Сергей Антонов - Лена
На беду испортилась погода. Просыпаясь, Лена первым делом глядела в окно, но каждый день видела одно и то же: все небо обложено неподвижными серыми облаками, а под ними низко-низко, чуть не задевая за крыши, летели рваные, как ветошь, тучки. Днем и ночью, словно сквозь сито, сеял дождик, и мокрые воробьи попискивали под застрехами. В обед в избах приходилось жечь керосин. Дорога, которая стала было просыхать и на горбинах уже не оставляла следа, снова расквасилась. Лошади вконец измучились. Их перестали гонять на пашню и вываливали кучи прямо на дороге. Лена пристала к Анисиму, чтобы он сплел кузова, и вся бригада стала разносить сыпец на себе, прикрепив эти кузова на спину.
Так было шесть дней, а на седьмой день на поле пришел председатель Павел Кириллович.
Он отозвал тетю Дашу в сторону и, глядя в ноги, сказал:
— Больше со скотного двора навоз брать запрещаю. Хватит. И назавтра кони занаряжены в другую бригаду. И так больше других навозили.
— Да как же вы нас с другими равняете! — удивилась тетя Даша. — Ведь нам и надо больше, чем другим.
— Не дам вам больше, чем другим. Вот бумага пришла — десять центнеров зерна передать «Красному пахарю». У них не хватает. А у нас будто хватит! Не дам я вам семян выше нормы.
— Ты не шути, председатель, — тихо сказала тетя Даша. — Для чего, думаешь, мы тут полную неделю мокнем? Агроном-то тебе что говорил?
— Не агроному отвечать, а мне. Где я вам зерно возьму?
— Так ведь правление-то согласно?
— Тогда было согласно, а теперь не согласно. Пусть райзо официально напишет, тогда будем разговаривать.
— Нет, обожди. Сейчас я ребят позову. Лена!
Но Павел Кириллович повернулся и, весь сжавшись от дождя, зашагал в деревню.
8
Работалось в этот день плохо. С поля ушли раньше обычного. Вечером в избе у Лены комсомольцы устроили собрание, с протоколом, с резолюцией — все честь честью. Порешили взять недостающее зерно из личных запасов и разошлись уговаривать на это своих отцов и матерей. Уговорить оказалось нелегко. В прошлом году хлеба пожгла засуха, и у некоторых колхозников в сусеках к весне ничего не было. Но все-таки после долгих разговоров почти всех удалось уломать. Один Никифор никак не поддавался на это дело. Сперва с ним беседовала Настя, потом пришлось пойти Лене. Как только Лена намекнула о зерне, Никифор взял газету и не стал слушать. Без толку пробившись часа два, Лена махнула рукой и, прикинув в уме, сколько обещают дать остальные, решила, что можно обойтись и без Никифора. Но когда пошли по избам отмерять обещанное зерно, все переменилось. Люди прослышали, что Никифор не согласен, и тоже задумались.
— Это что же вы — дураков ищите? — такими словами встречали ребят родители. — Один должен последнее отдать, а другой станет булки печь? И не просите. Коли все дадут, так и я дам.
Пришлось снова приниматься за Никифора. У него перебывала почти вся бригада. Гриша даже заходил к нему в кузню «нажимать на сознательность». Кончилось тем, что Никифор выгнал его и заперся.
В воскресенье Лена отправилась к Никифору, твердо решив просидеть у него хоть полные сутки, а зерно выпросить любой хитростью. Она пришла к нему рано утром.
Никифор сидел за столом, пил с блюдца чай и заедал его густо посоленным хлебом. Жена его, маленькая старушка, растапливала печь. Настя тоже пила чай, забеленный молоком. В кастрюле ворковал кипяток.
— Здравствуйте, — сказала Лена, — приятно кушать.
— Здравствуй, — ответил кузнец настораживаясь. — Не видела, Ленька уголь носит?
— Носит.
— Слава богу. Догадался.
— Носит, носит. Я там видела — крюки лежат, аккуратные крюки, ровно на фабрике сделаны.
— Ну да, на фабрике, — ухмыльнулся Никифор. — Вчерась сковал.
— Вы ровно колдун, дядя Никифор. Вот Кральку подковали, — так она теперь помолодела. Бегает, как пятилетняя.
— На ей короткие подковы были. Разве так подковывают? Пришлось все заново ставить. Передние копыта козлиные. Пришлось фасон сымать. Подковы делать. Фабричная не подойдет. Нипочем. Копыта козлиные.
— Пойду я, — сказала Лена.
— Обожди, — сказал кузнец. — Садись с нами. Почайпить.
— Спасибо. Я уже.
— Садись еще. Чего там.
Лена подсела к столу и вопросительно посмотрела на Настю: не передумал ли отец насчет зерна? Настя украдкой поморщилась и безнадежно махнула рукой.
— Чего перемигиваетесь? — спросил Никифор. — Обратно про пшеницу? Чтобы и разговору не было!
— Нам и не надо больше, — ответила Лена. — Мы уж собрали. Гудимов полмешка дал, Гришкин отец — мешок,
— Эва богачи, — сказал Никифор.
— Моя мама еще полмешка добавила.
Настя удивленно смотрела на Лену и молчала.
— Так все и набавили? — недоверчиво покосился Никифор.
— Конечно все. Тетя Даша и та мешок дала, а у ней трое ребят. Уж если она дала, так неужели моя мать не даст! Совестно ведь. У тети-то Даши трое.
— Ну и будут не жравши.
— Ничего. У них картошка припасена. Грибы сушеные. И ребятишки у тети Даши терпеливые, понимают. Войну-то ведь как прожили… Вечор она им по конфетине дала, так Огарушек, который все к вам в кузню бегает, половину съел, а половину в бумажку завернул — на другой, говорит, раз.
Никифор хмуро вздохнул и, придерживая крышку чайника волосатым пальцем, стал наливать чай.
— Гудимов дал? — спросил он внезапно.
— Все дали. Только вы один и не дали. Ну, да ничего. Вы не сердитесь, что мы к вам приставали. Нам больше не надо… Знаешь, Настя, Огарушек-то дома тоже кузню затеял. Костыль притащил, топор ломаный у него вместо наковальни. Клещи откуда-то взял.
— Вон где мои клещи, — улыбнулся Никифор.
— Целый день стучит, — продолжала Лена, — тете Даше от этого стука житья нет.
— Коли бы взаймы, — сказал Никифор, — а то так, выложи невесть на что.
— А мы отдадим. Председатель обещался с урожая отдать.
«И правда, — подумала Лена, — нужно сегодня поговорить с председателем, чтобы отдал осенью. На это он согласится. Мы его уговорим. Чего ему!»
— У нас зерно-то мелкое. Не сортовое.
— У всех такое. Мы отберем. Ну, я пошла…
— Обожди, — сказал Никифор. — Мать, сходи-ка смерь, сколько в левом сусеке.
Жена его заворчала.
— Да нам и не надо больше, — сказала Лена.
— Как это не надо! У всех берете, а моего не надо?
— Возьмем, что ли? — обернулась Лена к Насте.
— Ну, конечно, возьмем, когда папаня дает.
Жена Никифора вышла. В сенях послышались твердые мужские шаги.
— Твой все чаи распивает, — раздалось в сенях, — а на колеса шины не насажены. Что-то он разважничался, ровно высший комсостав.
Лена закусила губу.
В избу вошел председатель.
— Вон они. Все собрались. Ты почему не на работе, Ленка? То день и ночь тебя с поля не согнать, то…
— Сейчас идем, — примирительно буркнул Никифор. — Идем, Павел Кириллович. Она по делу. За зерном.
— За каким зерном?
— А на ихний участок. Дам мешка два. Только, гляди, отдай но-честному.
— Чего отдать? — установился на Никифора председатель.
— Дяденька Никифор, — сказала Лена. — Ленька уголь не носит.
— Обожди. Не путай… Ты обещался зерно отдать?
— Какое зерно?
Вошла жена Никифора с прутом и, прижав пальцами прут примерно на середине, сказала:
— Вот сколько осталось.
— Обожди, мать. Что там есть — наше с тобой дело. А Ленка врет. Совесть у ней телята съели.
9
Вечером Лена, макая химический карандаш в лужицу воды, писала:
«Товарищ Дементьев.
Пишет вам ваша знакомая, Лена Зорина.
Товарищ Дементьев, вы соглашались, что норма высева у нас занижена и мы уговаривались, что наша бригада засеет в полтора раза больше нормы. А как дошло до дела, председатель уперся и не дает. Уже время сушить зерно, дни наступили погожие, а он не дает. Прошу вас самих приехать поскорее или написать построже, чтобы он не отрекался от своих слов.
Остаюсь ваша знакомая Зорина».
Лена вырезала из газеты конверт, заклеила письмо хлебом и только тут вспомнила, что домашний адрес агронома остался на подоконнике у Наталки.
Что же сделаешь! Придется посылать на райзо.
10
Потеплело. Солнце стало пригревать все сильней и сильней.
Мелкие лужи пересохли, и на их местах остались черные пятна. Грязь в колеях покрылась ломкой коркой. Гуси ходили вдоль деревни, растворив крылья, и сигналили, как автомобили. А ответа от Петра Михайловича не было. Из МТС приехали машины: тракторы тянули на буксире качку с железными бочками, культиватор, зеленый, похожий на железнодорожный вагончик на маленьких колесах; потом эти же тракторы тащили автомашины, и всю ночь в деревне стоял стук и грохот, и избы дрожали, как в лихорадке. К утру вся дорога была порезана гусеницами на ровные буханки, а лужи стали перламутровыми. Трактористы раскинули свое хозяйство у реки. Два молодых парня, в замасленных, словно кожаных, штанах, чумазые, нервные, похожие друг на друга, как братья, ходили по избам, знакомились с девчатами и тайком от механика меняли керосин на молоко.
