Энтони Бёрджес - Мед для медведей
Сегодня Полу уже задавали этот вопрос, только делал это более интеллигентный человек. Полу очень захотелось, чтобы этот человек немедленно оказался рядом и в два счета разделался с прыщавыми юнцами. Только помощи ждать было неоткуда, и Пол ответил:
– Думаю, это мое дело.
– Ах, вот как, – ответствовал дружный хор голосов.
– Ах, вот как, – повторил мальчик, вырядившийся епископом, злобно покосившись на Пола. – Мы так и думали. Все под завесой тайны. Тебя наверняка направила к нам какая-нибудь тайная американская организация, возможно даже проповедующая расовую дискриминацию. Его мадам – настоящая янки, – сообщил он товарищам. – Она пытается скрывать этот позорный факт, но нам все известно. Кстати, а где она сейчас? – требовательно вопросил он и ткнул Пола кончиком епископского посоха, сделанного из длинной ручки от метлы.
– Моя жена здесь ни при чем, – процедил сквозь зубы Пол. Он пытался сохранить спокойствие и только еще сильнее сжал горлышко бутылки.
– Послушайте, – воскликнул «отец церкви» откуда-то сзади, – он наверняка один из приверженцев насилия, последний оплот гибнущего режима.
– Именно такие распутники, как ты, – заявил монах-атлет из Стаффордшира, – сводят на нет всю нашу работу. Мы едем к нашим товарищам, преследуя благородную цель научить их английскому языку, а также изучить их лингвистику. Но появляются такие, как ты, и вся наша работа летит псу под хвост. Ты ведь веришь в войну, не так ли? То-то и оно. Вам всем мало одной Хиросимы, вы хотите еще. – С этими словами он ухватил Пола за лацканы пиджака. – Между прочим, мы больше не будем участвовать в ваших грязных войнах. И вообще, от вашего поколения нам достались только одни неприятности.
Он отпустил Пола и демонстративно отряхнул руки.
– Давайте вернемся к Опискину, – вмешалась мисс Трэверс. – То, что он сделал, является совершенно осознанным, преднамеренным и абсолютно порочным актом.
Она говорила тоном, свойственным лекторам из Просветительной ассоциации рабочих Великобритании.
– Я имею в виду пресловутую «Акулину Панфиловну», которая не вызывает ничего, кроме отвращения, у любого порядочного человека. Этот проныра даже послал партитуру Костолетте в Милан, мы все, разумеется, знаем Костолетту. Ее даже поставили в Ковент-Гарден. Впрочем, что я говорю, вы наверняка там были. Вероятно, даже на премьере.
– Я даже не знаю, что это, – немного растерянно признался Пол, – поэтому я совершенно не понимаю, о чем идет речь.
– «Акулина Панфиловна», – сообщила мисс Трэверс, – это опера. Если, конечно, можно назвать эту насквозь реакционную мешанину оперой. Ее героиня – ленинградская проститутка. Нет никакого сомнения, что в Москве, Ленинграде, Киеве, так же как и в других советских городах, нет никаких проституток.
Выступая с лекцией перед аудиторией, мисс Трэверс явно чувствовала себя как рыба в воде. Псевдомонахи и псевдоангелы разом замолкли. Они внимательно слушали, напряженно сопя аденоидными носами.
– Автор имел в виду, что ленинградская проститутка символизирует современную Россию. О, этот двурушник очень умно все преподнес. Слушая оперу, сразу и не поймешь ее глубинный смысл.
В этом месте слушатели громко захохотали, но были быстро призваны к порядку.
– Тем не менее неистребимый русский дух, как всегда, торжествует, и все, что происходит на сцене…
– Звучит довольно интересно, – сказал Пол, – жаль, что я пропустил эту вещь.
Мисс Трэверс хихикнула.
– Действие происходит в наши дни. Автор хотел сказать, что Акулина Панфиловна живет здесь, среди нас, отрицая принципы коллективизма и проповедуя порочные идеи индивидуализма.
– Ладно, я понял, – отмахнулся Пол.
– А ты заткнись, – выкрикнул монах, – когда мисс Трэверс разговаривает.
– Автор – подлый двурушник, – повторила мисс Трэверс, – и нет ничего сатирического в его концепции характера главной героини, ни в музыке, ни в либретто. Острие сатиры направлено лишь на государственных деятелей, являющихся клиентами проститутки.
– А кто написал либретто? – поинтересовался Пол, решив, что обязательно должен послушать эту занимательную вещь. Придется попросить мисс Трэверс записать ему на бумажке имена.
– Некто Русапетов, – громко и негодующе рявкнула мисс Трэверс. – Теперь он служит конторским чиновником в Охотске. Это наверняка охладит его пыл.
Мисс Трэверс была вполне искренней, выступая в роли яростного обвинителя, и Пол никак не мог понять почему. С виду она казалась обычной, в меру образованной представительницей среднего класса. Таких в Манчестере великое множество.
– А как насчет Опискина?
– Послушай, – угрожающе нахмурился мальчик-епископ, – ты уже задавал сегодня этот вопрос. Мы больше не желаем ничего об этом слышать, понял? Если тебе хочется поболтать, отправляйся к себе подобным. К янки, например, – фыркнул он.
– Ты сам знаешь все об Опискине, – проревел монах. – Можешь не признаваться, мы и так знаем, что Опискин – твой приятель.
– Был, – поправила мисс Трэверс, – был приятелем. Теперь он мертв, и вам это отлично известно.
– Я не знал, – сказал Пол, – я вам все время пытаюсь объяснить, что я ничего об этом не знал. Честное слово.
Помимо его воли где-то в тайных глубинах его сознания начали появляться странные образы, кривые, искаженные.
– Вы же сами сегодня вечером намекали на то, что Опискина убили, – заявила мисс Трэверс.
– Он был убит? – удивился Пол и немедленно получил весьма чувствительный удар по голове. Он потер ладонью затылок, повернулся к обидчику и угрожающе взмахнул зажатой в руке бутылкой. – Эй, ты, имей в виду, я не собираюсь терпеть подобные выходки!
Студенты моментально отодвинулись на безопасное расстояние. Граммов сто пива выплеснулось из бутылки и испачкало Полу рукав. Все засмеялись, включая и бармена-монголоида.
– Для начала заткнись, – проворчал Пол.
– Ну вот, опять, – громко заявил тощий юнец, напяливший на голову странное сооружение, в котором с трудом угадывался головной убор католических священников, – во всем виноваты рабочие.
– Я ухожу, – сообщил Пол, которому неожиданно стало скучно. – По-моему, все, что вы здесь затеяли, весьма дурно пахнет. От лица всех пассажиров первого класса я решительно протестую против этого вопиющего богохульства. Вы унижаете нас всех. К тому же вы отстали от времени.
– Посмотрите-ка, – принялся кривляться студент, одетый священником, – оказывается, он за словом в карман не полезет.
Но остальные хранили мрачное молчание.
– Раньше еще можно было понять эти дешевые насмешки над опиумом для народных масс. Вы сможете сами убедиться, что сейчас в Советском Союзе многое изменилось. И к религии там теперь другое отношение, значительно более либеральное.
– Тем хуже для Советского Союза, – раздался громкий, хорошо поставленный голос. Говоривший был точной копией знаменитого монаха Чосера, такой же лысый и безбородый.
Гомосексуалист, подумал Пол, никакого сомнения. Затем он повернулся к мисс Трэверс:
– Вы специализируетесь в области музыки, не так ли? Вы знаете все работы Опискина?
– Разумеется, – высокомерно кивнула она, – я должна, вернее, должна была знать их все. Я писала о нем статьи для журнала «Музыка». Его и тогда уже осуждала вся прогрессивная общественность, но глубокие знания всегда помогают придать осуждению должный вес. А что вы хотите узнать? – поинтересовалась она, широко расставив свои ужасные ноги.
Аудитория восхищенно внимала ее словам.
Искаженные образы начали понемногу приобретать реальные очертания. Только что приземлившийся Роберт, он сам, никогда не летавший, русские курсы в Финтри… Понятно, требовалось воплотить в жизнь планы налаживания более близкого сотрудничества с русскими, но почему из всех возможных мест выбрали именно Финтри? И бурная реакция Роберта, слушавшего заигранную пластинку. Оказывается, музыка может черт знает что сделать с человеком, причем менее чем за четыре минуты.
– У него должна быть одна вещь, насколько я помню, – пробормотал Пол, – где все музыкальные инструменты на первый взгляд звучат весьма нестройно, пианино, клавесины, колокольчики, ксилофоны – каждый сам по себе. И только через какое-то время понимаешь, что сквозь какофонию звуков пробивается величавая мелодия колокольного перезвона.
Пол задумался, пытаясь припомнить запомнившуюся вещь.
– Есть у него такая вещица, – сразу же ответила мисс Трэверс. – Называется она «Колокол», опус 64. Уже тогда его талант начала разъедать ржавчина, и его творчество оказалось изъеденным отвратительными жуками формализма. А ведь его предупреждали, но он продолжал упорствовать и проводил недопустимые в музыке эксперименты со звуками. Причем все это он проделывал в то время, когда его родной город самоотверженно сражался с немецким фашизмом. И этот композитор не сделал ничего, чтобы поддержать сограждан в суровую годину испытаний, воодушевить их. Именно тогда были заброшены семена, которые попали на благодатную почву и впоследствии выросли в предательство.
