Кристин Валла - Туристы
– Послушай, а с кем это ты разговариваешь?
Гаррет моментально умолк. Образ Мадонны в кружевном платье и с воздушным перманентом постепенно растаял перед его взором, вытесненный назойливой реальностью. С кислой ухмылкой он перевел взгляд на верхние ступеньки лестницы, откуда за ним внимательно наблюдал какой-то парнишка. Темно-каштановые волосы обрамляли его лицо, словно купальная шапочка, а рот на узком лице казался великоватым. На носу у парнишки сидели красные очки, и под одним из стекол виднелся пластырь под цвет кожи. Издали мальчишку можно было принять за одноглазого.
– Я разговариваю сам с собой, – сказал Гаррет.
– Какой ты удивительный человек! – заметил мальчик с заметным акцентом.
– Как тебя звать? – спросил Гаррет.
– Юлианна Бие. Я норвежка.
Только тут Гаррет понял, что это девчонка. Она подошла, и вблизи ее черты показались ему красивее, хотя залепленный пластырем глаз и веснушки сильно бросались в глаза. Вдобавок ко всему у нее еще оказалось чрезвычайно непропорциональное сложение. Слишком маленькая грудь и бедра, коротковатые ноги. В общем, она очень мало походила на Мадонну.
– Гаррет Бабар Эйлвуд Гоуг-младший, – сказал Гаррет и протянул руку.
– Наверное, и родители у тебя тоже удивительные люди, – сказала девчонка.
Она улыбнулась. Самой широкой улыбкой, какую когда-либо видел Гаррет. В остальном выражение у нее было скорее усталое.
– Я просто вышла подышать. Меня, видишь ли, укачивает от долгой езды. В этом я пошла в дедушку – папиного папу. Ему вообще стоило только сесть в машину, как его уже укачивало.
– Наверное, это очень тяжело.
Она кивнула и рассказала, что отец у нее пишет путеводители. Он побывал всюду, рассказывала девочка, а иногда брал с собой Юлианну и маму.
– Когда вырасту, я хотела бы работать как папа. Вообще это даже не работа. Сплошное развлечение!
– Думаешь, ты сможешь? Тебя же укачивает?
– Надеюсь, что смогу.
Гаррет засунул в рот новую «фортуну» и снова закурил. Юлианна встала и подтянула брюки.
– Ну, мне пора, – сказала она. – Я обещала родителям не опаздывать. А то они огорчатся, а это, мне кажется, самое ужасное. – Она протянула ему руку и посмотрела смеющимся глазом. – Я живу в отеле «Инглетерра», – сказала она. – Заходи, если будет настроение!
– Может, загляну, – сказал Гаррет.
Она весело побежала через площадь, ловко виляя между встречными прохожими. Она никому не перегораживала дорогу, и Гаррет подумал, что вот девочка, которую все, наверное, любят.
Гаррет побывал у нее уже на следующий день. Он прямиком двинулся к стойке портье и спросил, где тут норвежская девочка. Прошло некоторое время, прежде чем она к нему спустилась. На Юлианне были трикотажные рейтузы и широченная майка, под которой совершенно исчезало тело. Пластырь по-прежнему был на глазу, а стекла очков все такие же грязные, как вчера. Следом за ней из лифта появились родители и подошли, приветливо глядя на Гаррета. Андерс Бие приветствовал его крепким рукопожатием, спросил, сколько ему лет, и попросил их вернуться не позже двух. Юлианна взяла Гаррета под руку. Ему показалось, что она как-то чересчур обрадовалась при его появлении, если учесть, что они едва познакомились.
– Куда пойдем? – спросила она.
Гаррет пожал плечами, но предложил посмотреть еврейский квартал. Они неторопливо пересекли Пласа-Нуэва. Юлианна остановилась у газетного киоска, купила бутылку воды и две лакричные палочки. Одну она дала Гаррету. Они направились в сторону кафедрального собора, миновали Пласа-Вирген-де-лос-Рейес и завернули на Санта-Крус. Юлианна жестикулировала на ходу, указывала то на одно, то на другое, и Гаррету показалось, что рядом с нею город становится каким-то другим. Его взгляд был обращен в себя, в то время как Юлианна замечала все, что было вокруг. Они перешли через площадь, украшенную мозаичной плиткой, и шли мимо садов, полных старинной арабской роскоши. В Севилье повсюду можно было встретить следы, оставленные прежними обитателями этого города: маврами и Аббасидами, вестготами и римлянами. Юлианна знала обо всем понемножку. Но временами она умолкала, опустив взгляд себе под ноги, где, перемешанные с желтым песком, белели лепестки опавшего жасмина.
Они присели отдохнуть на ступеньках перед церковью Иглесия-дель-Сальвадор. Гаррет энергично растер ноги. Юлианна положила себе на колени очки и потерла рукой залепленный пластырем глаз.
– И давно ты носишь это? – спросил Гаррет.
– Уже год, – ответила она. – Я лучше вижу правым глазом, а левый ленится, и его надо тренировать.
Она снова надела очки. Гаррет отер о штанины потные ладони. Юлианна с улыбкой посмотрела на него сверху.
– У тебя красивые руки, – вдруг сказала она.
Гаррет смутился и не посмел поднять на нее глаз. Впервые в жизни кто-то сделал ему комплимент.
– А у меня руки маленькие, – продолжала она. Она приставила свою ладонь к его ладони, чтобы помериться. Ее ладошка оказалась вполовину меньше, чем у него. Затем она отвела руку и снова улыбнулась ему. Губы и глаза девочки светились так, словно в темной головке зажглась вдруг свеча. Гаррет согревался, глядя на нее. Внутри у него как будто начали таять древние залежи смерзшегося льда. Они еще немного посидели, и тогда он проводил ее обратно в гостиницу. На прощание она его даже обняла, словно оставила на нем отпечаток своего тела. И Гаррет понял, что сегодня ему не уснуть. Ему предстоит долгие часы пролежать без сна, разглядывая свои пальцы.
Наверное, потому, что у него такие тонкие пальцы, ему было позволено дотрагиваться до нее. Во время совместных прогулок Юлианна брала его под руку, а когда они отдыхали на мозаичных скамейках, он садился с ней в обнимку. Иногда, когда они валялись на траве в парке, он тихонько напевал что-нибудь для нее, а она лежала, положив голову на его откинутую руку. Он гладил ее по стриженым волосам, думая про себя, что она совсем не похожа на Мадонну. Но это было как-то не важно.
– Знаешь, надо бы тебе спеть на свадьбе, – сказала она однажды, когда они сидели в парке напротив балкона Росарио. – Там не будет никаких речей и ничего такого прочего. Мой двоюродный брат говорит, что они для этого слишком спокойные люди. А я спрошу родителей. Ты же споешь, да?
– Отчего ж не спеть, спою, – сказал Гаррет.
Юлианна отпила воды из бутылки, которую держала в руке. В пустом горлышке пропел что-то залетевший ветерок. Гаррет повернулся к девочке:
– А ты бы могла меня поцеловать? – спросил он ее.
Ее лицо расплылось в улыбке. Она сняла очки и бережно положила их на скамейку. Гаррет возил ладонями по штанинам. Он нервничал, не зная, как подступиться и под каким углом наклонить голову. Юлианна придвинулась и подставила лицо. Гаррет прильнул губами к ее губам и начал шуровать языком так, словно хотел исследовать все закоулочки у нее во рту. Она не отстранилась, пока он не обслюнил ее окончательно. Может быть, ей это даже понравилось? Гаррет мог бы продолжать так хоть дотемна. Он водил рукой по несуществующим грудям, вообще-то ему даже больше нравилось, что у нее плоская грудь. Наконец она отклонилась назад, тяжело дыша. Щеки у нее порозовели. Очертания губ сделались расплывчатыми.
– Это было здорово, – сказала она.
У Гаррета шумело в голове. Ощущение было такое, как тогда, когда он стащил одну из дедушкиных пенковых трубок и тайком накурился. Юлианна сидела с закрытыми глазами, прислонившись к каменной спинке скамьи. Гаррет подсунул ладонь под ее затылок и глядел на темные волосы, прилипшие к бело-голубым плиткам. За ее затылком тянулись сотни камешков, и Гаррет подумал, что их, должно быть, выложил терпеливейший на свете человек. Медленная мозаика. Великое искусство маленьких камешков!
Юлианна утратила интерес к достопримечательностям. Она готова была бесконечно долго просиживать на скамье или на травяной рабатке, присосавшись к губам Гаррета. Они целовались всюду, так как испанская нравственность не распространялась на то, что творится на улице, испанцев волновало лишь то, что происходит у них дома, с членами их семьи. Несколько раз Юлианна с Гарретом запирались в комнате. Лежали в пансионате на железной кровати с фигурными спинками и таким мягким матрасом, что тело становилось как невесомое, или на аккуратно застеленной постели в «Инглетерре», когда ее родители куда-нибудь уходили. Юлианна целовала Гаррета в шею, и комок у него в брюках топорщился все сильней и сильней. Он просовывал руку ей под майку и наглаживал там ее тело, легонько трогая соски. Через некоторое время ему уже надо было спуститься в вестибюль, чтобы выкурить одну или две сигареты. Гаррету было приятно сидеть там, зная, что на пятом этаже его ждет девочка, которую можно целовать сколько душе угодно. Единственное, что его беспокоило, это уходящее время. Скоро Юлианна уедет домой. Еще несколько дней, и все будет кончено. Поцелуи в парке. Обнимание в гостиничном номере. Комплименты. Однажды, когда они лежали в комнате, он взял ее за руку и сказал не без драматического надрыва:
