Оксана Аболина - Ужастегъ
Мы остались. С мрачными перспективами на выживание и светом в душе, что избавились от всего этого кошмара. Сумку я сняла с пояса и оставила в гостиной — я твердо была уверена, что все кончилось.
Но на кухне нас ждал сюрприз — стены были измазаны кетчупом, торт в холодильнике был сплющен — ощущение прикосновения к нему нечистой силы было столь неприятным, что вынесли его на улицу для бездомных псов, пачка масла осталась целой, но само масло было какого-то такого грязного цвета, что мы его выбросили также, не задумываясь. Оставались картошка, хлеб и колбаса. Мы успокоили друг друга, что возможно, это все произошло во время освящения квартиры — бесился, гад, напоследок, когда его изживали. У меня даже мысли не возникло проверить — что творится в бумажнике…
Раздался звонок в дверь. Пришел Лешкин приятель — нахимовец Андрюха. Будучи человеком, своего угла не имеющим, оставлял он у нас зачастую на хранение личные вещи. Так и в этот раз — пришел занести кое-что из барахла да скинуть заработанных деньжат — уворуют, дескать, в нахимовке. Пришлось рассказать, что у нас происходит — дескать, денег не оставляй, если пропадут, нам для себя-то не восстановить. Андрюха разделил деньги пополам. Одну половину отдал мне, вторую решил заначить среди своих шмоток. Положи хоть на книжку — сопрет — восстановишь. Да неее, ну что будет, то будет, — не очень-то веря в наши заморочки ответствовал Андрюха. Надо сказать — удивительно, но его деньги остались сохранными все эти четыре месяца…
Мы сели за стол. С фантазией у полтергейста было не густо. Вся колбаса была нашпигована мелкими шурупами. Андрюха, не ожидавший таких фокусов, сломал зуб. Извлечь все шурупы из колбасы так и не удалось. Котам решили не рисковать и ее не давать. Выбросили. Ну, пообедали хлебом, проводили Андрюху. Я полезла в бумажник, чтоб положить в него подаренные деньги. В бумажнике было пусто. Вообще. Было пусто и в кошельке. Андрюхиных денег было немного — рублей триста. Однако, хранить их дома уже не представлялось возможным. Мы пошли в сберкассу и положили деньги на счет. После этого каждый день мы дважды ходили в сберкассу и снимали по десятке, с которой сразу, зажав ее в кулаке, шли в магазин покупать хлеб. Что о нас думали кассиры — не очень-то волновало.
В тот же день, как сейчас помню, заскочила к нам Юлька Фадья. Когда мы рассказали ей о случившемся, она стала говорить, что не понимает, почему мы такие унылые — ведь это же так все интересно. Подумай, Оксанка, лет пятнадцать назад ты была бы счастлива, если бы с тобой случилось что-то такое. Это же настоящее приключение. Покажите мне, покажите этот ваш бумажник. Я полезла в поясную сумку. Пустой бумажник исчез. Остался кошелек, документы, ключи, банковская карточка — все остальное было на месте. Кажется, до Юльки наконец дошло, что ее веселье не слишком уместно. Она ретировалась.
Позвонил Забег, спросил как лампочки в коридоре — оказывается, он еще не знал о том, что произошло. Рассказали. Блин, да что ж это… Ребята, давайте я одолжу видеокамеры и поставим их у вас по комнатам и в холодильнике. — Коль, а если оно сопрет камеры? Что тогда мы будем делать? — Да, блин, что-то я не подумал…
Зашла Анна Львовна — тоже еще была не в курсе. Веселенький у нас получался день освящения квартиры. Активный до невозможности. В который раз пришлось рассказывать то, что случилось. Анна Львовна сбегала к себе домой и принесла нам в котелке собственный обед. Мы наконец нормально поели… Коты хлебали тот же самый суп. Даже Мурр согласился признать его за еду… С той поры Анна Львовна набегами приносила нам собственные обеды.
Ночью не спалось. Я молилась. Я просила, чтобы Господь успокоил этот странный дух, который не имел ничего человеческого, но к которому я еще не испытывала ненависти. Было ощущение, что это нечто, которое прекрасно сознает, что делает, предчувствует наши поступки и наши реакции, но при этом оно нас не понимает. Нет в нем того самого — души — чтобы понять… Дух без души…
Когда я все же заснула, сон был нервный и неровный. Разбудил меня внутренний толчок. Вдруг нестерпимо захотелось узнать, на месте ли золотой браслет и серебряные монеты. Я тихо встала, вышла в коридор, включила свет — обе лампочки, как заведенные, взорвались. Вернулась в гостиную, вытащила из Лешкиных пальцев молоток и отправилась в свою комнату. Вряд ли вы поверите, но страшно не было. Чувство страха исчезло практически с самого начала всей этой истории. Диапазон ощущений и чувств был очень широк, но страх отсутствовал полностью. Оставался инстинкт самосохранения, да, но и только. Я зашла к себе, нашла в шкафу шкатулку с безделушками. Не было ни браслета, ни монет. Можно было возвращаться обратно. Мне даже не было жалко всех этих потерянных вещей — просто хотелось удостовериться, существуют ли они еще в природе. Нет — так нет. Что-то блестящее привлекло мое внимание на письменном столе. Подойдя ближе, я увидела лежащую посреди стола маленькую золотую монетку, а вокруг нее выложенные рамкой серебряные рубли. Я сгребла все в сумочку на пояс и решила, что с утра придется пойти все это продать. Если, конечно, оно у меня там в сумке останется. К утру монеты пропали. Больше так и не нашлись.
Три года назад мне казалось, что никогда нельзя будет привыкнуть к тому, что нет мужа, что у ребенка бесконечная температура. Теперь так же казалось, что нельзя будет привыкнуть к полтергейсту. Оказалось, можно. Можно стараться выжить даже тогда, когда все твои поступки и реакции уже предварительно просчитаны нечеловеческим разумом, когда тебя используют как игрушку для безумной бездушной силы, у которой и названия-то нет. Какой-там к черту — полтергейст — шумный дух, когда почти все, что он делал, делал у нас втихую за спиной… Шума от него, гада, было очень немного. Начались бесконечные хождения в храм — отца Игоря не удавалось поймать — мы оставляли записки, что у нас все очень фигово и нам срочно нужна помощь, а он оставлял — что как только, так сразу, еще немного и он освободится…
Лещка снова начал учиться. Однажды он сказал, что собирается начать работать, занявшись программным обеспечением компьютеров на дому. Распечатал объявления. Мы сходили — развесили их по трубам. Дома напряженно ждали звонка — никто не звонил. Что-то толкнуло меня проверить — а работает ли телефон. Телефон молчал. Проверили контакты на лестнице — все работало. Просмотрели провод — в нескольких местах он был обрезан. Починили провода и опять стали ждать. Через пару часов история повторилась. Так продолжалось много дней. Утром оказалось, что все объявления о работе с труб исчезли. Надежда, что их сняли дворники, была слабой — остальные рекламы оставались на месте. Каждый день мы упорно развешивали объявления. Каждый день они исчезали. Каждый день телефон переставал работать. Каждый день что-то в квартире пропадало. Мы кормились, чем ни попадя — продукты приносили Анна Львовна, Надюшка, Рюм, Андрюха, Забег и даже толстуха Воробьева. Коты отощали, да и на нас обоих лица не было. Прошел месяц — пора было получать пенсию по утере кормильца. Как ни странно, банкоматная карточка была цела. Карточка была цела, но денег банкомат мне не выдал. На счету денег не было. В сберкассе мне их, разумеется, не вернули. Счет перевела на книжку — оставалась надежда на следующую пенсию. Но, похоже, мало было возможности выжить до следующей пенсии. Пришлось звонить тетке и все рассказывать. Как ни странно, она поверила и дала деньги — их положили на счет и, снимая ежедневно, стали более-менее нормально жить, если можно назвать жизнью существование с постоянной оглядкой и ожиданием пакости, которая в любой момент может свалиться на голову.
Мы почти ежедневно ходили в разные храмы. К сожалению, все священники нам говорили одно и то же: что надо держаться, но раз благословение дано на то, чтоб квартиру освящал свой иерей, то, значит, и надо его поторопить… А как поторопишь? Если его и в храме-то нет. Но вот пришла Страстная Седмица — до Пасхи оставалась неделя и после — неделя Светлой седмицы. В понедельник страстной седмицы пропал пустой кошелек. Это был подарок Ивана на свадьбу. Вот тут я разозлилась. Я сказала, что он, сукин сын, мог, если Бог ему дал власть такую над людьми издеваться, отнимать жизненные блага и деньги, но старый, никому ненужный кошелек — память о муже — короче, именем Христа, отдай, сволочь! Ничего не произошло. Но в Пасху кошелек, мокрый насквозь оказался в почтовом ящике. В нем лежала вымокшая, но четкая квитанция на получение денег с банкомата — той самой пенсии, которую мы не получили…
Наконец, удалось договориться о втором приходе отца Игоря. Мы ждали его весь день, и весь следующий день — он не позвонил. Мы отправились в храм, застали его, он очень обрадовался, долго извинялся, сказал, что когда ехал к нам, с ним случилась нелепая авария — разбил вдребезги машину и свою, и чужую — как так вышло, он не знает, но он сам виноват. Хотел нам позвонить, но мой телефон исчез у него. В алтаре тоже хранилась запасная книжка, но и в ней моего телефона не оказалось. Как и дома. Листы оказались выдернуты — как когда-то у меня. Сволочь через нас стала добираться до других людей… Отец Игорь сказал, что придет на днях, но прошел еще месяц прежде чем мы поняли, что он к нам больше не придет…
