Дениел Уоллес - Рэй задним ходом
Поначалу дело двигалось медленно. Сразу восстановить прежние отношения не представлялось возможным. Но каждое прикосновение к ней знаменовало для Рэя маленькую победу: он уничтожал еще одну частицу чужого мужчины. Беря Дженни за руку, он словно запечатлевал след своего прикосновения поверх следов, оставленных другим, истреблял всякую память о них. Целуя Дженни (даже поначалу, когда они обменивались прохладными поцелуями), он не просто целовал ее, он утверждал свое главенство там, у нее на губах. Своими губами он показывал ее губам, кто здесь хозяин, кто по-настоящему любит ее, чьи губы остались здесь после ухода другого мужчины. Когда он убирал у нее с глаз прядь каштановых волос, когда нежно накрывал ладонями ее груди, когда притягивал к себе и обнимал с такой силой, что у обоих чуть не трещали кости, он отвоевывал еще одну частицу ее существа.
Постепенно, мало-помалу он возвращал Дженни домой. Он дотрагивался до ее щек и подбородка, до плеч и рук, до бедер и ног и до родимого пятна на пояснице, поросшего нитевидными полосками, – чтобы просто добраться дотуда, требовалась вечность, но и до него тоже он дотрагивался и целовал. Он прижимал ладони к ушам Дженни. Он нежно потирал пальцы ее ног. Он хотел забраться в нее, он жалел, что у нее нет сумки, как у кенгуру. Наконец одним пасмурным днем они занялись любовью – хотя тогда, в первый раз, это было просто совокупление. Тело Рэя совокуплялось с телом Дженни – или, возможно, разговаривало. Они обсуждали проблемы посредством своих тел. Таким образом он неуклонно шел к своей цели, не сворачивая в сторону, покуда другой мужчина не исчез окончательно и она не стала снова целиком и полностью принадлежать ему.
Но потом Рэй вдруг проснулся посреди ночи (Дженни спала на своей стороне постели) и понял, что какое-то место на ее теле он пропустил. Вне всяких сомнений. Какое-то местечко, ему неизвестное, тайное местечко, до которого он никогда не добирался. Другой мужчина бывал там, но не Рэй. Он даже не знал, где искать. Глубокой ночью он мысленно тщательно обследовал все тело своей жены и наконец заснул, задаваясь вопросом: «Тыльная сторона колена? Морщинка на костяшке пальца? Складочка в уголках губ, изогнутых в улыбке?»
ОСЕНЬ 1993-го
После ее ухода
Когда Дженни ушла, Рэй перестал следить за собой. Он не брился, спал допоздна и много пил – все в первые же выходные. Он отключил телефон и лежал на своей новой постели – толстом бугристом матрасе, который они держали в чулане, для гостей. Кровать принадлежала жене, и она забрала ее с собой, вместе с прикроватной тумбочкой и лампой, всегда стоявшей на тумбочке, вместе со своими книгами, своими креслами, картинами и прелестными белыми носочками. Значительную часть тех выходных Рэй провел, дивясь на образовавшееся пустое пространство, открывавшее возможность для приобретения новых вещей, при виде которого хотелось плакать. Поскольку он не хотел приобретать новые вещи. Он хотел вернуть на место старые.
Итак, он перестал следить за собой, и сознание вседозволенности стало для него единственным источником удовольствия. После первого завтрака, поглощенного в одиночестве, он рыгнул: акт, совершенно немыслимый в присутствии Дженни. Он встал из-за стола и рыгнул как можно громче; звук отрыжки прогремел громовым раскатом в тишине пустого дома, и Рэй почувствовал себя счастливым человеком. Он представлял, какое выражение появилось бы у нее на лице, будь она сейчас здесь. Недоверие, смешанное с ужасом и отвращением, постепенно переходящее в жалость. Ох, как хотел бы он сейчас посмотреть на это лицо, на лицо своей жены.
Потом он пернул и почувствовал себя просто замечательно во всех отношениях. Не уйди она от него, находись она рядом, он никогда не пустил бы газы так мощно и с таким удовольствием. Наверное, он бы сдержался, заставил газы раствориться в своих внутренностях, где они деваются невесть куда и невесть во что превращаются. Но теперь Рэй мог рыгать и пердеть вволю, не страшась кары. Легкая дрожь возбуждения пробежала по его телу подобием статического электричества. И на фоне тупой ноющей боли она в некотором смысле давала надежду.
С этой точки зрения все представлялось восхитительным головокружительным спуском с крутого склона горы. Громоподобное выделение ядовитых газов было только началом. Рэй перестал мыться. Он не вышел на работу. Он всю неделю носил одну футболку и одни джинсы, покуда те не заскорузли по мере накопления новых впечатлений.
С ней он постоянно изо всех сил жал на педали, поднимаясь в гору, говорил себе Рэй. Старался измениться в соответствии с ее желаниями, старался стать таким человеком, какой ей нужен, – и все без толку. Она все равно ушла от него.
На четвертый вечер он позвонил одной своей знакомой. Не Дебби, которая являлась причиной всего случившегося (она бросила работу в магазине Рэя и переехала, поскольку страх, испытываемый ею при встречах с Дженни два-три раза в неделю, оказался сильнее нее). Эту женщину звали Ким. Ким… какая-то там. Фамилии он не помнил. Рэй просто думал, что более одинокой женщины он в жизни не встречал. Очень миловидная и очень добрая – она постоянно подбирала и лечила бездомных животных, – но казалось, она просто создана для одиночества. Ким жила в многоквартирном доме возле парка, со своими кошками и австралийским попугаем, умевшим насвистывать популярную джазовую мелодию. У нее были длинные черные волосы и белая матовая кожа; и она все время зябко ежилась, словно от холода или от вида неприятного человека. И она симпатизировала Рэю. Она недвусмысленно давала ему понять это всякий раз, когда они встречались на вечеринке или в универмаге – где угодно. Он понимал все по тому, как она дотрагивалась до его руки и смотрела на него долгим немигающим взглядом. Она не могла выразить свою симпатию более деликатно или более открыто. Казалось, она внушала Рэю мысль:
когда ты станешь таким же одиноким, как я, потони мне.
И он позвонил.
Рэй встретился с ней. Они выпили по лимонному коктейлю с виски и съели по салату. Без особого энтузиазма поговорили о достоинствах натуральных пищевых продуктов и об истинном источнике СПИДа, но в конце концов отправились к ней домой, где она охотно уступила его желанию. Возможно, не с таким пылом, как ему хотелось бы, но в сценарии ничего подобного и не предусматривалось. Рэю приходилось довольствоваться тем, что имеется.
Потом, когда они еще лежали в постели, Ким взяла руку Рэя и начала массировать каждый палец, начиная от основания и медленно продвигаясь к кончику, который она сильно сжимала, тянула и потом отпускала с тихим щелчком. Она застенчиво смотрела на него и улыбалась, и он улыбался в ответ. Ему нравилось все, что она делала. Она была такой маленькой и хрупкой, что могла бы всем телом лечь на него сверху и он по-прежнему дышал бы свободно. «Наверное, кости у нее полые, как у птиц, – подумал он. – Практически один только костный мозг». Он слышал свист попугая в соседней комнате.
– Так что, это конец? – спросила Ким.
– Ты о чем?
– О твоем браке.
– Не знаю. Начало конца, возможно.
– Определенно начало конца.
– Ну, во всяком случае середина пройдена и осталась в прошлом. Это я могу сказать с уверенностью.
Они рассмеялись.
– Ты куришь? – спросил он.
– У меня есть несколько сигарет, – сказала она. – Малость залежавшихся, наверное.
– Здорово, – сказал он и не стал спрашивать, чьи это сигареты и давно ли они валяются у нее в квартире. Ким дала Рэю сигарету и щелкнула дешевой одноразовой зажигалкой. Потом взяла его свободную руку и стала водить указательным пальцем по линиям на ладони, нахмурив брови с серьезным видом, изображая гадалку. Он стряхнул пепел в блюдечко подсвечника.
– У тебя будет много женщин, – сказала она с улыбкой.
– Мне не нужно много, – сказал он. – Чуть больше одной мне достаточно.
Он хотел пошутить, но никто из них не рассмеялся. Ким перевернула руку Рэя и стала массировать ладонь.
– Что это? – спросила она. – Шрам.
Рэй подавил желание отдернуть руку и спрятать под одеялом. Теперь Ким совалась в его личную жизнь.
– У каждого шрама своя история, – сказала она и нежно потерла пальцем тонкий прямой рубец.
Ногти у нее были накрашены красным лаком. – О чем говорит этот? – А когда Рэй замялся, она предположила: – О поножовщине с уличными бандитами? Ты защищал честь непорочной девы? Или что-то в таком роде, надеюсь?
Она улыбнулась. Рэй не понимал, почему она ведет себя как молоденькая девушка, когда он прекрасно знает, сколько ей лет. Такое поведение казалось противоестественным.
– Не хочется тебя разочаровывать, – сказал он, безуспешно попытавшись отнять руку. – Но я порезался, когда разделывал индейку.
– Разделывал индейку? Всего-то?
– Это обряд посвящения, – сказал он. – Каждый отец должен его пройти.
Он вспомнил, как кровь лилась на белое мясо, покуда не появилась Дженни с матерчатой салфеткой, которой перевязала ему руку. Джеймс изумленно таращил глаза, словно не предполагал, что у папы может идти кровь. Ну и сцена! Дело было в один из чертовых праздников, когда никто не испытывал радости и всем приходилось тосковать вместе. Рэй ненавидел праздники, даже радостные, но День благодарения ненавидел больше всех прочих. Он не имел ничего против того, чтобы выражать благодарность, но хотел делать это не в обязательном порядке, а где и когда сочтет нужным, и страшно тяготился необходимостью торчать дома с семьей, жевать индейку, смотреть телевизор и клевать носом. Когда кровотечение остановилось, Дженни перевязала палец марлей и сказала, что нужно поехать в больницу наложить швы. Но Рэй отказался: с ним все в порядке. Вероятно, тогда ему следовало послушаться жену: рана зажила неровно. Сейчас, глядя на шрам, Рэй хотел снова оказаться за тем столом, с женой и сыном, с порезанным пальцем.
![Валентина Шигина - Просто танцуй [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)