Павел Кочурин - Коммунист во Христе
— Все происходит с нами вроде как случайно, — сказал он Дмитрию Даниловичу. — Но в этой случайности всегда усматривается и резон. Для тебя, Данилыч, человека, не по-рвавшего с землей, позади — дедичей дорога, впереди — дитячей. Но вот сбили тебя с нее. А тебя все тянет к своему, как бывшего батюшку в порушенный храм. А я вроде левака от тебя. Сидим вот так, а глаз-то косим на свою Черемуховую кручу за нашей Шелокшей. Все тут родное для нас, что по правую сторону, что по левую. И твоя боль пахаря, как гвоздь в проношенном сапоге, ногу бередит. И я, приезжая домой, наяву отрешаюсь от городского снотворья, страдаю твоей бессонной хворью… А вот если нам перевернуться мысленно лицом к нашей сосне, к которой сидим спинами, то и окажется, что мы оба в середину жизни глядим… Как на середину круглого стола, на котором для всех один му-жиков каравай.
Дмитрий Данилович неторопливо обернулся к художнику. Тронув его за рукав куртки, умиротворенно отозвался:
— Середина-то у нас у всех одна — своя душа. И главные стороны одни и те же. И не две они, а как и положено — четыре. С одной стороны — больно холодно, с другой — больно жарко. С третьей — сухо, а с четвертой — ветряно. А между ними — несчетное количество полусторон, все как Творцом усмотрено. Так же несчетно много и разных дел. Коли каж-дому друг к дружке спиной стоять, то и дела такого, чтобы от него всем польза была, не дождаться… Мы вот в колхозе, а души-то наши — в россыпь. И норовим не в кучку добав-лять, а из кучки брать. Соединить-то нас может соборной верой только правда, Господь Бог. А где те, кто делом за правду. Живем-то в узаконенном обмане, а это хуже всякого вранья. Соврал, так оно и видно, а коли обманул — душу опоганил, и свою и обманутого. Наши беды — это как блики обид на нас наших предков. Мы нажитое ими во благе гневно отринули.
Художник не удивился таким рассуждениям околхозненного мужика, придавлен-ного, как прах бездыханный, тяжелой глыбой демиургизма. Из городской родни Кориных многие поднаторели в разных науках. В спорах, порой и опасных, взаимно и просвещают друг друга…
О теперешнем своем житье-бытье художник и пахарь поговорили без жалоб на ко-го-то. Повспоминали о своем деревенском детстве. Природа, что надо ей, сама по себе во-круг все меняет. А мы торопимся что-то в ней переиначить, а то и просто сломать. И не сразу чуем боль от своего действа. Страдать-то от своего "сотворения" не ты сам будешь, а те, кто идет за тобой. Человеку предречено быть едину в двояком: Вере и Разуме. Вера — приятие всего сущего таким, каким оно идет от Начала. Разуму дана Всевышним воля по-стигать тайность явленного Началом. Но разум подчас забывает о том, что основ изна-чального касаться нельзя. Пытается даже созорничать — скрестить обезьяну с котом. И тем посоперничать с Творцом: вот мы какие, на лыком шиты… А что бы просто спросить у кота и обезьяны — хотят ли они этого?.. На грешной земле все прилажено к тому, чтобы отдельно были и обезьяна, и кот. Уродовать мир Божий нельзя. Иначе непременно наста-нет такое, когда все "изобретенное" самоуничтожится, и земная жизнь возвратиться к до-началу, к пустоте.
Вечерело. И в Лягушечьем озерце время от времени слышалось бульканье. То ля-гушки воздавали колыхание воды. И она освежалась движением живого, как лес ветром. В верхушках сосен и в ивняке порхали малые птахи, каркали вороны. Все жило и по-своему двигалось. Человеку и дано распознавать самоутверждение природы, самодвижущийся мир, а не пытаться в нем что-то свое смастерить. Иначе в помощь сановитому творителю действительного непременно подоспеют темные силы рушения… Стоило пахарю и ху-дожнику обмолвиться о том, как тут же что-то утробно ухнуло в лозняке. С вершин сосен всполошно взлетели вороны, дробно попрыгали в воду лягушки. По корням сосны, почти касаясь ног сидевших, прошла длинная тень, даже шевеление хвои под ее ходом обозна-чилось. Пахарь этому не удивился. Какой нечисти может нравиться, когда ее клянут. Ху-дожник насторожился, чего-то еще ожидая. Глянул вверх, в стороны. Может ворона над ними пролетела.
Оба помолчали. Дмитрий Данилович сказал:
— Верь или не верь в то, что место это нечистое, дьявольское… Так вот оно и есть. Чур, чур, чур…
— Кому и как тайны разгадывать, что вокруг нас, и в самих нас?.. — вопросом ото-звался художник. — Да и велик ли смысл в таких попытках.
Не разумней ли для своей же пользы верить в тайность, невидимость иного мира… Или уж не верить. Но тогда неверующему надо хотя бы себе объяснить, что вот это такое и от-чего?.. А наваждение — от него и верно можно только праведным трудом освободиться, как от греха усердной молитвой. Ты, Данилыч, и есть тот праведник, которому дано это осво-бождение… Скажи кому из нынешних демиургенов о том, что вам вот со Стариком Соко-ловым, да и нам тут "примерещилось" — осмеют… А может и впрямь это сигнал к делу тебе судьба подает?..
Они уходили с Татарова бугра причастными к чему-то единому общему, как заго-ворщики. От дороги, где стоял мотоцикл, Андрей Семенович оглядел Нижнее поле, озер-цо и сам бугор с соснами на нем. И как бы противореча своим уложившимся мыслям, поддался мимолетному настроению, а то и искушению черного духа, подумал вслух:
— А вроде бы и жалковато этот храм природы, нерукотворно созданный, рушить?.. А?.. — В этом "а?" было и сомнение, и недоумение. А скорее недомолвка. Храм-то чей?.. Кто вот в нем?.. И кто взывает праведника пахаря его рушить?..
Дмитрия Даниловича жалость к этому уголку своей земли тоже будоражила. Див-ная красота. Но красота, отравленная злом. Постороннему глазу это не видно, как вот не видна в хрустальном бокале вина капля смертельного яда. Зрящий и разобьет без жалости чудный бокал.
Художник не мог не отозваться на слова пахаря, остановил его жестом руки.
— Знаю, знаю, — высказал торопливо. И уже рассудительно досказал: — Сосны-то на бугре темной силой заневолены. Превращены как бы в охранное надгробие над замуро-ванной тут нечистью. Вот полюбуйтесь, какие они и не троньте их… Замыслу твоему, Да-нилыч, Божье оправдание. Красота тут у тебя новая будет, без греха, благословенная. На месте старых храмов святые отцы тоже новые возводили. У тебя и будет новый. А соснам, пожалуй, и подошел свой срок. А сам бугор с ними, это испытание воли кашей и разума.
Озаренные благими помыслами, отправились в Мохово. Сойдя с мотоцикла возле дома Кориных, художник как бы договорил свою думу:
— Помнишь, Данилыч, рассказы и толкования стариков о большом пожаре. Напасть тогда, как говорилось, тоже изошла от Татарова бугра. Огонь вдоль всей деревни и потя-нуло туда будто силой какой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Чужое слово — добро не несет.
1
За Большесельским колхозом, словно занесенные в поминальник души усопших, числились пашней моховские Гари. В двадцать первом году, когда стар и мал были на дальней пустоши Каверзино, Мохово выгорело все дотла. От деревеньки осталась потре-билка — общественный амбар, вновь было заполненный зерном после революции, и сыро-варня — сараюшка на крутом берегу Шелекши, напротив камня Шадровика. В самый пол-день вспыхнула избенка бобылки Флеганихи с краю на красном посаде. Винили старушку, будто она, разжигая самовар, заронила в щель в полу серянку. Затаенно держалось и дру-гое мнение. Беда была предвещена моховцам за назамолимые грехи их сородичей. И изо-шло реченное наказание… Огонь вихрем и пошел по соломенным крышам вдоль всей де-ревни к реке. И над Татаровым бугром скопился черный дым густым облаком… Прошли молебны, в церкви. Отец Матвей обошел крестным ходом с хоругвями пепелища и поля, прося Всевышнего о благости.
Моховцы принялись заново строиться, уповая на милость Божью. Зерно из потре-билки роздали по рукам, в сыроварню ведрами носили молоко, копя деньгу. Старый бере-женый сосновый бор сходом решили подчистую вырубить. Расселились в землянках и по-гребах и принялись возводить новые дома и постройки. Выруб постановили распахать. Земля хоть и бедная, супесь, но мужики захотели возделать там поле, назвав его Гари… Каждый год не по одной свадьбе справлялось, деревня разрасталась. Но жизнь, опять же по воле судьбы, как пророчили старики, так и не пошла в гору… Гари моховцы, уже при колхозе, запустили, отвели под сенокос. А в годы Великой Отечественной войны и с ко-сой туда не наведывались. Бывшее поле тружно взялось новым сосняком.
Шло время. И вот где-то там осенило казенную голову спустить директиву о вос-становлении прежних сельскохозяйственных угодий. Руководству Большесельского кол-хоза Гарями стали "колоть глаза". В планы мелиоративных работ их не включали, считая пашней. И все же по настоянию Николая Петровича, председателя колхоза, обещали при-слать технику. И Дмитрий Данилович решил словчить — "веленое дело сделать по-своему". Вместо распашки гарей — срыть Татаров бугор. В сводке указать, что в колхозе прибави-лось пашни как раз на это гаринское поле. И тем закрыть "вопрос". Главный инженер ПМКа мелиораторов, муж Александры, главного инженера их колхоза, взял в толк дово-ды Дмитрия Даниловича. С начальником мелиораторов — вместе когда-то работали. Поко-лебавшись, и он согласился. Земля-то колхозная и просит об этом сам главный инженер колхоза… Николай Петрович как-то равнодушно к этому отнесся. Не все ли равно, где хлебу расти. Всеми полевыми работами в колхозе руководил Дмитрий Данилович, замес-титель председателя по механизации. Александра, молодой еще агроном, тоже с ним сове-товалась, как и бригадиры полеводы. Председатель не сетовал на своего заместителя, ста-рался быть только в курсе. Подписывал бумаги, проводил совещания, отбывал на разные конференции в район и область. Пользуясь знакомством в "инстанциях", "выбивал фон-ды". Не крестьянин от роду — землей на болел. А у Дмитрия Даниловича не было склонно-сти к "доставаниям", "выбиваниям" и "говорениям". Так и ладили, пока не появился в колхозе новый парторг Саша Жохов. До Саши, каким-то чудом, долгое время во главе коммунистов колхоза стоял Старик Соколов. Даже само районное начальство и парторги других колхозов дивились, как это Староверская борода, Коммунист во Христе, держится в парторгах. Яков Филиппович на это отвечал: "Тихим словом в правде и добром". По-степенно и сложилось мнение, что старика Соколова в самом райкоме, а то и в области, может даже и повыше, "рука" поддерживает. И не диво — сын в Москве, генерал. На том ныне мир и стоит — у кого "рука", да сам тих, тот и тензит. А коли кто открыто со своим мнением — вечная помеха начальству, как от прытких насекомых живому телу под руба-хой.
