Александр Хургин - Кладбище балалаек
В общем, навещал майор Розенберг супругу свою родившую, осматривал помещение, беседовал, если так можно выразиться, с персоналом. Он — персонал — только по-своему, по-европейски, умел лопотать, потому понимал майора более чем приблизительно, и последний стремился к взаимопониманию, выражаясь предельно ясно. Он говорил персоналу: «Да бля, — говорил, — ну надо ж!», и: «Вот это, — говорил, — ептыть так ептыть, коллеги!». А персонал майору улыбался культурно и кивал головой, соглашаясь. Так как трудно было персоналу с майором не согласиться, тем более в прошлом своём он был полковником…
Правда, недолго майор Розенберг, в прошлом полковник, имел честь эту больничную феерию лицезреть и ею искренне восхищаться. Всего трое календарных суток. Потому что на четвёртые сутки супруге его по закону полагалась выписка. В центре Европы долго в больницах не разлёживаются, особенно если рожают вместо того, чтоб болеть. Там же всё «евро» стоит, а курс его, как известно, неуклонно растёт.
Ну вот, навестил майор Розенберг супругу с ребёнком их совместным накануне выписки, посидел в узком семейном кругу молча, посмотрел, что супруге на ужин принесли, сказал: «Можно троих солдат внутренних войск накормить», — и ушёл домой с паштетом. Супруга ему из своего ужина паштету выделила. Чтобы он съел его перед сном, намазав на хлеб в общежитии — они временно — как вновь прибывшие к постоянному месту жительства переселенцы — в общежитии жили.
И значит, пришёл майор в общежитие это пешим ходом и открыл дверь большим ключом, и вошёл в видавшую виды комнату. Паштет из кармана достал, выложил его на стол, смотрит, а на столе подтяжки валяются. Что за подтяжки, откуда взялись — один Бог знает.
Сухой фонтан (литхудпроизведение)
Глава 1
Вечерний борщ
Так ей сегодня было почему-то хорошо! С самого утра и до самого вечера. Ну просто нет слов! Может, воздействовал на неё положительно фактор плохой погоды. То, что она, погода, была на улице, за окном, а Эля — у себя дома. А то и просто сдуру было ей хорошо, ни от чего, без факторов. Она даже веник взяла в руки и квартиру стала подметать по периметру. И делала это без обычного отвращения, а с удовольствием даже каким-то некоторым. Что-то даже напевая себе под нос бравурное из классического репертуара — «Шаланды полные кефали», кажется. И подметала она, и напевала, пока не пришёл отец мужа. В гости он пришёл от нечего делать, со скуки. Что-то ему в голову взбрело — он и пришёл. Почему сегодня, в понедельник, а не в какой-нибудь более удобный день недели?
Но и приход этот, застав врасплох, её против обыкновения не расстроил.
— О, — сказала Эля. — Давно вас не было видно.
— Ты лучше поухаживай за отцом, — сказал муж. — Это всё-таки мой родитель. Какой он ни есть старый мудак, а должна принимать, как родного.
— Как именно?
— Ну, не так, как ты принимаешь.
«А я никак не принимаю, — подумала Эля. И подумала: — Чем бы его накормить домашним? Пожалуй, борщом накормить. Если муж его ещё не съел впопыхах. Пока я подметала полы и радовалась жизни».
Но как только отец вошёл и снял с себя пиджак, муж стал с ним по доброй семейной традиции ругаться не на жизнь. В смысле, на политические темы. Родной отец пришёл в кои-то веки к родному сыну. На какие темы им ещё ругаться? Конечно, на политические, волнующие народ и его отдельных представителей до пены у рта. Тем более традиция у них такая.
«Лучше б вы по традиции в баню ходили, — подумала Эля. — Как люди».
Мишка терпел весь этот крик в доме довольно долго. Не то чтобы слушал или вникал в суть, а — терпел. Потом включил компьютер, надел наушники, запустил стрелялку на полную громкость и стал палить из разных видов автоматического оружия.
— Что ты там делаешь? — спросил вдруг муж из другой комнаты. В процессе воспитания, так сказать.
Мишка не ответил.
— Я тебя спрашиваю, — крикнул муж. — Что ты делаешь?
— Немецкий язык учу, — крикнул в ответ Мишка. Продолжая палить по всему, что на экране двигалось, шевелилось, стояло и лежало мертвым.
Муж начал внушать сыну на расстоянии, через всю квартиру, что надо лучше учить язык, что язык — это главное, что знающим язык принадлежит будущее, а незнающим не принадлежит.
А Эля начала потихоньку сходить с ума. Хорошо ещё, муж быстро вернулся к разговору с отцом. То бишь к ругани с ним на грани политического мордобоя. На неё, слава Богу, никто не обращал внимания. Ни сын, ни муж, ни его отец. На неё у них внимания не хватало. И она позвонила будущему своему мужу, ныне любовнику, и стала всё ему рассказывать в красках и подробностях.
— Так это от них такой шум стоит? — спросил будущий муж, ныне любовник. — Они что там, убивают друг друга?
— Шум от них, а стрельба от Мишки. Он на компьютере стреляет. Всё время был в наушниках, а теперь назло мужу снял и включил колонки. Чтоб шум ругани заглушить. А колонки у нас, сам знаешь — девяносто ватт. Но муж занят руганью всецело и ничего не слышит. Как можно не слышать такой пальбы, я не знаю.
— Ну он же весь в пылу дискуссии. А в пылу дискуссии всё можно. В том числе и не слышать. Лучше скажи, как ты там? Уже получила своё?
— Давно.
— За что на этот раз?
— Да как обычно: не так свистишь, не так летаешь.
— Опять любовнику звонишь? — спросил муж, неожиданно возникнув.
— Опять, — сказала Эля. — Не тебе же мне звонить. — А в трубку сказала: — Всё, пришёл. Обвиняет меня в том, что я тебе звоню.
— Телефон, между прочим, на поминутной оплате, — сказал муж.
А отец его сказал:
— Вот. Ты ни черта не понимаешь в политике, а жена твоя открыто звонит любовнику. Поэтому она, — сказал, — и звонит, что ты не понимаешь. Не уважает и правильно делает.
— Это у тебя называется немецкий язык? — заорал муж на Мишку.
— А какой? — заорал Мишка.
В подтверждение его слов компьютер заорал: «Ханде хох! Юдепартизаненофицирен!», — и в нём дико застрочил автомат.
Эля сказала в трубку «целую», положила её и пошла на кухню. Стала у окна.
Под окном прошёл слепой. За ним ребёнок. За ним ещё слепой. Выбежала из подъезда большая собака и стала играть со старухой. Старуха похохатывала. Собака погавкивала и повизгивала.
В большой комнате что-то произошло. То ли иссякла политическая тема, то ли они от неё утомились. И стали оттуда долетать фразы и диалоги иного, мирного свойства:
— Возьми книг, — сказал отцу муж. — Всё равно их не продать. А ты на старости лет, может, почитаешь. Тебе одному делать нечего целыми днями. Будешь читать.
— А чего, — сказал отец, — давай. У меня, правда, у самого их девать некуда. Мать, если помнишь, этим увлекалась при жизни. Но всё равно давай. Я продам, если что. При необходимости или надобности.
— Ага, — сказал муж. — По пятьдесят копеек за штуку.
На это отец сказал:
— А что, пятьдесят копеек — тебе уже не деньги?
— Мне — не деньги, — сказал муж и сказал: — Посмотри ещё вещи. Может, пригодятся в хозяйстве. На нашу дачу ездить.
— Ты ж дачу на меня переписал.
— Да переписал, переписал.
— Переписал он. А кто её строил своими руками? Ты? А сад-огород? Ты? Ты там только деньги свои зарываешь, от налогов укрытые. Вот найду и отрою.
Сын смотрел на отца, злился и не мог сообразить — откуда он знает про деньги.
«Надо всё-таки его накормить. Чтоб поел раз в сто лет чего-нибудь вкусного», — подумала Эля и полезла в холодильник. Борщ в кастрюле ещё был. Муж не доел, чтобы кастрюлю не мыть. Эля подлила в борщ воды из чайника — гущи там осталось много, — подсолила, восстановив вкусовой баланс, и поставила кастрюлю на газ. Потом добавила в борщ сметаны. Сметана тоже, слава Богу, была.
— Идите, поешьте, Иван Григорьевич! — крикнула.
Иван Григорьевич пришёл сразу. Видно, проголодался. За ним пришёл муж. И тоже стал шарить взглядом по кухне. В поисках чего бы пожрать.
— Ты ужинал, — сказала Эля.
— Я знаю, — сказал муж.
— Борщ есть на одного, — сказала Эля.
— Я знаю, — сказал муж.
— Всё он знает, — сказал отец мужа. — Только не летает, прохвост.
Он сел за стол. Эля поставила перед ним тарелку. Отрезала кусок чёрного хлеба. От которого запахло тмином. Отец стал заразительно есть. Черпал борщ ложкой, помешивал, прихлёбывал. Хлеб не откусывал, а отрывал зубами. Муж барражировал у него за спиной.
— Там вам такого хлеба не дадут, — сказал отец себе за спину. — И борща не дадут.
— Борщ мы сами сварим, — сказал из-за отцовской спины муж.
— Ты сваришь! — сказал отец. — Чтобы такой борщ варить, родину любить надо.
Муж вышел из-за спины отца. Вздохнул и сплюнул. Ткнул в Элю пальцем. Сказал:
