Лилия Курпатова-Ким - Библия-Миллениум. Книга 2
Соперники представляли собой яркий контраст. Черный загар Саула против белой, светящейся, юной кожи Давида, черные длинные прямые волосы против шелковистых золотых локонов, сверкающие гневные глаза с монгольским разрезом против ясных, чистых, огромных серовато-голубых глаз. Демон, любующийся ангелом.
Давид увлек Саула, заставив того забыть не только о сидевшем рядом, но и о Самуиле, и вообще обо всем на свете. Демонический самец, чье фото так когда-то потрясло Давида, сидел теперь перед ним ослепленный, очарованный, мягкий, как тающий свечной воск, и, казалось, даже акулий зуб на его мощной шее тянется к Давиду.
Когда Давид вышел освежиться, Самуил вдруг схватил его за грудки и, прижав к стене коридора, злобно прошипел:
— Что ты делаешь? Ты хочешь отомстить мне, да? Отвечай! Хочешь увести у меня Саула? В отместку? — глаза Самуила бегали, в них была ярость, ревность, зависть и безумный, безграничный, безотчетный страх.
Ошарашенный Давид увидел вдруг своего возлюбленного, который казался ему до сих пор таким сияющим, таким совершенным, таким одиноким и прекрасным, совершенно иными глазами. Он заметил, что лицо Самуила покрыто толстым слоем косметики, призванной скрыть морщины и другие мелкие дефекты кожи, что глаза его слегка подкрашены черным карандашом, что от этого действительно увядающего гея пахнет какими-то женскими цветочными духами!
Рванувшись из его рук, Давид бросился прочь из этой квартиры, в которую еще час назад так стремился всем своим существом, с которой были связаны его самые нежные, самые важные воспоминания…
Он выбежал на пустой ночной проспект и продолжал бежать, бежать. Грудь его разрывалась от ужасной боли разочарования. Давид мчался, стараясь спастись от накатывающего, накрывающего, словно штормовой прибой, неверия, неверия в возможность искренней и нежной любви!.. И наконец, легкие, которые жег и колол скопившийся в них избыток кислорода, заставили его остановиться. Давид прислонился к стене какого-то дома и заплакал. Слезы принесли ему облегчение, пролились спасительным дождем на его окрепшую душу, закаляя ее, остужая бушующую лаву, кристаллизуя алмаз.
Потом он долго бродил по улицам, то злясь, то плача, собираясь то простить Самуила, то соблазнить Саула в отместку. Рассвет возвестил о своем приближении серым, непонятно откуда идущим светом и холодом… Чувства сгорели без остатка в пламени этой страшной ночи, оставив после себя лишь усталость. Давид остановил машину, из тех, что начали появляться на дорогах в столь ранний час, и поехал домой.
* * *Время — лучшее лекарство. Давиду исполнилось восемнадцать. Выглядел он намного старше. В душе его более не стало лавы. Процесс кристаллизации завершился. Он не забыл Самуила, воспоминания были столь же рельефными, как и в первые месяцы. Более того — они отретушировались и приобрели идиллический характер любви младшего к старшему. Давид просто перестал надеяться, смирился с тем, что Самуил не пожелал остаться в его жизни.
Прошло несколько лет. Давид много ездил. Сердце его уже перестало ныть, а душа страдать. Но от одного он так и не смог избавиться. Приезжая в какое-нибудь новое место, он почему-то непременно ожидал встретить там Самуила.
Новый спортивный клуб, куда ходил Давид, занимал все свободное время. Тело будущего царя стало крупнее, мужественнее, а легкая грусть придала ему таинственность и нежность. По нему все так же сходили с ума женщины, а в придачу к ним теперь и многие мужчины.
— Привет, пидор! — раздался знакомый голос в ду ше. Давид узнал голос Голиафа. И почему-то обрадовался. Может быть, это знак?
Они были в душевой вдвоем. Давид медленно обернулся и, демонстрируя Голиафу свое совершенное тело, прекрасный эрегированный член, сильные руки и чувственные губы, стал медленно приближаться.
Голиаф как-то смутился и отошел на полшага, словно испугавшись Давида, крикнул, махнув в его сторону мочалкой.
— Пошел вон, гомик! Не смей ко мне подходить! Не смей, убью, сволочь! — Голиаф закрывал руками свой член, но Давид ясно видел, что тот встает.
Давид улыбнулся еще шире и одним прыжком оказался возле Голиафа, зажав его рот поцелуем. Голиаф весь обмяк, опустив руки, и весь отдался этому жаркому, страстному лобзанию ненависти. Давид буквально расплющил его по стене, словно кучу мяса. Схватил руками короткий толстый член, сжал… и горячая сперма выстрелила с такой скоростью и силой, что вся противоположная стена душевой оказалась забрызгана ею.
Голиаф со слезами на глазах, не владея собой, опустился на колени и потянулся губами к члену Давида, дыша часто и порывисто. Медведь был в состоянии сексуального аффекта, он прижался к бедрам Давида и, облизав тому головку члена, издал тихий, полный сладострастного безумия стон.
Но эрекция Давида исчезла. Голиаф, уже не в состоянии остановиться, пытался ее догнать языком, губами. Давид громко рассмеялся, глядя на эти бесплодные попытки. И Голиаф очнулся от своего наваждения.
Ужас, охвативший медведя, не поддается описанию. Он неожиданно повалился на пол, и бился об него головой до крови, повторяя: «Сука! Сука!», колотил руками, ногами… затем вскочил и набросился на Давида:
— Убью! Убью!
Но слепая ярость — худший из союзников, и, поскользнувшись на мокром мраморном полу, Голиаф грохнулся и ударился головой о стену.
Через несколько минут он очнулся и сквозь белую дымку увидел одетого Давида, стоящего над ним. В глазах Голиафа отразилась мольба: «Убей меня!» Давид отрицательно покачал головой:
— Зачем? Я благодарен тебе, Голиаф! Спасибо, что ты есть, спасибо за то, что ты педераст!
И Давид ушел домой, теперь уже навсегда свободный от желания «казаться нормальным». Он просто будет таким, какой он есть, зная, что быть таким — единственно правильный путь.
Давид не увидел, как Голиаф, с трудом поднявшись с пола, долго рыдал, прислонившись к стене, а затем кинулся к своему шкафчику, нетерпеливо открыл его, судорожно трясущимися руками достал пистолет и, установив дуло между бровями, торопливо нажал на курок.
Странно было видеть, как эта гора мяса шлепнулась на пол и из ее недр вырвалась душа Голиафа — хрупкая, тонкая, ранимая… Женская душа.
* * *Через несколько лет после случившегося одинокая фигура привлекла внимание Давида в парке, он не видел ее очертаний из-за сгущающихся сумерек, но что-то заставило его идти к ней, почти бежать.
— Самуил! — крикнул он.
Сидевший обернулся. Да, это был Самуил. Его волосы стали белыми, щеки покрылись меридианами морщин, уголки рта опустились. Он улыбнулся, словно извиняясь за свой внешний вид.
— Я рад, — голос его стал еще более густым и глубоким.
— Я тоже. — Давид улыбнулся, залившись румянцем по-детски, что нелепо смотрелось на его возмужавшем лице.
— Как ты? — несколько натянуто поинтересовался Самуил.
— Хорошо. А ты? — также натянуто переспросил Давид.
— Хорошо.
Разговор оборвался.
Искусственность происходящего показалась Давиду ужасной, они перекидываются пустыми словами, вместо того чтобы высказать что-то единственно настоящее, вечно ускользающее от них, какую-то одну фразу, какое-то одно чувство.
— Я себе места не мог найти. Я любил тебя… — признался он Самуилу.
— А сейчас? — в его глазах на секунду появился тихий отблеск того пламени, что некогда так потрясло Давида. Появился и исчез, словно Самуил трусливо спрятал его.
— Сейчас… — Давид опустил голову и грустно улыбнулся. — Сейчас уже все перегорело, знаешь, мне кажется, я больше не верю в любовь…
— Вот видишь. Страсть в молодости скоротечна, я сам был таким и много раз это видел. Только женщина может любить долго, Давид. Только женщина.
Лицо Давида выразило удивление. Самуил заметил это и рассмеялся.
— Почему ты смеешься? Ты же сам говорил мне, что за всю жизнь не любил ни одну женщину.
— Просто я не встретил женщины, Давид. Мужчин встречал не часто, но они были МУЖЧИНАМИ. А ЖЕНЩИНЫ не встретил ни одной, а той, что любила бы…
Давид сидел немного оторопевший, сложившийся в его голове образ их отношений вновь угрожал рассыпаться.
— Так ты был с мужчинами потому, что не встретил женщины?
Самуил опять улыбнулся. Давид почувствовал себя глупо, словно школьник, уличенный в том, что не знает элементарных вещей, которые уже давно ясны и понятны всем и каждому.
— Нет разницы, Давид. Мужчина, женщина… Главное, чтобы любили, главное, чтобы любили, чтобы любили, любили…
Голос его становился все тише. Он замолчал, долго смотрел на почерневшую от осени воду пруда. Потом снова обернулся к Давиду и начал говорить так, словно рассказ обещал быть долгим.
— Когда я был молодым, то решил, что никогда в жизни не смогу быть с женщиной. Я был глуп и не знал, что такое настоящая женщина, пока не столкнулся с ней. Она была… — Самуил оборвал свою речь, несколько минут молчал, уставившись в одну точку.
