно сворачивал самокрутки и украдкой передавал их нам — на «после». Сидевший рядом со мной штурман закрыл глаза, словно задумавшись, а радист — это было видно — боролся с усталостью, то клевал носом, то вскидывал голову.
Без приказания мы поднялись, когда вернулись судьи, и так как они не сели за стол, то и мы остались стоять. Под глазом и в виске дергало и стучало, мне вдруг почудилось, что судей стало больше, и не только это: хотя говорил один морской судья, мне казалось, будто я слышу несколько голосов и все они смешивались, перекликались, искажались и накладывались друг на друга. Говорилось о законах военного времени, которым все должно быть подчинено, о дисциплине, воинской чести и выполнении долга в последний час. Был упомянут устрашающий исторический пример: мятежные элементы на борту тяжелых боевых кораблей. Произносились заключения о товариществе на море, товариществе в бою и среди хаоса, и снова и снова о дисциплине — железной дисциплине, которая дает шанс выстоять. Чтобы эффективнее бороться с явлениями упадка дисциплины и разложения, гроссадмирал издал особые приказы; выдержки из них были в заключение процитированы. За неподчинение приказу, угрозу действием вышестоящему начальнику и вооруженный бунт во время военного похода: к смертной казни — штурмана Хаймсона и пиротехника Еллинека. Несколько тише голос добавил:
— Приговор подлежит утверждению.
Я взглянул на командира. Он был в ужасе. Как бы пробуя, он пошевелил губами и, наконец, внятно произнес:
— Безумие, это безумие! — Тяжело ступая, он подошел к столу, вытянул руку в сторону судьи и повторил: — Безумие, такого приговора быть не может!
Морской судья пропустил его замечание мимо ушей и перечислил полагавшиеся нам сроки ареста.
Мы их тоже уговаривали, штурмана с пиротехником, не только защитник; была, наверно, уже полночь, когда они наконец поддались и сели рядом, чтобы написать ходатайства о помиловании на бумаге, которую принес защитник. Они медлили, вздыхали, подыскивая обороты, растерянно взирали на защитника, а тот сидел, покуривая, на подоконнике и как будто не выражал готовности выручать их нужными словами; он продиктовал им только адрес, сам сложил ходатайства и сунул их в приготовленные конверты. В отношении приговоров ему нечего было сказать, а может, он и не хотел говорить; сколько радист и сигнальщик ни просили его прокомментировать решение суда, он пожимал плечами и с уверенным видом говорил: «Подождем, давайте подождем». Прежде чем он ушел, штурман взял у меня свое письмо, адресованное командиру, и у дверей передал его защитнику. Вручая конверт, штурман был так озабочен, словно от этого письма зависело очень многое. Прощаясь, защитник положил руку на плечо штурману. Кто-то, улегшийся под полками, крикнул: «Потушите свет!» — я повернул выключатель и лег на пол. Каждому хотелось сказать многое, но никто не решался начать, и чем дольше длилась тишина в помещении архива, тем охотнее мы с ней примирились.
Осторожно открыв дверь, часовой некоторое время всматривался в нас, потом окликнул обоих по фамилии, не громко, не в приказном тоне, а как бы осведомляясь. Мы все поднялись и двинулись к двери, и наш спокойный, требовательный вид побудил часового отступить к порогу.
— Еллинек, — сказал он, — Еллинек и штурман Хаймсон, мы должны отвести вас на борт.
«Почему на борт?» — спросил кто-то, на что часовой ответил: «Там чего-то ожидается, важный гость». Мы удивленно переглянулись, на серых лицах появился проблеск надежды: на борт... ходатайство о помиловании... Вызывают на борт... Мы пропустили их к дверям, а сами стали ходить взад-вперед и не могли успокоиться, пытаясь обосновать столь быстро возникшую надежду. Бледный верзила с помощником принесли хлеб, повидло, поставили на стол дымящийся алюминиевый бачок и молча удалились. Ни один из нас не притронулся к завтраку. Когда прозвучали залпы — нет, не залпы, это были две очереди из автомата, — сигнальщик застонал, другой матрос опустился на колени у батареи, его начало тошнить. Каждый на что-то оперся, к чему-то прислонился, все напряженно прислушивались.
— Это же бред, — сказал сигнальщик — Сволочи, ведь война кончилась!
— Она никогда не кончится, — сказал радист, — для нас, кто на ней был, никогда не кончится.
— Это не приговор, — сказал сигнальщик, — это убийство. Слышите, это убийство!
Радист нагнулся над матросом, который стоял на коленях у батареи, и посмотрел ему в лицо.
— Иди к раковине, — сказал он, — ну, вставай.
■ Из рубрики "Авторы этого номера"
ЗИГФРИД ЛЕНЦ (SIEGFRIED LENZ; род. в 1926 г.) — немецкий писатель (ФРГ). На русский язык переведены многие его произведения, в том числе наиболее известный роман «Урок немецкого» (напечатан в «ИЛ», 1971, № 5 — 7), романы «Хлеба и зрелищ», «Живой пример», «Краеведческий музей», сборники рассказов «Запах мирабели» («ИЛ», 1977, № 1), «Эйнштейн пересекает Эльбу близ Гамбурга», притча «Время невиновных» и др. Творчество 3. Ленца отмечено несколькими литературными премиями, в 1988 г. он награжден также Премией мира, присуждаемой Союзом германской книготорговли.
