Алексей Притуляк - Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа
- Да слава Богу все, — ответила она. — Только дедушка правду говорит — совсем худо сегодня. Нет людей совсем. Хоть и рано еще, а все равно не то, что обычно.
- Осень, детка, — поморщился Иван. — Осень проклятая наступила.
- Нет, осень не проклятая, — покачала она головой. — Осень — добрая. Я люблю осень.
- Значит, к тебе она добрая, — согласился Иван. — Это хорошо.
- А к вам? — спросила она.
- Ко мне… У нас с ней взаимная нелюбовь, — улыбнулся он.
- А разве бывает взаимная нелюбовь? — удивилась она. — Я думала, только любовь бывает взаимная.
- А нелюбовь тогда какая? — снова улыбнулся он.
- Ну-у… не знаю, — она пожала плечами. — Обоюдная, наверное. Но взаимной она быть не может. Взаимно ведь — это когда два человека друг другу что-то хорошее делают; ну как бы взаймы дают и отдачи не требуют.
- Философ ты маленький, — он погладил ее по щеке, едва касаясь, любуясь ее задумчивым взглядом, чувствуя как в сердце подергивается, трепещет и бьется неведомое ему отцовское чувство.
- А лето ты любишь? — спросил он.
- Конечно! — встрепенулась она. — Кто же не любит лето! Летом людей много всегда на улице бывает, подают хорошо.
Боже, Боже! Как несправедлив ты бываешь, как жесток!..
- Ну а что ты еще любишь? — спросил он, отворачиваясь, чтобы она не видела его взгляда. — Ну больше всего?
- Больше всего? — повторила она. — Больше-больше?..
- Ну да, вот больше-больше-больше всего.
Она задумалась, почесала себе искривленным нездоровым мизинцем кончик носа.
- Не знаю… — ответила медленно. — Ну наверное, конфеты шоколадные… и… и цветы.
- Цветы…
- Да, вот эти, такие большие, белые, с пышными головками такими, и лепестков — много-много… Не знаю, как называются… А еще бывают белые с желтым, и белые с розовым…
- Хризантемы? — подсказал он.
- Хризантемы… — повторила она, словно прислушиваясь к названию, пробуя его на слух, любуясь. — Да, наверное хризантемы… Такие красивые цветы обязательно должны так красиво называться.
- А хочешь, я спою тебе? — предложил он. — «Что такое осень»… Или… Или… «Танец маленьких утят»?
Она оживилась, улыбнулась даже.
- А вы мне лучше стихи какие-нибудь расскажите, — попросила. — Я люблю стихи слушать. Я иногда сижу, сижу здесь, мечтаю о чем-нибудь… И у меня стихи иногда в голове получаются…
- А о чем стихи, Сонюшка? — спросил он осторожно.
Она смутилась, опустила голову.
- Не хочу говорить, вы смеяться будете.
- Ну что ты, детка! — с жаром возразил он. — Никогда не засмеюсь над тобой, моя хорошая, обещаю!
- Ну-у… разные стихи получаются, — произнесла она тихонько. — Иногда смешные, иногда грустные очень, так, что самой плакать захочется…
- Да-да, — покачал он головой. — Так бывает…
- Расскажите мне стих какой-нибудь, — снова попросила она.
- Стих… — задумался он. — Стих… Прости, солнышко, я ведь детских-то стихов и не знаю совсем… Пару песен знаю, а вот стихов… У меня ведь детей-то никогда не было…
- Что ж вы так… — произнесла она. — Взрослый уже совсем, а детей нет.
- Вот как-то так — смутился он и виновато улыбнулся. — А ты знаешь… Ты знаешь, я всегда дочку хотел…
- Жениться надо было, — сказала она наставительно. — Была бы вам дочка.
- Да, — кивнул он. — Только вот как-то…
- Ну ничего, — добавила она, успокаивая. — Вы ж еще молодой совсем, какие ваши годы. Женитесь, заведете себе детей — дочку и сына. Будете жить-поживать да добра наживать…
- Спасибо, милая, — поблагодарил он. — Только ты знаешь, я никогда это выражение не любил: «завести детей»… Звучит как-то… Заводят собачек, кошечек, рыбок аквариумных…
- Ну ладно, — согласилась она. — Родите себе детей и будете жить-поживать… Только вы их не бейте никогда. Даже если они что-то ну очень плохое сделают, вы их все равно не бейте, ладно? Обещаете?
- Обещаю, — еле выдавил он, проглатывая комок, невесть откуда взявшийся в горле.
- Да, только вам нужно за ум взяться сначала, — продолжала она.
- Это как же, маленькая? — удивился он.
- Я вас много раз пьяным видела, — пояснила она.
- А… — растерялся он. — Ты об этом… Ну это, видишь ли… Я возьмусь за ум, конечно…
Дедок напротив, который от нечего делать давно уже прислушивался к их разговору, хрипло закашлял, закхекал и захрюкал.
- Смышленая девчонка, — похвалил он.
- Соня… Сонечка… — Иван не знал, как ему начать.
- Ну? — отозвалась она.
- Ты вот что… Ты ведь одна живешь, я слышал…
- Одна, — кивнула девочка.
- Трудно тебе…
Она пожала плечами.
- Вы стихи обещали рассказать…
- Да-да, спохватился он. — Конечно… Не знаю, что бы тебе прочитать… Ну… Ну разве что вот это, как раз к случаю… Называется «Дождик»…
- Дождик, — повторила она.
Он помолчал с минуту, вспоминая давно заброшенные, почти уже забытые рифмы. Потом прочитал:
Дождь над городом пролился,
Дождь по крышам пробежал,
В переулке порезвился,
Мне в окошко постучал.
Посмеялся над прохожим,
Под крыльцо загнал кота.
Стал на сорванца похожим,
Напевая «тра-та-та».
А потом, насупив брови,
Отчего-то загрустил
И всплакнул на полуслове — Как малыш — смешон и мил.
Солнце, выглянув из тучки,
Стало дождик утешать;
Тихо взяв его на ручки,
Стало слезки вытирать.
Вот вздохнув, смешно надувшись,
Дождь похныкал… Перестал…
И, по-детски улыбнувшись,
Вдаль по лужам убежал…
- Вот, — закончил он.
Соня задумчиво улыбалась.
- Хороший дождик, — произнесла она. — Веселый. И добрый. Не то что наш, — кивнула она на небо. — А кто эти стихи придумал?
- Их я сочинил, Сонюшка. Давно.
- Правда?! — восхитилась она. — Здорово! Хорошие стихи у вас получаются!
- Ну не то чтобы… — почему-то смутился он.
Дед между тем раскурил вонючую сигарету, закашлялся глубоко, сипло, с бульканием и присвистом.
- Бросать тебе надо, дед, это дело, — сказал ему Иван.
- Это какое, милок? — не понял тот.
- Курить тебе надо бросать — помрешь ведь.
- Помру, — кивнул старик. — А что ж…
- Сонечка, а… а ты хотела бы в городе жить? — спросил Иван осторожно.
- Нет, — ответила она почти не задумываясь.
- Почему?
- Не знаю, — пожала она плечами. — Я в деревне привыкла.
- Да конечно! — вставил дед. — Знамо дело, кто ж свой дом на город променяет. Тяжко в городе — дышать нечем. Люди как чужие все али обиженные друг на друга ходят. СлОва никому не скажи — облают.
- Так ведь трудно одной, — настаивал Иван.
- А я не одна, — ответила девочка просто. — Баба Аня мне помогает.
- Кто это — баба Аня?
- Соседка. Постирать или печь истопить она всегда поможет.
- Ну соседка — это… Это же посторонний человек… Печь истопить… В городе вот ее и топить не надо… А хочешь, мы… с тобой…
- Ну что, граждане попрошайки, — произнес чей-то голос за его спиной, — как успехи?
Менты…
И как же они их проворонили. Ведь как из-под земли выросли прям. Участковый, местный видать, и с ним два шкета совсем в затасканной форме не поразмеру. Солдатики, наверное, из милицейского батальона, с Прохоровской. Ну ладно, они с Соней заболтались, но дед-то куда смотрел!.. Эх, хрыч старый, слепой, наверное, совсем. Ну теперь жди беды… Если бы местные менты или один участковый, так они бы возиться не стали. А эти, солдатики, они молодые да злые, им план сделать надо, чтоб вечером в казарме не ответить перед стариками-то. Пиши пропало…
- Соня, — повернулся капитан к девочке. — Ты бы шла отсюда, а.
- Не лезь к девочке, кэп, — набычился Иван. — Она-то тебе что?
Удар справа, со стороны одного из щеглов, неожиданным был, только поэтому Иван и сложился пополам, теряя дыхание. А так слабенький был ударчик. Что этот задохлик восемнадцатилетний, метр с кепкой, сделать мог. У него и кулачонко-то с воробья размером. Неожиданностью взял.
- Ну ты это, как тебя, — захрипел на солдатика участковый.
- Сержант Сенцов, — пробубнил солдафон.
- Ты это, сержант Сенцов, — наставительно выговорил капитан, откашлявшись, — ты давай-ка, чтоб никаких телодвижений без команды. Всосал?
- Так точно, — нахохлился шкет.
- Лады. Этого и старика берите, ведите в опорник, — распорядился участковый. — Только без эксцессов.
- Может не надо, капитан? — отдышавшись уже, взмолился Иван. — Прошу тебя, как человека, не надо. Мы уйдем, сгинем, а?
Рядом пыхтел и кашлял старик, дышал хрипло, астматично.
Заморыш потащил Ивана за рукав. Иван прям всем затылком, кожей и волосами ощущал, какая злость исходит от этого гаденыша. Если бы не участковый, утащили бы и запинали.
Участковый Ивану ничего не ответил. Обернулся только, посмотрел секунд несколько, словно задумавшись, потом махнул рукой, буркнул «Ведите» и отошел к Соне.
