Келли Линк - Все это очень странно
Рейчел стояла у дальней стены, полускрытая библиотечной тележкой.
— Черт, черт бы тебя побрал, — бормотала она, швыряя под ноги какой-то томик. — Идиотская книга, идиотская! Идиотские, глупые, никому не нужные книги! — она несколько раз пнула томик и наступила на него. Наконец, Рейчел подняла голову и заметила Кэролла с пареньком. — А, опять ты.
Кэролл обернулся к попутчику:
— В чем дело? Не видел библиотекаря за работой?
Тот испарился.
— В чем дело? — повторил Кэролл.
— Ни в чем. Я просто устала читать идиотские книги о книгах про книги. Это в сто тысяч раз хуже, чем говорила мама. — Она посмотрела на Кэролла, будто что-то задумав. — Ты когда-нибудь занимался любовью в библиотеке?
— Хм, — сказал Кэролл. — Нет.
Рейчел скинула свитер и синюю майку. Вспыхнула ярко-белая кожа, руки, грудь. Таймер защелкал, свет погас за два ряда от них, потом в соседнем ряду, и Кэролл протянул руки, чтобы обнять Рейчел, пока она не исчезла в темноте. Тело у нее было сухое и горячее, как только что выключенная лампочка.
Рейчел понравилось заниматься любовью в библиотеке. Официально читальный зал закрывался в полночь, но по вторникам и четвергам, когда Кэролл уходил последним, он оставлял открытым восточный вход и стелил на пол свитера и пиджаки из бюро находок.
Импровизированное ложе сооружалось в проходе, где по краям нижних полок стояли PR878W6B37: «Родственные души», и PR878W6B35: «Опасные связи». Летом в хранилище было гораздо прохладнее, чем в комнате без кондиционера. К осенним холодам Кэролл надеялся уговорить Рейчел перебраться в постель, но октябрь застал их все там же. Рейчел вытащила с полки PR878W6A9 и подложила под голову.
— Я думал, ты не любишь книги, — пошутил он.
— Это моя мама не любит книги. И библиотеки. Ну и хорошо. Зато ты можешь не волноваться — здесь она будет искать меня в последнюю очередь.
Они обнялись, и Рейчел закрыла глаза. Кэролл смотрел на ее лицо, на ее тело, колыхавшееся под ним, как вода. Он тоже закрыл глаза, но приоткрывал их время от времени, надеясь поймать на себе ее взгляд. Было ли ей хорошо? Ему было хорошо, он чувствовал на шее ее частое дыхание. Руки Рейчел скользили по нему, беспокойно гладили спину, он поймал их, поднес к лицу, кусая ее сжатые кулачки.
Потом он лег ничком, а Рейчел устроилась сверху, сжав коленями его поясницу и продев под ноги свои узкие ступни. Лежа в этом уютном переплетении, Кэролл прищурил глаза, и горящая в темноте надпись «Выход» сделалась неясным пятном. Он представил, что они занимаются любовью в лесу, а этот желто-красный огонек — костер у палатки. Они не на третьем этаже библиотеки, они на берегу глубокого озера с черной водой, среди толстых высоких деревьев.
— Когда ты учился в школе, — спросила Рейчел, — какой был твой самый плохой поступок?
Кэролл подумал.
— Когда я учился в школе, каждый день после уроков я шел в свою комнату и мастурбировал. А мой пес Лютик скулил под дверью. Я кончал в бумажные салфетки и потом никогда не знал, что с ними делать.
Если выкинуть в корзину, мама может заметить. Если бросить под кровать, Лютик найдет и съест. Целая мучительная дилемма, и я каждый раз давал себе слово — больше не буду.
— Какая гадость, Кэролл.
Кэролл сам удивлялся тому, что рассказывал Рейчел— словно любовь что-то вроде крючка, которым она вытягивала из него секреты, выуживала из памяти забытые эпизоды.
— Твоя очередь, — сказал он и лег на спину. Рейчел удобно свернулась рядом с ним.
— В детстве, если я делала что-то не то, мама отстегивала деревянную ногу и лупила меня. Когда парни стали приглашать на свидания, она мне запрещала. Так и говорила: «Я тебе запрещаю», будто в викторианском романе. Я ждала, пока она пойдет после ужина принимать ванну, крала у нее ногу и прятала. А потом шла гулять и шаталась сколько угодно. Когда я приходила, она всегда сидела за столом на кухне с уже пристегнутой ногой. Всегда находила ее до моего возвращения, но я старалась гулять подольше. Шла домой, только когда уже совсем ничего другого не оставалось.
В детстве я просто ненавидела эту ногу. Как будто она была ее второй дочкой, хорошей девочкой. А я — плохой, которую надо лупить. Казалось, нога ябедничает ей на меня, я чувствовала, как эта деревяшка злорадствует, когда мать меня лупит. Где только я ее ни прятала — и в шкафах, и в дедушкиных напольных часах. Один раз зарыла на клубничной грядке. Она не любит темноты, боится ее, как я.
Кэролл отвел руку Рейчел и перевернулся на живот. Голос девушки был тихий, спокойный, дыхание щекотало ухо. Рассказывая ей про спермопожирателя Лютика, он почувствовал легкую эрекцию. Пока Рейчел говорила, его тело снова обмякло, яички опустились на покрытых мурашками бедрах.
Где-то щелкнул таймер, свет опять начал выключаться.
— Давай еще раз, — сказала Рейчел и сжала пальцы. Он чуть не вскрикнул.
В конце ноября Кэролл еще раз приехал на ферму в гости, поужинать. Поставил машину рядом с сараем, где Фиалка, злая и черная, как деготь, лежала на грязной сырой соломе. Ленивая, разбухшая, она лишь показала ему огромные зубы; Кэролл залюбовался.
— Скоро родит? — спросил он вышедшего из сарая мистера Рукка.
— Со дня на день должна. Ветеринар говорит, там шестеро.
Нос у него сегодня был оловянный, и слова сопровождались характерным эхом, чуть слышным высоким посвистыванием, будто чайник кипит.
— Хочешь посмотреть мою мастерскую?
— Угу.
В мастерской стоял запах соломы и бензина, в темной глубине съежился какой-то хлам, пахло зимой. Правая стена была увешана инструментами. Под ними стоял стол, заваленный вещами, которые обычно встречаются на помойке: Кэролл различил кусочки металла, жестяные сигарные коробочки с битым стеклом, разложенным по цвету, вырезанную из дерева руку — на безымянном пальце грошовое колечко.
Кэролл взял руку со стола и удивился ее легкости. Деревянные пальцы с суставами-шарнирами согнулись и легонько стукнули, когда он тронул их. Пальцы были длинные, красивые, совершенно гладкие.
— Здорово сделано, — он положил руку обратно и обернулся к двери. Сквозь тонкую завесу пыли и солнечных лучей вдалеке поблескивала черная вода пруда. — А где Рейчел?
— Видать, пошла за матерью. Должны быть на пруду. Иди, скажи им, пора ужинать, — мистер Рукк бросил взгляд на толстую свирепую Фиалку. — Шестеро щенят! — заметил он с тоненьким грустным присвистом.
Кэролл пошел вниз по склону, засаженному новогодними елками. У подножия холма росли двенадцать дубов, опавшие листья лежали душистым золотым ковром. Деревья равномерно окружали пруд и выглядели будто цифры на циферблате. Кэролл остановился под одиннадцатичасовым дубом. В пруду плавала Рейчел, раздвигая рукой липнувшие к ней красные и желтые листья, поднимая черные брызги. Кэролл стоял под дубом и смотрел, как она плавает кругами. Интересно, вода очень холодная? Вдруг он понял, что это не Рейчел.
Рейчел сидела с другой стороны, на лоскутном пледе под шестичасовым дубом. Рядом лежал Каштан, глядя то на женщину в пруду, то на Кэролла. Ни Рейчел, ни ее мать не обратили на гостя никакого внимания. Миссис Рукк была занята водными процедурами, а Рейчел прилежно втирала в деревянную ногу матери льняное масло. Ветер донес через пруд его характерный запах. Пес встал, расставив лапы и сверля Кэролла напряженным взглядом. Отряхнулся, и во все стороны полетели брызги, словно драгоценные камни.
— Каштан, прекрати, — сказала Рейчел, не поднимая голову. Несколько капель долетели до Кэролла — холодные, грязные.
Он почувствовал, что каменеет от страха. Как ужасна эта нога, которую Рейчел держит на коленях! Кэролл боялся, что миссис Рукк выйдет на берег и он увидит обрубок, то место, где кончается культя. Он медленно взобрался обратно на холм, наверху едва не споткнувшись о небольшой камень. Пока Кэролл рассматривал его, мимо пробежал Каштан, даже не глядя на гостя, а за ним подошли Рейчел и ее мать в знакомом черном платье. Тропинка была скользкая от опавших листьев, и миссис Рукк опиралась на дочь. После купания у нее были влажные волосы и темно-красные, как листья, щеки.
— Я никак имя не разберу, — сказал Кэролл.
— Эллен, — сказала миссис Рукк. — Это муж вырезал.
Кэролл вопросительно посмотрел на Рейчел:
«Надгробная плита для деревянной ноги?» Рейчел отвела взгляд.
— Человек не может жить без воды.
— Значит, ты выбираешь воду?
— Нет, просто думаю вслух. Я знаю, что ты хочешь услышать.
Молчание.
— Слушай, Рейчел, я выберу воду, ладно?
Молчание.
— Я сейчас объясню. Воду можно обмануть — сказать: нет, я никого не люблю, никакая любовь мне не нужна, и жить так. Откуда воде знать, что ты врешь? Она ведь не догадается, любишь ты или нет, правда? Вода не такая умная. Наплетешь ей, что и не думал влюбляться ни разу в жизни, а когда хочется пить, спокойно пьешь.
