Григорий Ряжский - Крюк Петра Иваныча
И чего? — с недоумением задал он себе вопрос, продолжая стоять там, где стоял, между Феней и ситцевой занавеской. — И кому я должен отомстить за Зину? Не Феню же теперь эту святую насиловать, если отца убить невозможно? Она ни за кого не ответчик, а он вообще ветеран Афгана, инвалид и герой.
— Так, — по-деловому обратился он к ней, — все понятно теперь, ждите ответа по существу, в самое ближайшее время ожидайте.
— Спасибо вам, — обрадовалась девушка, — спасибо большое, я всегда знала, что правда победит, и папа всегда в это верил. Он до инсульта еще, когда в разуме был, повторял часто, что настоящей справедливости ничто противостоять не сумеет, не получится у злого доброе погубить, не сложится у него.
Петр Иваныч невразумительно промычал в ответ что-то между н-ну-у-у и м-м-м-м и быстро вышел на воздух. Там он прошел с километр быстрой походкой и присел на траву. Напряжение немного спало, несмотря на уже имевшиеся к этому моменту отливы приступов мстительной жажды, и ему захотелось пить, просто открутить водопроводный кран, подставить согнутую ладонь под быструю струю, приникнуть к пахнущему ржавчиной и холодом металлу и пить, пить, пить…
Больше в городе Зининого детства ему было делать нечего. Однако это не означало, решил он, что все вернулось на свои места. Теперь надо было что-то решать с самой Зиной, потому что Славик — Славиком, герой — героем, культя — культей, а вина ее оставалась, раз нет других виноватых в крахе всей его жизни, раз не нашлось, кому ответить за преступление боевого безногого капитана, и раз все еще оставался на белом свете раненый и пострадавший — сам он, Крюков Петр Иваныч.
Билет ему достался на тот же день и на такой же поезд, только обратный. И даже в тот самый вагон. Место свое в купе он занял, когда было совсем уже темно, но девка-проводница, та самая, что козлом обозвала, признала его сразу, но на этот раз решила очередные испытания колючему пассажиру не устраивать, памятуя о неадекватной реакции его на гостеприимство чайной церемонии. Когда уже стронулись с места и поехали, сама предложила Петру Иванычу перебраться в пустое купе — вон их, все равно, сколько пропадает в этом говнючем поезде без скорости и со всеми остановками.
Перед посадкой Петр Иваныч успел заскочить в привокзальный ларек и отовариться плоской бутылкой местной водки, других напитков крепкого содержания не имелось. До самой Москвы ему теперь предстояло решить важную для себя тему — с чем он вернется домой и как теперь после всего жить дальше. Не отомстив.
Дверь в купе была распахнута и болталась на нижнем рельсе туда-сюда. В промежутках коридорного изображения иногда мелькала девка, разнося белье новым пассажирам. Каждый раз, продвигаясь вдоль Крюкова купе, она строила ему невинную улыбку и подмигивала, словно не было между ними тогда никакой истории и не существовало полученного от нее оскорбления. На улыбку ее он не отвечал, но решил не заводиться и откупорил плоскую водку. Первая половина фляжки прошла удачней, чем он сам ожидал, хотя ни закуски, ни запивки, ни приготовленного загодя тоста, кроме все еще огорченной и пустой головы, в наличии не имелось. Но и прошибло зато его настолько скоро, что он не успел даже уловить момент собственного опьянения. Водка, в отличие от «Аиста», на вкус была жестче и ошпаривала рот сильней, чем птичий напиток. Он скинул пиджак и отвалился на купейную спинку. Злости не убавлялось. Неясное, что, казалось, отпустило кишки в день отъезда — так он, по крайней мере, подумал, когда нашел кран с водой и, присосавшись к металлу, судорожными глотками пил Вольскую воду — вновь, как в свежей фотографии, стало проступать незакрытой обидой, потому что с каждым пролетавшим в ночи столбом Москва становилась все ближе, а возможность искупить Зинину вину — все призрачней.
В этот момент в купе шагнула проводница:
— За белье с тебя, дедуль. Ты у меня последний остался неохваченный. Стелись, давай, — она пристроила стопку на соседний диван. Петр Иваныч проводил белье взглядом и не ответил. Проводницу это не смутило, она присела напротив и миролюбиво произнесла: — Да не дуйся, дедуль, я ж не со зла тебя козлом нарекла тогда старым. Просто, работа у меня такая, на нервах все. Ну, сам посуди, — она протянула руку к плоской бутылке, плеснула себе глоток и одним махом опрокинула в рот. — Народ разный всегда, зарплата нерегулярная, личной жизни никакой и бригадиру поезда дай, когда скажет. А не дашь — не поедешь больше, тут же на плацкарт перейдешь, носки нюхать и говно выгребать из-под челноков.
Петр Иваныч поднял глаза на девку и тут до него дошло, тут-то замерцало и засветилось понимание нужного поступка, тут-то он и решился.
— Бригадиру, говоришь, даешь? — спросил он с тихой яростью в голосе. — А то, говоришь, не поедешь? — Предмет возможной мести сидел прямо перед ним и хлопал невинными глазами, такими, наверное, какими хлопала его Зина, не зная, быть ей или же не быть. Со Славиком, разумеется, если не еще с кем другим заодно. — Высидел я тебя, наконец, — злорадно подумал Петр Иваныч про начинающую хмелеть девку, — нашел-таки, паскуду. Ты-то мне и ответишь за все, за Зину мою бедную и за порушенную мне мечту.
Он поднялся, протянул руку и резким движением захлопнул купейную дверь. Девка снова хлебнула, и в бутылке осталось на один последний глоток. Его Петр Иваныч и совершил. Смелости, однако, это не прибавило, но и не убавило зародившейся заново злобы. Он присел к проводнице, взял ее за руки, завел в самодельный замок и неожиданно резким движением корпуса завалил ее на диван, пытаясь максимально подмять под себя с тем, чтобы перекрыть все выходы, а оставить себе лишь вход для будущего насилия. Он уже приготовился, было, к буйному сопротивлению и настроился на войну и победу, но внезапно не обнаружил ответной силы со стороны проводницы, словно то, что он собирался учудить, было для нее делом обыкновенным и вполне понятным.
— Погоди, дедуль, — легко высвободив руки от замка и прикрыв ему рот ладошкой, пробормотала она и повернула замок на двери. — Чего ты спешишь-то? Дай юбку снять, а то замнешь, она ж форменная.
Петр Иваныч отпрянул. Всего мог ожидать крановщик от получившейся жизни, но только не такого отвратительного сюрприза. Девка шустро скинула юбку, тут же с нее слетели трусы, после чего она налаженным движением задрала блузку, высвободив на вольный воздух груди. — Только это… — она прикинула и назначила: — Пятьсот рублей, дедуль ты мне подаришь, ладно? — Она потянула Петра Иваныча за ремень штанов. — Нормально будет, пятихатничек? Со скидкой на возраст. И пошустрей, если получится, ладно? А то мне поспать еще надо успеть до Тамбова или же я никакая буду, профукаю стоянку.
Петр Иваныч почувствовал, что сейчас его вывернет наизнанку, а проще говоря, вырвет чистой водкой из плоской фляги с желчью вместо отсутствующей закуски. Все рушилось по новой с самого начала неудачно задуманного марафона мести, и, казалось, возведенные с таким адовым трудом временные опоры, на которые должен был лечь спасительный мост, стали вновь надламываться и разъезжаться в разные стороны, унося с собой обломки так и не опущенной на них конструкции.
Он вскочил на ноги и рванул ремень в обратном от девки направлении:
— А ну вали отсюда, проститутка, — заорал он так громко, что девка испуганно вскочила на ноги и стала шарить вокруг в поисках юбки и трусов. — Ты что же думаешь, меня купить за так можно? За просто так? За пятистенок твой несчастный, да? Или как там у вас это называется? — Проводница лихорадочно одергивала блузку и подсовывала обратно груди под лифчик. Глаза ее были испуганны, руки плохо слушались, и она никак не могла продеть ногу в трусы.
— Дедушка, вы чего, дедушка? — бормотала она, прислушиваясь к вагонной тишине и еще не понимая окончательно, чего ей ожидать от сумасшедшего старика.
— Думаешь, я вам прощу? — продолжал буйствовать Петр Иваныч. — За то, что вы Зину мою испоганили, меня вместе с ней опозорили, прощу, думаешь?
Девке, наконец, удалось нацепить на себя юбку. Трусы она просто сунула в лифчик, крутанула замок обратно и, забыв получить с Крюкова деньги за белье, кинулась в сторону проводницкого купе. Петр Иваныч удовлетворенно посмотрел ей вслед, захлопнул дверь обратно, рухнул, как был, на диван и только после этого ощутил всем организмом, как смертельно устал и насколько ужасающе он пьян.
Весь другой день, пока ехали, Петр Иваныч почти не выходил, спал до полудня, и все это время ему снилась земля с высоты башенного крана. Но разглядеть хорошо ее он не мог, потому что мимо башни и под ней все время пролетали грязно-серые облака. Они рвались на крупные и мелкие куски, путались перед глазами и застили изображение матери-природы по всей высоте от кабины до земной поверхности. Но зато Петр Иваныч твердо знал, был надежно уверен, что там, внизу, где заканчивается облачная рвань, стоит его жена Зина и терпеливо ожидает конца Петровой смены, чтобы вести мужа домой, потому что у него нет одной ноги и с Зиной будет ловчей перескакивать через препятствия. И тогда он закричал, как можно сильнее вниз, через дымные помехи, так, чтобы Зина услыхала его и поняла:
![Юлиана Еременко - Один шаг, навстречу жизни [СИ]](/uploads/posts/books/4888/4888.jpg)
