Николас Блинкоу - Наркосвященник
Лишь со второй попытки Тони удалось достаточно высоко задрать ногу, чтобы перешагнуть шнур от приемника и присоединиться к брату и Эдварду Салману.
– Какие новости? – спросил он.
– В Бейт-Джале за универмагом Зузу найдено тело юриста, – сказала София.
– О боже, боже, боже! Что-нибудь еще?
– Нет. – Это был уже Эдвард Салман. – Все то же самое. То же, что и вчера.
– А я думал...
– Юрист закрыл тему.
Элиас оперся на свои шишковатые артритные руки и поднялся из кресла навстречу брату. Они трижды поцеловались, потом Тони повернулся к Эдварду Салману, и церемония повторилась. Они приветствовали друг друга именами старших детей: сначала шел Абу Юсуф, затем Абу Чарли в честь сына Тони, который учился в Штатах, и в самом конце Абу София – единственный ребенок Элиаса.
София подождала, когда сможет поцеловать дядю Тони, и пообещала принести ему побольше лимонаду. А он сказал, похлопывая себя по животу, что да, ему требуется новый долив воды в оазис.
Все трое собрались, чтобы обсудить одну проблему Элиаса. Стоя у раковины, София прекрасно видела всю эту проблему из кухонного окна. Это был небольшой клочок земли, который окружал их двор и отделял от новых соседей – семьи аль-Банна. Земля эта представляла собой полузаброшенный склон холма, покрытый небольшими желтыми камнями, образовавшимися при разрушении старых террас. Когда-то там сажали виноград, но сейчас осталось лишь несколько оливковых деревьев. Элиас Хури обычно говорил всем, что купил эту землю, чтобы построить дом для своего сына, но так как сыном он до сих пор не обзавелся, то самое время ее продать. Кто-то спросил его, почему он не построит там дом для своей дочери, и София хорошо запомнила его ответ: неужели они в самом деле думают, – сказал тогда отец, что он вправе указывать своей дочери, где ей жить, при этом он всем видом показывал, как его тут не понимают. Элиас Хури не был слабым человеком, нет, просто он очень отличался от типичных жителей Вифлеема. София знала, что ему не по силам тягаться с ними, даже если бы он и не был таким больным.
Однако отец не сказал всей правды насчет этой земли. И продавал он ее как раз потому, что пытался указывать Софии, где жить. А хотел он, чтобы она вернулась во Францию или куда-нибудь еще за границу. На учебу в университете можно было бы получить стипендию, хотя оставались еще расходы на жизнь. Элиас уже потратил на нее немало денег и, продав землю, смог бы тратить и дальше.
Именно об этом он и говорил, когда дочь вернулась с чистым стаканом и холодным лимонадом. И дядя Тони, и Эдвард Салман дружно согласились с тем, что ей надо ехать за границу.
– Слышишь, София? – сказал Тони. – Мы хотим лицезреть тебя на мировой арене.
– В качестве кого?
– Не важно.
На этот счет у него не было никаких соображений, и он прокричал ей вслед:
– Тебе здесь нечего делать, если, конечно, тебя не прельщает хевронское говно. Прав я?
Тони снова повернулся к столу. Элиас и Эдвард Салман одобрительно кивали головами: конечно, он был прав.
Юрист хотел точно знать, что именно случилось, когда потенциальные покупатели пришли осматривать участок Элиаса.
– Что случилось? – переспросил Элиас. – Семейка аль-Банна случилась. Они принялись кричать, размахивать палками, потрясать лопатами, старыми покрышками – всем, что под руку попадалось.
– Так они сами претендуют на эту землю?
– Им хотелось бы. Но они даже не интересуются ценой. Она им не нравится, соседи не нравятся.
– Но они ведь даже в другой зоне, – емко обозначил этим единственным английским словом накал страстей Тони.
– Они предпочитают бить фактами прямо на месте.
– Размахивая дубинками, – заметил юрист.
– Именно, – ответил Элиас. – Но также, скажем, устраивая там пикничок или подвешивая детские качели на наш кедр. Хотя, конечно, только против этого я бы не стал возражать.
– На основании своего профессионального опыта могу сказать, что все жители Хеврона – ужасные задиры, да к тому же бесстыжие. Просто кровь в жилах стынет.
Сам старик аль-Банна и его семья были в числе первых, кого переселяли из Хеврона в Вифлеем после того, как в конце 1995 года город перешел под протекторат палестинцев. Как и следовало ожидать, они стали плацдармом для всего своего клана, который был велик и могуч даже по хевронским меркам.
– Что же нам делать? – спросил Тони. – Мы все палестинцы, так почему они считают, что имеют больше прав?
– Если они не хотят платить объявленную цену, – сказал Эдвард Салман, – пусть лучше Вифлеем остается христианским городом.
Юрист в основном обращался к Тони, хотя у того не было прямой заинтересованности в продаже земли, принадлежащей брату. Но он не возражал, поскольку и сам имел сходные проблемы. Все они были доверены Салману, однако ни одна так и не приблизилась к решению.
Салман стукнул по столу. Все было ясно.
– Вот что я думаю. Тут либо одно, либо другое. Можно обратиться в суд Рамаллы, но тогда, наверное, с год придется ждать решения. Или мы сами обращаемся к совету клана и своими силами убеждаем его взять более строгую линию против хевронцев.
– Так что же, мы совсем ничего не можем сделать?
– Ну, не стоит настраивать себя так негативно. – Салман пожал плечами. – Настраивайся позитивно и думай о том, чтобы сесть в самолет и улететь отсюда навсегда.
Элиас вскинул руки:
– Боже, о боже! Вот это мечта.
– У меня тоже сильное искушение. Если я продам свою собственность, я, наверное, к вам присоединюсь, – сказал Тони.
– Ты хочешь все продать? – Голос Элиаса вдруг стал серьезным и тихим.
Тони кивнул еще до того, как заметил растущий в глазах своего брата страх.
– Кроме квартиры в Иерусалиме, конечно.
– Да, такую цену никто не даст, – согласился Эдвард Салман.
Следующие десять минут они сидели молча. Элиас знал, что за квартиру в Иерусалиме израильтяне были бы счастливы заплатить в шесть или семь раз больше, чем любой палестинец. Но потом полиция попросила бы жену Тони опознать его тело где-нибудь на заднем дворе супермаркета Зузу.
Самира Хури закрыла саммит, войдя в гостиную с тремя чашками кофе на жестяном подносе: универсальный сигнал сворачивать визит.
Самира всегда беспокоилась, что долгие разговоры истощают ее мужа, и действительно, лицо Элиаса было серым, несмотря на яркий полуденный солнечный свет. Эдвард Салман сделал глоток кофе. Когда он встал. Тони тоже поднялся.
– Пойдем вместе.
И они вразвалку направились к двери, ведущей в сад. Их "мерседесы" были припаркованы напротив дома, возле стены Баптистской воскресной школы. Когда они прошли через калитку, Тони раскрыл ладонь и сказал: "Попробуй".
На ладони у него лежал миндаль, только что сорванный с ветки. Хоть садик и был мал, Элиас все-таки нашел место для нескольких фруктовых деревьев – здесь имелись фиги, апельсин, оливки и парочка гранатовых кустов. Однако только миндаль приносил достаточно плодов. Остальные деревья росли просто для красоты – проще было покупать хорошие фрукты в магазине.
Слева находился тот самый клочок земли, который Элиас хотел продать. Он был небольшим, но выглядел вполне прилично, найти покупателя на него не составило бы труда.
Тони сказал:
– Видел?
– Тех двух парней возле дома?
– Это сыновья аль-Банны. Их у него пятеро и все такие головорезы.
Эдвард Салман опять взглянул.
– А что у них в этом строении?
– Птицеферма. Если подойдешь метров на двадцать к ней, сразу почуешь запах куриного дерьма.
– Птицеферма? Вроде как эта зона не предназначена для промышленности.
Тони фыркнул:
– А им-то что? Попробуй скажи им об этом. Нелегальный куриный бизнес, слыхал о таком?
Адвокат потер запястье.
– Вообще-то нет. Не сталкивался с этим в своей практике.
– Я иногда думаю – зачем в этой стране адвокаты, если все равно никто не соблюдает никакие законы?
Может, Салман слегка призадумается на эту тему по дороге домой. Но не слишком сильно – ехать-то ему всего минут пять. Тони не хотел напрягать его прекрасно настроенный адвокатский мозг.
Последнее время Тони старался относиться к адвокатам терпимее. У него уже не было энергии, как раньше, в возрасте двадцати или чуть больше тридцати, все время находиться вне закона. Его дом был тоже минутах в пяти езды. Можно дойти пешком, но по такой жаре не хотелось даже думать об этом. Ему всего сорок пять – еще не старость. Но он тучен, утомлен жизнью, и кровяное давление у него до смешного высокое, и стресс, в котором он постоянно находится, – до смешного хронический. Ему приходилось оплачивать колледж за двоих сыновей, что уже стоило сорок тысяч долларов в год, не говоря о расходах на их квартиры и карточки "Виза". Он торговал подержанными машинами, но никто теперь не хотел их покупать – все предпочитали тащиться по этой земле на своих ржавых двоих. Доходов не было никаких, он не мог свести концы с концами, и единственной его надеждой был этот несчастный клочок земли, который даже не имел названия. Но и продав его, он все равно не получил бы достаточно денег, чтобы справиться с проблемами.
