Хироси Нома - № 36
Некоторое время он стоял не двигаясь, затем медленно согнул вытянутую шею и неизвестно для чего стал рассматривать свои ноги. Потом снова поднял голову. Его лицо ничего не выражало, словно все мускулы у него атрофировались. Глаза, будто у быка или лошади, не сосредоточивались на определенной точке. Он повернулся к надзирателю, стоявшему справа от входа, и вытянул вперед обе руки с толстыми пальцами и отросшими ногтями, словно прося заковать его.
Надевая на него наручники, надзиратель стал спрашивать, к чему его приговорили и на какой срок.
– Каторга, пять лет, – ответил тридцать шестой равнодушным тоном и повернулся, чтобы сесть на прежнее место. В этот момент он встретил мой пристальный взгляд и, казалось, заметил мое присутствие. Я до сих пор не могу забыть его лица, обращенного ко мне. Думаю, что такое выражение бывает у человека не более одного-двух раз в жизни, а увидеть это со стороны случается еще реже. Но увидеть такое – это значит познать жизнь.
Похоже, что мое присутствие нанесло его душе удар. Вначале он смотрел на меня рассеянно, но затем отражение моей фигуры будто бы сконцентрировалось в глубине его зрачков, и он остановил на мне взгляд. И тут же отвел глаза, словно увидел во мне лишь то, что я еще не приговорен, – и возненавидел меня за это. И в это мгновение я ощутил, как ударило в меня обжигающим языком коптящее пламя всей его темной жизни, вспыхнувшее за его головой.
Вскоре все та же машина отвезла нас обратно в тюрьму, и я услышал, как его переводят из одиночки в общую камеру.
– Тридцать шестой! Меняешь камеру! Выходи с циновкой!
Уже стемнело, когда надзиратель крикнул это у дверей его одиночки.
– Слушаю! – ответил низкий тихий голос тридцать шестого.
В холодном ночном воздухе прогремел замок. Открылись створки дверей. Слышно было, как тридцать шестой ступил босыми ногами на дорожку.
– Тридцать шестой! Держи обувь!
– Слушаю!
Звук босых шагов сменился стуком гэта, шаги свернули в коридор, ведущий к общим камерам, удалились и смолкли.