Ханс Кайлсон - Смерть моего врага
— И он тебя не выпорол? — повторила она, словно считала это самым важным во всей истории.
— Нет, — подтвердил я. — Тогда он меня не выпорол.
— А что он с тобой сделал?
— Точно не помню, но, во всяком случае, он меня не побил.
— А он часто тебя бил?
— Да, я думаю, он часто меня бил.
— А тогда не побил? — сказала она. Похоже, ей было приятно лишний раз подтвердить, что тогда он меня не побил.
— Тогда он меня пальцем не тронул, — повторил я.
— Но ты все время об этом думал, не мог забыть, — сказала она. — Кажется, ты очень злишься на него, потому что сейчас только и говоришь о побоях, которые тебе достались. Может быть, ему было просто лень тебя наказывать.
— Наверное, тогда я этого не понял, но потом это произвело на меня большое впечатление. Собственно говоря, я ожидал порки, и, если бы он меня выпорол, мне стало бы намного легче.
— Ему, наверное, тоже, — сказала она. — Я припоминаю. Он совершенно растерялся, когда узнал об этом. Пришел ко мне сразу, как только у него побывал отец Фабиана. Сам бледный, губы дрожат, не говорит, а стонет: «Произошло нечто ужасное, наш мальчик…»
— А ты что сказала? — спросил я.
Только теперь до меня дошло, что она никогда прежде не говорила со мной об этом. И я никогда не испытывал потребности поговорить об этом с ней. Наверное, подумал я, это благодаря ей отец тогда меня не тронул.
— Я не увидела в этом ничего ужасного, для меня это была игра. Ведь такие вещи делают многие дети.
Я был благодарен ей за понимание и хотел ей это показать. Но меня удержало какое-то странное смущение, почти чувство вины, как будто я только что снова поддался похожей игре. Я искал в своих воспоминаниях какой-то поступок, в котором мог бы признаться.
— Но он не мог успокоиться, — продолжала она. — Две ночи не спал. Лежал рядом со мной, и я слышала, как он ворочается в кровати. Потом включал свет, будил меня и спрашивал: «Ведь наш мальчик не станет… Как ты думаешь?»
Она замолчала.
— Не понимаю, — сказал я.
— Он боялся, что ты и он…
— Ах так, конечно, — сказал я. — Теперь я понял, почему он испугался. Собственно говоря, я мог бы сразу понять почему.
— Да, испугался, — повторила она, как будто страх был единственным чувством, которое его оправдывало.
— Зря он боялся, — заявил я немного раздраженно. — Ведь ничего такого вообще нет.
— Чего нет?
— Ну, этой, как ее, наследственности.
— Чепуха, — сказала она. — Конечно, ее нет. Но все всегда боятся, что она есть.
Произошло это в то время, когда все мальчишки и я начали собирать марки. Когда достигаешь определенного возраста, начинаешь что-нибудь собирать. Так положено, и об этом написано во всех книжках. Собирают почтовые марки или рекламные наклейки, обертки от сигар или найденные на улице гвозди, камни или листья деревьев, цветы и пестрых бабочек. Часто этим увлекаются и раньше, в семь, восемь лет, но тогда увлечение быстро проходит. Некоторое время оно поглощает тебя полностью. Это важное занятие, ни о чем другом ты уже не думаешь. Но потом его хватка ослабевает, и внезапно оно исчезает так же быстро, как появилось. Остается лишь воспоминание о какой-то забаве. Вот если ты на несколько лет старше, тогда дело серьезнее. Начинаешь собирать и классифицировать, радоваться приобретениям, старательно их приумножать. Сравниваешь, обмениваешь и внезапно вступаешь в конкуренцию с самим собой и другими. Между вами развивается упорное молчаливое соперничество, которое, однако же, дружески улаживается. Настоящий коллекционер испытывает двойную радость: во-первых, когда может расширять и приумножать свои богатства, а во-вторых, когда он кладет перед собой свой кластер и перелистывает его, страницу за страницей. Ведь в этой книге сосредоточен его азарт и упорство. Бывают коллекции, которые начинались как детская забава, а стали гордостью семьи. Они переходят от отца к сыну, и, когда их вынимают и рассматривают, — это праздник, семейное торжество. Мозг владельца денно и нощно занят коллекцией. Со стороны глядя, не заметишь, что вон тот или этот солидный и весьма серьезный господин, с которым ты ведешь разговор, весьма серьезный разговор, повсюду таскает в бумажнике несколько редких марок; он только что выторговал их у конкурента и неотступно думает лишь о них. Вдруг, посреди разговора, он вытаскивает свой бумажник, вынимает маленький глянцевый конвертик и спрашивает срывающимся от волнения голосом: «А вот это вы уже видели? Можем обменяться, если вам есть что предложить!» Он осторожно показывает несколько почтовых марок, а из портфеля извлекает пузатенький каталог, новейшее издание, чтобы найти нужную страницу с указанием цены, чтобы доказать, что его интересует честная сделка. По сути, марка — это деньги, смазанные клеем деньги или фрагмент великой мировой панорамы, картинка, которую покупают и наклеивают на письмо или бандероль, чтобы можно было послать их по почте. Почтовая марка, как приветствие, путешествует по всему свету. Ты наклеиваешь ее на письмо, а на другом конце глобуса какой-то ребенок, сгорая от любопытства, бережно ее отклеивает.
Я никогда не был страстным коллекционером, хотя в то, пусть недолгое, время был увлечен этими маленькими, квадратными, овальными, продолговатыми, всегда красочными кусочками бумаги с клеем на оборотной стороне. У клея, если его лизнуть, был сладковатый привкус. В первую очередь речь шла только о собирательстве, о приумножении, об обладании. Потом постепенно формировался смысл собирательства, понимание ценности обладания. Ты начинаешь любить то, что коллекционируешь, учишься рассчитывать и сравнивать. Ты принюхиваешься во все стороны, опустошаешь корзины для бумаг, роешься в почтовых конвертах, а иногда на карманные деньги покупаешь в магазине канцелярских товаров эти маленькие, прозрачные конвертики. Или просишь подарить тебе их на день рождения. Я менялся то с одним парнем, то с другим, иногда и с людьми постарше. Меняться со взрослыми — в этом есть особый азарт, когда они, держа эти тетрадочки в больших руках, склоняются к тебе и говорят с тобой самым серьезными образом. Ведь они воспринимают тебя серьезно, как партнера, а не как ребенка. Между вами больше нет разницы, почтовая марка ее устраняет. Иногда у меня было что предложить, и тогда другой, в свою очередь, предлагал мне то, что я искал. Это было так здорово — меняться ценностями, даже если каждый на свой лад старался извлечь из обмена как можно больше выгоды.
Тогда были в моде почтовые марки с надпечатками, на них охотились и стар, и млад. Только что закончилась Первая мировая война, и всеобщая неуверенность тех дней проявлялась в почтовых марках. Самые разнообразные марки снабжались определенными надпечатками. Страсть к надпечаткам заразила всех коллекционеров. Похоже, почтовые ведомства всех стран об этом знали и снова и снова подогревали спрос. Там открывают новую воздушную трассу, здесь — выставку, где-то отмечают какую-то годовщину, и марка получает надпечатку. Тогда это были в основном географические названия: Мемель, Данциг, Бельгия, Африка, Того и т. д. Жирные черные буквы печатались поверх цветных картинок. По маркам можно было изучать историю.
Примерно тогда же ко дню рождения мне подарили маленькую детскую типографию, и каждый день я сразу начинал с того, что делал надпечатки на марках. Я необычайно гордился своей великолепной идеей. Вот и я кое-что изобрел, рассуждал я. А дело-то простое, такое простое, что вроде бы никто другой до него не додумался. А всего-то нужно составить вместе несколько букв, покрасить их на штемпельной подушке в черный или голубой цвет, а потом осторожно в правильном положении прижать к почтовой марке. И когда ты снимаешь штемпель, то видишь слово, влажные буквы сияют, улыбаются тебе, и у марки появляется новое лицо. Может, в этом и есть немного жульничества, конечно, немного жульничества есть, и, наверное, так делать нехорошо. Но идея-то хорошая, ведь надпечатка смотрится почти как настоящая. Я научусь делать их еще лучше, чтобы были совсем как настоящие. Пойду к ребятам и спрошу, не хотят ли они поменяться.
— У тебя есть марки для обмена? — спросят они. — Покажи!
И даже те ребята, которые до сих пор не хотели со мной меняться, не знаю почему, покажут мне свои марки и предложат обмен. Сначала я пойду к Фабиану, он глуповат и сразу не разберется, а потом к другим, не ко всем. А может быть, я пойду только к Фабиану, ведь вообще-то некоторое жульничество в этом есть. Но я получу настоящие марки в обмен на свою, с надпечаткой. Может, она покажется ему красивой, и он будет рад, что раздобыл ее. Ведь он ничего не знает. Но если это дело обнаружится, никто не станет больше со мной меняться. Зато, пока они будут со мной меняться, они будут меня любить. Они же будут думать, что я даю им хорошие марки. Им и в голову не придет, что может быть иначе. И Фабиан будет меня любить, и его глуховатый отец, которому на самом деле принадлежит коллекция.
![Карочка - [email protected] - Наследники](/uploads/posts/books/no-image.jpg)