Алексей Федотов - Свет во тьме
– Заходите, отец Анатолий, – радушно пригласил его Александр Николаевич. – А мы по русскому обычаю решили отметить назначение нового архиерея.
– Святое дело, – веско кивнул головой Лев Александрович и залпом опрокинул почти полный стакан водки, зажевав свой любимый напиток яблочком «китайкой».
Архимандрита Анатолия вначале шокировало поведение членов «двадцатки» собора. Он вырос в деревне, четыре года очно учился в семинарии в Троице-Сергиевой лавре. Много лет служил простым сельским священником. Конечно, увидеть довелось много, ханжой он никогда не был. Но здесь, в Петрово, все было каким-то слишком уж заостренным, даже гротескным. Почему-то отец Анатолий, когда его перевели в собор, сразу понравился членам «двадцатки», с гордостью говорившим, что «попов они не любят». Может быть, их подкупили неподдельно доброе отношение к каждому человеку, искренняя вера без ханжества, отсутствие особых материальных запросов.
Архимандрит, а тогда еще игумен Анатолий умел отделить то хорошее, что есть в человеке, от его зачастую неблаговидных поступков. Он понимал, что, например, Иван Фомич не сводится к угрюмому отрицанию религии. Этот старый человек очень озабочен духовной сферой, внутри его идет невидимая постоянная борьба, поиск ответа на вопрос о смысле жизни. Но прожитая в грехах и горделивых мыслях о высоком достоинстве советского человека жизнь мешает ему в простоте сердца обратиться к Богу. И тем не менее почему-то для него важно находиться при храме; тем, что он сознательно ведет себя здесь не так, как нужно (а ведь чувствует, как нужно!), он как бы бросает Богу вызов, а оттого страдает еще больше… Лев Александрович, который, казалось бы, весь состоит из пьянства, на самом деле добрый, отзывчивый и веселый человек, просто ужасно распустившийся от вседозволенности. Александр Николаевич с Зоей любовники, хотя у обоих есть семьи и дети, но ведь они даже не понимают, что делают что-то плохое. Елена Филипповна без зазрения совести участвует в расхищении церковных денег, потому что у нее дочь с зятем погибли, а на ней забота о двух несовершеннолетних внучках. За вызывающим поведением всех этих людей скрывалась большая душевная боль и опустошенность, стремление к чему-то светлому, что они сами не смогли бы выразить словами, которое вместе с тем казалось им страшным, потому что могло перевернуть их бестолковую, но устоявшуюся жизнь…
Иван Фомич в порыве пьяного откровения как-то сказал отцу Анатолию: «Да, все мы здесь подонки. Но мы хорошие подонки. Потому что степень хорошести для святых и для подонков разная».
Архимандрит Анатолий не сторонился этих людей. Но он не одобрял многих их поступков, где мог, отговаривал от совершения злых дел. Даже став настоятелем, держался с ними обособленно, ненавязчиво давая им почувствовать, как дороги для него его вера и священный сан, что простительное для них непростительно для него. А они уважали его за это. Но и святошу из себя не строил. Вот и сейчас он с улыбкой взял от помощника старосты стакан, в который тот налил ему немного водки, и сказал:
– Ну, конечно же, Лев Александрович. Как с вами не выпить?
Он отпил водку, съел дольку помидора и сел на стул.
– Отец Анатолий, ну как ваше впечатление от нового архиерея? – спросил его Александр Николаевич.
– Да ведь какое впечатление? Надо посмотреть, какой будет через некоторое время.
– А мне он не понравился, – угрюмо заявил Иван Фомич и залпом выпил полстакана водки.
– Священникам что-то тоже не приглянулся, – засмеялся настоятель.
– Ну, им вообще никто не нравится, – сказал староста. – Но и мне он показался проблемным человеком, совсем не то, что владыка Петр.
– Да нам-то он что может сделать? – спросила Зоя. – Ведь архиерей не может вмешиваться в дела двадцатки.
– Напрямую не может, – сказал вдруг неожиданно серьезным голосом Лев Александрович. – Но он может настраивать прихожан, через них произвести смену старосты, а то и всей двадцатки. А у нас ведь кляузников, которые только чужими проблемами и живут, в церковь ходит много.
– Тимофей Иванович нас в обиду не даст, – возразил Иван Фомич.
– Он бы, может, и не дал, – согласился помощник старосты. – Но ведь не все от него зависит. Мы ведь все не без греха. Ну, личные наши грешки – это одно, такие отсталые люди и должны в церкви работать. А как быть, например, с иконописцами, которых ты, Саша, нанял полтора года назад, заплатил им немерено денег, а они не иконописцы, а маляры, только все испортили своей мазней. А сейчас опять хочешь их нанимать, чтобы «подновить» росписи? А ну как всплывет, что они с нами этими деньгами делились? Если деньги лишние есть, то нужно бы их государству передать на какие-то важные для нашего социалистического общества нужды, а не просаживать невесть на что!
– Отдел культуры не возражал против обновления росписей, – мрачно возразил Александр Николаевич.
– Так ведь это только один пример. А то, что тебя старостой не выбирали, а просто Иван Фомич попросил Тимофея Ивановича, а тот позвонил в горисполком, и тебя без всяких выборов сделали исполняющим обязанности старосты?
– Но ведь сделали же!
– Исполняющим обязанности, хотя ты об этом и не любишь вспоминать. Впрочем, ладно! – Лев Александрович, сознание которого на несколько минут прояснилось, почувствовал, что голова опять тяжелеет. Он выпил еще немного водки, положил руки на стол, опустил на них голову и захрапел.
– Лев в чем-то, может быть, и прав, но кто будет слушать наших кляузников прихожан? – задумчиво произнес староста. – Однако, Иван Фомич, ты бы сегодня поговорил с Тимофеем Ивановичем неофициально.
– Ладно, поговорю.
– Вы нас, наверное, осуждаете, отец Анатолий, – повернулся вдруг староста к настоятелю. Но ведь любые на нашем месте еще хуже будут. А вы возьмите этих святош прихожан, которые на нас кляузы во все инстанции пишут. Ведь для них, по правде говоря, вообще ничего святого нет. Они ни перед какой подлостью не остановятся. Только зубов у них сейчас нет, а то загрызли бы нас, да и вас, и не поморщились. Они ведь ни во что не верят, а дело им есть до всего.
– Я все это знаю, – грустно сказал архимандрит. – И я не судья, чтобы кого-то осуждать.
– А вы тоже, Александр Николаевич, с Львом Александровичем хороши, загружаете батюшку нашими проблемами, а ему лучше бы и не знать о них, спалось бы крепче, – возмущенно воскликнула Елена Филипповна.
– Он имеет право знать, кто его окружает, в отличие от многих других он настоящий священник, – возразил Иван Фомич.
– Я пойду, мне еще нужно многое успеть до завтра сделать, – мягко сказал отец Анатолий и встал со стула.
– Выпейте еще чуть-чуть, – предложил Александр Николаевич, наливая ему в стакан водку.
– Я бы только если с Львом Александровичем, ему не могу в этом отказать, а так лучше воздержусь, – попробовал отшутиться настоятель.
Но тут на его беду помощник старосты проснулся, услышав свое имя.
– Ради вас я всегда готов выпить, – торжественно заявил он. – Саша, наливай мне тоже!
Все засмеялись, висевшая в воздухе напряженность как-то разрядилась.
– Вот видите, батюшка, человек печени своей ради вас не жалеет! – сказал Иван Фомич, разливая всем водку.
Через десять минут отец Анатолий вышел из канцелярии, а собравшиеся там сидели до позднего вечера, когда вызвали такси, которое отвезло их по домам.
В результате проведенной в 1961 году реформы приходского управления сложилась ненормальная ситуация, когда настоятели приходов, лишившиеся всякой возможности вмешательства в хозяйственные дела общин, оказались в положении наемных лиц у церковного совета (исполнительного органа общины), состоявшего из мирян, причем зачастую далеко не религиозных. Власть же епархиального архиерея над приходами минимизировалась до такой степени, что после снятия с регистрации назначенного им настоятеля приходы становились подведомственны только государственному регистрирующему органу. Духовенство восприняло реформу приходского управления неоднозначно. Например, один из священников Костромской епархии в беседе с уполномоченным заявил: «С этой перестройкой я как настоятель превратился в половую тряпку, которой можно лишь подтереть пол. Никому не имею права ничего приказать. К ящику не подходи, мною могут командовать всякие старухи». Аналогичное настроение вынашивалось целым рядом священников. Другая же их часть пошла по иному пути: внешне они подчинялись, но фактически продолжали распоряжаться финансово-хозяйственными делами церкви, используя лично им преданных членов исполнительных органов.
Архиепископ Никон (Фомичев) вспоминал: «духовенство оказалось в подчинении у старост, которые нередко творили полный произвол. В калужском кафедральном соборе, например, староста отменила все крестины – они совершались только во втором, Никольском храме. …старосты возомнили себя «князьками» Церкви. Без их согласия священник или епископ не мог принять на работу или уволить даже уборщицу в храме. На собрание, избиравшее церковный совет, духовенство не допускалось. Решать, какой быть церковной общине, мог атеист, а священник не имел на это права…»
