Айко Сато - Банкротство
Ростовщик даже подался всем корпусом в мою сторону. Он говорил со мной, словно с малым ребенком, которому стараются растолковать каждое слово.
– Да… Вот такие дела. Господин Сэги разорился. Если он будет придавать излишнее значение таким вещам, как репутация, достоинство, дружеские отношения, ему не подняться. Жизнь – суровая штука. Упав в грязь, нечего пятна считать!
У меня вдруг навернулись слезы. С тех пор как я узнала о банкротстве мужа, это было со мною впервые. Мне казалось, я снова становлюсь маленькой, робкой девочкой. Я родилась последним ребенком в семье, когда отец уже был в преклонном возрасте. Меня очень баловали. До восьми лет мать все еще давала мне грудь. Я никуда не ходила одна; если со мной заговаривали незнакомые люди, я не могла ответить и тут же принималась плакать. Я все время ходила следом за нашей служанкой или моей старшей сестрой и всячески сторонилась чужих.
Я сразу поняла, Что ростовщик сочувствует мне. Он говорил со мной так не потому, что ему не хотелось давать мне деньги. Нет, он исходил из моих интересов. Решил, что я совсем не знаю жизни, и пожалел меня. Так мне показалось. Из-за этого я и расплакалась.
– Сэги-сан, Сэги-сан, – взволнованно заговорил ростовщик, наклоняясь ко мне, – надо быть стойкой. Нельзя поддаваться чувствам!
Я старалась успокоиться, но никак не могла. Мне казалось, что впервые в жизни я встретила человека, который видел во мне слабую женщину и вел себя как настоящий мужчина. И я стала по-детски умолять его.
– Все равно… мне непременно нужно достать деньги. Прошу вас, дайте мне в долг.
Ростовщик некоторое время раздумывал, потом посоветовал:
– Тогда ограничьтесь тремя миллионами. Ведь я говорю так исходя из ваших интересов. Это вы поняли?
– Поняла. Но мне во что бы то ни стало нужно пять миллионов, – упорствовала я.
Ростовщик озадаченно молчал. Потом, видимо решив уступить мне, заговорил:
– Ну хорошо. Я дам вам деньги. Но при одном условии, Сэги-сан. Сверх этого никаких займов не делать. И больше ни у кого, кроме меня, денег в долг не брать. Иначе вы сами затянете себе петлю на шее.
Я вернулась домой бодрая и повеселевшая.
– Не все уж так безнадежно плохо на этом свете, – громко сказала я, обращаясь к мужу. – Не перевелись еще настоящие мужчины. Мужчины, которые способны проявить жалость к женщине…
Воспрянув духом, я от радости забыла о печальной стороне дела: наш долг возрос еще на пять миллионов.
7
Когда я внимательно все подсчитала, оказалось, что сумма, которую мне предстояло выплатить, перешла уже в. разряд десятков миллионов. Чтобы вернуть такие деньги, понадобится, наверно, лет шесть.
Я отправилась в Осаку для участия в передаче Осак-ской телестудии, организованной для домашних хозяек. Теперь мне приходилось браться за любую работу независимо от того, по душе она мне или нет. В студии было полно телезрителей – всё домашние хозяйки. Велась беседа о том, какую часть жалованья мужа следует давать ему на карманные расходы. В передаче принимал участие даже один мужчина, который умудрялся тратить ежемесячно всего две тысячи иен. Была вывешена специальная таблица, на которой указывалось соотношение мужчин, которые приносят домой конверт с жалованьем в нераспечатанном виде; мужчин, которые вручают хозяйке дома конверт вскрытым, но ничего не взяв оттуда, и, наконец, таких мужей, которые отдают жене зарплату, заранее отложив себе определенную сумму на карманные расходы. Выступала женщина лет пятидесяти.
– Приятнее, когда тебе вручают конверт с зарплатой в нераспечатанном виде. Тогда ты сразу чувствуешь привязанность мужа, его искренность – и хочется от всей души поблагодарить его…
– Сэги-сан, а каково ваше мнение? – неожиданно спросил диктор и поднес ко мне микрофон.
– По моему, совершенно безразлично, запечатан или распечатан конверт, – ответила я и, почувствовав излишнюю резкость своих слов, тут же добавила: – Важно, чтобы содержимое было в сохранности… Мне-то самой не то что в запечатанном виде, вообще не приходится получать никаких конвертов…
В этот момент время передачи истекло. Выходит, я проделала путь из Токио в Осаку, чтобы произнести всего две-три фразы.
– Благодарим вас.
– Спасибо, что выбрались к нам, невзирая на вашу занятость… – Ответственный за передачу почтительно раскланялся со мной, я получила вознаграждение и отправилась в обратный путь. После возвращения домой я долго не могла избавиться от чувства стыда. Я поняла, что веду совершенно никчемный образ жизни. Мне хотелось высказать все это мужу, но у нас с ним даже не было времени для подобного разговора. Он возвращался домой под утро, я обычно еще работала. Когда он окликал меня, я оборачивалась и, не выпуская авторучки, докладывала ему, кто из кредиторов приходил за день, карие были телефонные звонки. Муж выслушивал все это, стоя на пороге комнаты, и уходил спать. У меня уже не было возможности выбирать работу, и я бралась за все, что сулило выгоду. Выступала, например, с лекцией в «Профсоюзе работников оптической промышленности Токио». Чего меня понесло к этим оптикам, так ли действительно это было необходимо, я и сама не знала.
Сад наш выглядел совсем заброшенным: повсюду валялись опавшие листья, так и оставшиеся с зимы. Но и среди всего этого запустения уже виднелись приметы весны. Я обратила на это внимание случайно, во время телефонного разговора с одним кредитором, когда вдруг заметила среди сухой травы пробивающуюся зелень бурьяна.
Однажды, вернувшись из школы, Момоко, еще не успев снять ранца, пронзительно закричала:
– Мама! Какой ужас! Наша Коро поранила себя. У Коро идет кровь.
Я в это время говорила по телефону. Меня терзал расспросами один из кредиторов.
– Мама, скорее, скорее! У Коро кровь идет. Нужно смазать йодом. Ну, мама!
Перед застекленной дверью, возле которой я разговаривала по телефону, появилась раскрасневшаяся, озабоченная мордашка Момоко.
– Скорее, тебе говорят скорее, мама! Посмотри, что с Коро… – барабанила Момоко по стеклу.
Я прикрыла рукой телефонную трубку и торопливо ответила:
– Ничего страшного! Оставь ее в покое, все пройдет.
– Как ты можешь говорить такое… Неужели тебе все равно, если наша Коро подохнет. – Широко раскрытые от изумления глаза Момоко покраснели, всхлипывая, она продолжала укорять меня. – Почему у меня такая жестокая мама? Значит, пусть Коро погибает?!
Я валилась от усталости. Когда тут мне еще заниматься собачьими недомоганиями.
Один посетитель явился к нам как-то утром и просидел в гостиной до шести часов вечера. Он пришел требовать деньги не с мужа, а с меня. Кредиторы быстро поняли, что им выгоднее не за мужем гоняться, а иметь дело со мной. Я принимала долги на себя не из малодушной уступчивости, а скорее со злости. Посетитель ругал мужа на чем свет стоит:
– Скажите, ну позволительно ли вести себя так обанкротившемуся человеку?
А дело было вот в чем. Два или три дня назад этот господин вместе с моим муженьком сидели в кафе и о чем-то, беседовали. В это время в кафе вошел приятель мужа, а с ним еще три «хостесс»[2] из бара. Девушки, оказывается, были знакомы с моим мужем, и вся компания подсела за их столик. Затем девицы принялись бесцеремонно заказывать себе всякие лакомства, а, когда стали расходиться, счет оплатил мой благоверный.
– Вот я и подумал: что же это за человек? Долги он не признает, а за мороженое для «хостесс» платит! – бушевал посетитель.
Да, как все это было похоже на моего супруга! Я сама уже не реагировала на это, но возмущение кредитора мне казалось справедливым. Как раз в тот день мне принесли заказное письмо с моим гонораром. Не распечатывая конверта, я отдала его посетителю.
Однажды муж обратился ко мне со словами, смысл которых сразу даже не дошел до меня.
– Послушай, Акико, прописка уже аннулирована. Пожалуй, лучше оформить развод.
– Ты это о ком говоришь? О нас с тобой?
– Да, – подтвердил муж, – я думаю, так будет лучше. Ведь впереди еще много неприятностей.
– Еще?
Невероятно! Я взвалила на себя двадцатичетырехмиллионный долг, и это, оказывается, только начало?!
– Если мы не разведемся, ты вряд ли сможешь работать, Акико. – Он говорил это таким тоном, словно всего-навсего советовал мне переехать на новую квартиру!
– А как же ты?
– Куда-нибудь уеду, – как ни в чем не бывало ответил Сакудзо.
– На что же ты будешь жить?
– Как-нибудь прокормлюсь.
Некоторое время я молчала. На лице мужа было написано то самое безразличие, которое после нашей женитьбы появлялось у него при всякой размолвке и всегда так раздражало меня.
– Интересно, что ты думаешь обо всем этом. Как ты расцениваешь подобный финал? Я-то понимала, что все кончится именно так. Я понимала, а ты понимал? Ты представлял себе, к чему все идет, или ты не сознавал этого? Мне хотелось бы узнать от тебя хотя бы это.
