Dasha - Ответственный редактор С
— Попей, — предложила я ещё раз, Момо опять взяла бутылку в руки. Минуту поколебавшись, она сказала: «Нет, правда, не хочется», — и легко встряхнула бутылку. Жидкость вспенилась.
— Это не игрушка, прекрати баловаться, — сделала я замечание Момо, словно маленькому ребенку.
— Я не балуюсь, — огрызнулась она. Резкость в её голосе невольно ранила меня. Момо даже не догадывалась, что причиняет мне боль. Она просто дерзила. Слова в таком тоне вырывались у неё невольно.
Так ранить меня могла только Момо. Беспощадно. Она бесцеремонно била меня в самые уязвимые места, сама не подозревая о том, что раны потом болят и нарывают. Для Момо мои слабые места были всегда открыты. Мне следовало бы защищаться, надёжно спрятав их. Но воспоминания о том, что Момо принадлежала моему телу, не давали мне отстраниться и избежать удара.
— Курорт на берегу моря, — вслух произнесла Момо.
— Как-то чересчур шикарно звучит — курорт, — засмеялась я, Момо тоже засмеялась.
Я не собиралась останавливаться с Момо в гостинице с табличкой Суна. У меня было чувство, что эта гостиница, которую держали вдвоем мать и сын, — место для взрослых, и останавливаться там с ребенком совершенно не хотелось. Казалось, нас с Момо тут же выставят за дверь.
В справочном бюро нам порекомендовали гостиницу на берегу моря.
— Ну что, поедем туда? — вопросительно посмотрела на меня Момо. Простодушное личико. Женщина из бюро стала звонить по телефону в гостиницу. Момо вышла на улицу. Белесое небо. Температура воздуха была не такой уж низкой, но в Токио стоял пробирающий до костей холод.
— На побережье стоит теплая погода. К тому же зацвели сливы, — сказала женщина из бюро. — Вам на одни сутки, не так ли? Разместиться в номере можно, когда Вам будет угодно.
— Мы едем на море! — заплясала Момо.
— Здесь начинается море.
Как же долго мы не выезжали на море.
Рэй, Момо и я — мы втроем ездили на море. Обязательно каждый год ездили на море. Даже после того как от нас ушел Рэй, мы продолжали ездить на море, пока Момо не исполнилось десять лет.
В первый год мы привезли Момо на море, когда ей едва исполнилось три месяца, малышка еще не держала головку, мы вынесли её на берег, и вдруг мне стало страшно. Раньше, когда я была одна, сама по себе, я не испытывала ничего подобного, но тогда я представила себя на месте крошечной Момо, и вмиг меня охватил невероятный ужас. Слишком сильное впечатление для младенца. Ветер, прибой, шум волн. Я прижала Момо к груди в попытке оградить её от всего этого. Она заплакала.
— Смотри, ей жарко. Вон как плачет, — сказал Рэй. А ведь она плакала, оттого что ей стало очень страшно. Это было очевидно, но он совсем ничего не понял.
— Посмотри, какое море большое, — как ни в чем не бывало продолжал болтать муж с Момо.
— Поехали домой. Прямо сейчас мы едем домой, — решительно проговорила я. Рэй тогда сильно удивился. Он, действительно, искренне удивился.
В конце концов, мы около часа прятались в домике на побережье, а потом сразу поехали домой. По дороге домой в машине Рэй надо мной посмеивался:
— Странный ты человек, Кэй.
Момо крепко спала.
— Нельзя ребенка таскать в такие места, прямо под солнцепек. Ей еще и четырех месяцев нет! — ругала меня после этого мама.
На следующий год, в ту же пору, мы опять втроем ездили на море. Тогда мне уже не было страшно.
Заморосил дождь. Поднялся порывистый ветер.
— Приехали на море, а тут такая погода. Так неинтересно! — прижалась ко мне Момо. За широким окном виднелось море. Вздымались волны. На небольшой террасе, сооруженной на выступе, стояли два белых виниловых кресла.
— И правда, курорт, — указала пальцем туда Момо. Кресла насквозь промокли.
Прильнув лбами к оконному стеклу, мы смотрели на дождь. Тело Момо было теплым. Дыхание быстрым. Вдруг мне стало её жалко. Маленьких всегда жалко. Жалко этих непонятных существ. Когда они растут, мы начинаем их понимать, жалость к ним от этого не исчезает, только становиться чуть-чуть легче.
Растянувшись на кровати, мы принялись изучать путеводитель по гостинице. Будет роскошный ужин. Прочитав слово «роскошный», мы прыснули от смеха.
— Отведаем роскошный ужин в курорте на побережье?
— Давай, давай!
— Дорого.
— Мам, у нас хватит денег?
Дождь хлестал под порывами ветра. Мы уже были в Манадзуру, преследователя видно не было. В комнате было светло и чисто. Выдвинув глубокий ящик, мы обнаружили в нём халаты и пижамы белого цвета. Момо извлекла халат и накинула его на себя поверх одежды.
— Я в нем утонула, — стягивая халат, изрекла Момо и принялась раздеваться. Оставшись в плавках и майке, она снова облачилась в халат. Присев на краешек стула, она небрежно откинулась на спинку и, положив голову на сцепленные на затылке ладони, уставилась в потолок.
— Я хотела разок надеть халат, — приняв нормальную позу на стуле, проговорила она, теребя пальцами махровый рукав.
Мне вспомнился больничный запах. Наверное, потому что комната была очень светлой. Такой запах витал в палате, в которую перевели моего отца из реанимации, куда он попал после сердечного приступа. Больница мне казалась местом, где всегда светло и тихо. Мы уложили худое тело отца на койку. Надели на него любимую пижаму взамен больничной, которую выдали в реанимации. Мы — мама, я и медсестра — осторожно меняли на нем одежду. Отец уже пришел в сознание, но глаза его по-прежнему были крепко зажмурены. К носу и рту тянулось несколько трубок. Спустя некоторое время его выписали, но уже в следующем году его опять хватил удар, и из больницы он уже не вышел.
— Тебе идет, — похвалила я, Момо, наморщив носик, смущенно улыбнулась. — Деньги на роскошный ужин у нас есть.
— Здорово!
— Пойдем гулять, когда дождь кончится?
— А он кончится?
— Кончится когда-нибудь.
— Когда-нибудь, — подытожила Момо и опять принялась играться с рукавом халата.
Начавшись внезапно, дождь также внезапно прекратился. После дождя вкусно запахла трава. Особенно сильно благоухала молодая, мягкая, словно мех, травка. Шагая по дорожке, мы обогнули гостиницу. Момо шла, перекинув через плечо небольшую сумку. Порывистый ветер еще не улегся. Он теребил волосы. Момо вытащила заколку и, щелкнув, зацепила волосы. Выбившиеся спереди пряди упали на лоб.
— Насчет папы…
— Папы?
Песок на пляже почернел от сырости. Мы расстелили на большом валуне платок и уселись рядом.
— Папа курил?
— Иногда, — подумав, ответила я. Никак не могла вспомнить.
Больше Момо ничего не спросила. Я смогла снова говорить о Рэе с тех пор, как мне в голову пришла идея снять табличку с его фамилией. До этого я старалась делать вид, что его никогда не существовало. Я не только не могла говорить, я не могла даже думать о нём. Не появлялся он и в моих снах. Я слышала где-то, что если потеря не снится, значит, боль утраты еще не угасла.
Когда ко мне вернулись силы говорить о нём, я показала Момо фотографию Рэя. Пока я не заводила речь о муже, Момо ни о чем меня не расспрашивала. Она понимала. Подсознательно. Тогда она понимала, что бесполезно спрашивать меня о нём.
Я говорила только о том, что он сбежал. Мысли о другом не шли в голову. Мы любили друг друга, поженились, родили ребенка. После рождения дочери и до самого дня исчезновения мужа мы были счастливы. Сначала надо было бы рассказать ей всё именно так, но я не сделала этого. Момо было восемь, когда я рассказала о нём. «Ммм», — только протянула Момо. Только в средней школе Момо впервые заговорила об этом. «Тогда я плохо поняла то, что ты мне объясняла. Так, мол, и так, папа от нас ушёл, — сказала ты, а я только подумала: да, он плохо поступил. Но папа с нами давно уже не жил, поэтому мне было все равно, хороший он или плохой», — так объяснила мне Момо, перейдя в среднюю школу.
— Ты и папа любили друг друга? — спросила Момо, сидя рядом на камне.
— Да, — ответила я, поразившись, услышав слово «любили». Ветер легко перебирал выбившуюся челку Момо. Её открытый лоб и брови сильно напоминали Рэя. В их плавном изгибе сквозила доброта.
— Как это, когда есть папа?
— Не знаю.
— Но у тебя же, мама, был папа.
— Но он совсем другой человек, чем твой отец.
— Если другой, то все по-другому? — заморгала Момо. — Холодно. Пойдем обратно.
Платок, на котором мы сидели, промок и потемнел. Мы взялись за руки, как когда-то давно. Рука у Момо была совсем взрослая. По размеру не уступала моей.
— Странно, что мы сегодня заговорили о папе, — по дороге обратно заметила я. Сны о Рэе до сих пор не приходили ко мне.
На обратной дороге меня догнала она. Та женщина. Она была рядом и во время ужина. Украдкой ела из наших тарелок. И мою еду, и еду Момо. Похоже, креветки особенно пришлись ей по вкусу, она беспрестанно таскала их с блюда с морепродуктами в томатном соусе. Она могла есть сколько угодно, пока хоть что-либо оставалось на тарелке. Всё, что она поглощала, похищая с тарелок, продолжало лежать на своих местах нетронутым, поэтому она могла брать лакомые кусочки бесчисленное количество раз.
