Тюрэ Эрикссон - Белый мыс
Глубокая колея пересекала поросшую травой вырубку, где слой земли был несколько толще. Бабушка показала на покосившийся сарайчик и серый дом с забитыми окнами:
– Здесь жил твой отец, пока не распрощался с родным гнездом.
Насколько Оке помнил, он видел отца только один раз… Отец поговорил с ним тогда, угостил леденцами из кулька и неуклюже потрепал по щеке. У него было обветренное и чужое лицо. Уходя, он пригнулся, чтобы не стукнуться головой о притолоку низкой двери бабушкиного домика…
– Что-нибудь слышно от него – от Лассе? – спросил возница с плохо скрываемым любопытством.
– Нет. Ему, видно, и без нас дел хватает, – ответила бабушка сухо. Она помолчала, погрузившись в свои мысли. – Неудивительно, что дело так кончилось – разве прокормишь семерых детей на этом камне! Тут не то что хлеб – бурьян не станет расти.
Оке перебил ее нетерпеливыми вопросами. Неожиданно они выехали из леса. Изумрудно-зеленые всходы ржи на широких полях поднялись, казалось, прямо из известкового щебня и серого булыжника. Под темными камышовыми крышами стояли в ряд коровники, углом к направлению господствующего ветра. Плотной каменной стеной тянулись ограды, сложенные из тщательно подогнанных плоских плит.
Дорога сделала большую, непонятную на первый взгляд петлю в сторону голого мыса, потом спустилась к берегу залива. Теперь они ехали по плодородному краю, который был когда-то морским дном, и вдыхали острый запах гниющих водорослей. Высокие деревья с пышной листвой, отбрасывавшей густую тень на дворики, окаймляли покрытую бурой пылью, всю в выбоинах деревенскую улицу. Телефонные провода сгущались у дома с голубой вывеской на стене. Напротив стоял новый магазин с большими витринами. Не нужно было даже заходить внутрь, чтобы посмотреть на товары.
– Поднажился на войне этот новый торговец… – протянул крестьянин с завистливым восхищением в голосе.
– Похоже, старому лавочнику скоро придется сдаваться. Вот тогда мы увидим, чего стоит этот благотворитель Бугрен, – ответила бабушка.
Дорога снова пошла вверх, в сторону лежавших высоко над морем тощих известковых песков. По краю обрыва выстроились цепочкой серые пузатые башни. Та, что поближе, стояла наполовину разрушенная, но остальные сохранили вращающиеся деревянные макушки, на которых были закреплены широкие, теперь уже дырявые крылья. Маленькие темные оконца угрюмо смотрели на новое, свежепросмоленное строение с высоким куполом.
Оке решил, что это церковь.
– Нет, это паровая мельница, – поправил его возница. – Теперь не приходится больше ждать ветра, чтобы намолоть муки.
– Да-а, новые времена приходят на наш остров, – произнесла бабушка задумчиво.
Вдоль обочины дороги паслись серые овечки. Одна из них испуганно заблеяла, когда телега подъехала совсем близко, и все стадо бросилось наутек. Маленькие копытца звонко стучали о проглядывавший тут и там камень.
Потом показалась наполовину скрытая в высокой траве дощечка с какими-то цветными знаками и стрелой. Оке попытался мысленно сделать из кнута возницы лук, положить на него эту голубую стрелу и послать ее далеко вперед над ослепительно белым полотном дороги. Ехать навстречу новой жизни, пусть даже на скрипучей, пахнущей навозом телеге – это было для него целым событием.
Доски с закорючками и стрелами встречались часто. Некоторые были вытесаны из камня; попадались также грубые, необтесанные тумбы с какими-то значками.
– Такой знак ставят на границе дорожных участков, за которые отвечает тот или иной хуторянин, – объяснила бабушка.
В голове Оке родилось смутное воспоминание: серый, дождливый день, длинные упряжки на дорогах, скрип железных лопат по мокрому гравию. Седой крестьянин подгоняет своих сильных, но ленивых быков энергичными, порой даже сочными возгласами, перемежаемыми словами убеждения, Потом быки стояли на привязи у бабушкиного коровника, и сутулый жилистый старик, задавая быкам корм, проходил в опасной близости от опущенных рогов…
Над песками повисло сонное марево, напоенное запахом полыни и тимьяна.
Утомленный ездой, невыспавшийся, Оке не выдержал. Он уснул, пристроившись на узле с одеждой, и проснулся, уже когда телега снова спускалась с холма.
– Теперь считай – мы дома, – сказала бабушка.
Трава на обочинах была гуще и свежее, чем на иссушенных солнцем склонах там, наверху. Густая листва ольхи и вечно трепещущей осины притеняла землю, сосны зарывались глубоко в песок своими корнями, вздымая вверх розовые, стройные, как мачты, стволы.
Нурингский мыс был целиком созданием моря, нагромоздившего горы песка между узкими известковыми рифами. Песок откладывался здесь уже на памяти людей, прямо на глазах. Этим и объяснялось, что в лесу вам попадался вдруг хутор с неуместным, на первый взгляд, названием Высокая Отмель или что маленькая приморская деревушка недалеко от оконечности мыса именовалась Островком.
Большинство песчаных дюн со временем отступило от моря и успело уже порасти сосной и мхом, но вдоль самого берега еще остались подвижные окраинные дюны.
Рассказывают, что однажды явившийся с моря неприятель не решился высадиться на берег только потому, что принял песчаные горы за целую армию рыцарей в блестящих доспехах, верхом на белых конях, поджидавших врага в полной боевой готовности.
Если эта легенда и имеет под собой какое-нибудь Реальное основание, то вероятнее всего, что военачальники исходили из других, менее фантастичных соображений, давая приказ сняться с якоря: Нурингский мыс пользовался в старину на Балтике дурной славой. Его жители исстари привыкли к кровавым схваткам с эстами[8] и материковыми шведами за лучшие места боя морского зверя. Для своего времени они были неплохо вооружены крупнокалиберными ружьями, а на худой конец отбивались и копьями, предназначенными для тюленей. Со стороны суши мыс был защищен топями, а среди опасных прибрежных рифов орудовали нурингские пираты на своих просмоленных лодках с высокими форштевнями.[9]
Берег залива Скальвикен долгое время оставался непригодной к земледелию трясиной, убежищем уток, комарья да охотников за лягушками – ужей. Еще недавно лишь черные топи да густые заросли ольшаника тянулись здесь между дюнами.
– Смотрите, Мурет стал совсем красивым местом, – сказала бабушка, глядя на окаймленный лесом цветущий луг. – Кто бы подумал лет пятьдесят назад, что здесь будет так славно? Тогда тут можно было видеть только вонючие лужи да редкие дымные хибарки, полные голодной детворы. Мой свекор Самюэль Шёберг пришел сюда одним из первых – купил песчаный бугор с топью внизу и принялся за работу.
– Зато сейчас здесь отменная почва для огорода, – заметил возница одобрительно.
– А сколько трудов пришлось положить… Среди первых поселенцев были такие бедняки, что даже тачки купить не могли. Песок, чтобы засыпать трясину, носили в ящиках на себе. Только и было у них имущества, что рыболовные снасти. А без снастей перемерли бы все с голоду, дожидаясь первого урожая…
* * *Бабушкин домик приютился под сенью самой старой из прибрежных дюн Скальвикена, давно уже успевшей превратиться в покрытый жесткой травой серо-зеленый холм. В квадратном строении, обшитом тонким тесом, помещались одна-единственная комнатка и тесная кухонька. Красная краска на наружных стенах изрядно поблекла, драночная крыша потемнела от гнили.
Едва бабушка отперла дверь, как оттуда выскочил кот с ободранным носом, фыркнул и скрылся в отверстии каменного фундамента.
– Не может быть! – воскликнула бабушка растроганно и удивленно. – Неужели Моппе удрал от Вилле Мёрка и жил здесь дикарем все это время?
Оке лег на живот и поглядел в дыру, но увидел только два сверкающих в темноте золотистых глаза.
Одичавший кот, каждая вещь в домике, рассказы бабушки о ранних годах его детства – все это пробудило в Оке множество воспоминаний.
…Стоило ему позвать «кис-кис!», как неслышно появлялся большой белый с рыжими пятнами зверь. Хорошо было зарыться лицом в пушистый мех и слушать ласковое мурлыканье, когда в комнате царила тишина, сгущаясь в темных углах и закутках. Правда, Моппе часто пропадал где-то по целым неделям, но у Оке был еще друг, никогда ему не изменявший: тряпичная кукла с лицом в голубую полоску. Несколько стежков черной шерстяной ниткой обозначали рот, нос и глаза, и этого было Достаточно, чтобы Оке видел в кукле живого товарища по играм.
– Бабушка, ты за дровами идешь? – спрашивал он каждый раз, когда ей приходилось оставлять его одного.
– Да, я только до леса и обратно, – подтверждала она, куда бы ни шла на самом деле.
И он успокаивался, потому что лес можно было увидеть в окна с трех сторон, если влезть на табуретку. Только на юг открывался другой вид. Там взгляд упирался в откос прибрежного холма, который заслонял собой весь мир. Вверху на гребне стояла березка, раскинув на фоне неба зеленую верхушку, а из-за гребня доносился неумолчный гул моря.
