Елена Сазанович - Всё хоккей
Алька вздохнула.
— Да как сказать. За два червонца он может ее продать. Больше не дадут.
— Что продать?
— Брошку. Ну, такая в виде бабочки, с белым стеклянным глазком.
— Стеклянным глазком… — протянул я. — Да Бог с ней. Разве это вещь.
— Да, дешевка, — вздохнула Алька. — Но единственное, что мне досталось от бабушки. У меня же не было родителей, только она. Да черт с ней, с этой брошкой! Все равно я бы ее не носила. А вот парня жалко.
— Дура ты, Алька. Брошку не жалко, бабушку не жалко. А какого-то ворюгу жалко.
— Ничего ты не понимаешь, хоккеист, ничегошеньки! Если бы у меня не было бабушки, я вполне бы могла оказаться на его месте. И не уверена, впустил бы меня кто-нибудь согреться в новогоднюю ночь. При чем тут брошка? А бабуля, думаю, мной гордится. Она никому в помощи не отказывала, и даже не задумывалась, что ей отказывают почти все…
Мама сразу же поняла мое настроение. Она весело вглядывалась в мое повзрослевшее лицо и, глубоко затянувшись тонкой английской сигаретой, дыхнула на меня сладковатым дымом.
— Ну, Таличек, расскажи про свою девушку поподробнее.
Я замахал руками.
— Ты с чего взяла, мамуля! Какую еще девушку! Некогда мне думать о девушках! У меня на носу решающий матч турнира.
— Это ты Шмыреву можешь сказки рассказывать, а меня, мой мальчик, не проведешь. Он из хорошей семьи?
Я никогда не лгал маме. Мне не нравилось ей лгать. Но я, слегка покраснев, пробубнил.
— Из очень хорошей, мама.
Мама небрежно потрепала меня по щеке.
— Уж я-то знаю, что ты способен выиграть любой матч. И любовь не исключение. Ты нас познакомишь?
— Позднее, мамуля, позднее, — я поцеловал маму в щеку. — Чего напрасно девушку обнадеживать? Я же не собираюсь жениться?
— Но если из очень хорошей семьи… Почему бы и нет?
— Мало ли хороших семей на свете? И мало ли у них дочек? А я у тебя один, мамуля. Неужели ты так легко готова отдать меня в чужие руки?
Мама прижала мою голову к своей груди и взъерошила мои волосы.
— Моя воля, я бы тебя никогда никому не отдала. Но моей воли так мало…
Мне стало стыдно, что я так нагло соврал своей любимой маме. И сам не ожидал, что лгать так легко. Гораздо легче, чем говорить правду.
Впрочем, я был уверен, что для лжи отпущено очень мало времени. Ровно столько, сколько продлится моя связь с Алькой. Мимолетная связь, поскольку я совсем не был влюблен в эту продавщицу мандаринов. Просто даже логически я не мог в нее влюбиться. Это выглядело бы, по меньшей мере, неуважением ни к моей маме, ни к себе, ни к своему блестящему будущему. Об уважении к Альке я не задумывался.
И все же после каждой тренировки, первым делом бежал в ее маленькую квартирку, пропитанную запахами старой мебели и абхазских мандаринов, продающихся за соседним углом.
С Алькой было очень просто. Она не нагружала сложностями, много смеялась и мало думала. Когда я был рядом с ней, мне казалось, что на свете вообще не существует проблем. Разве что маленькие недоразумения, которые легко решались.
— Представляешь! — возмущалась Алька, и ее круглые щечки краснели от негодования. — Есть ненормальные, которые готовы наложить на себя руки! Какая неслыханная наглость! Ему разрешено каждый день просыпаться, бесплатно наблюдать снег за окном, любоваться солнцем, слышать чириканье воробьев. А он, видите ли, ничего этого не хочет. Видите ли, устал от всего! Как все-таки испорчены люди! Вот ты хоть раз встречал животное, готовое добровольно уйти из жизни?
— Встречал, Алька, — улыбался я. — Лебеди, например.
— Ну, лебеди это другое, — не сдавалась Алька. — Там любовь настоящая. И они лишь этой любовью живут. А люди живут многим-многим другим. У людей гораздо больше прав на жизнь. А они этими правами не пользуются. Вон, я сегодня прочитала, как один выбросился из окна, с девятого этажа, между прочим. И причин у него не было никаких! И жена не ушла. И на работе повышение. Недавно из кругосветного путешествия вернулся. И шикарную дачу недавно приобрел. Все отлично!
— Может, поэтому и выбросился?
Алька подозрительно на меня покосилась.
— А ты прав, хоккеист, может быть. Если бы он оказался на моем месте, у него и мысли такой бы не возникло. Слишком много бы пришлось доказывать в этой жизни. А ему, похоже, доказывать уже было нечего. Вот сейчас такой шанс и представится.
— Где, там? — я показал пальцем вверх, где должно быть небо.
— Да нет, здесь. Судьба оказалась мудрее его. Представляешь, с девятого этажа — и не разбился. За дерево зацепился. Но все равно здорово поранился. Похоже, уже не поднимется. Вот теперь и придется бороться за жизнь. И жена может уйти, и работы никакой не будет, и путешествие не светит, и дача уже не нужна. Знаешь, легко умереть тоже дано не каждому. Наверное, нужны причины.
Я крепко прижимал Алькину голову к своей груди. Целовал ее в ухо и шептал.
— Не знаю, Алька, не знаю. Во всяком случае, я умирать не собираюсь. Я очень люблю жизнь, просто не люблю жизненные обстоятельства. А они зачастую на моей стороне. У меня нет причин умирать.
— У меня тоже, хоккеист, а жизненные обстоятельства я принимаю, хоть они играют на другой стороне. Наверное, на твоей, хоккеист. Пусть будет так, пусть будет… — Алька в ответ целовала меня. С большой страстью, хотя ни о страсти, ни о любви мы никогда не говорили. Мы понимали, что по всей логике вещей, это просто невозможно. Поэтому для нас все было просто.
На следующий вечер я прятался за поворотом, ожидая, когда Алька наконец-то расторгуется мандаринами. Был сильный мороз, в темноте кружили большие ватные хлопья снега. Я подпрыгивал от холода на месте, проклиная любителей мандарин. Их, похоже, было не мало. И мороз их не пугал. Как и Альку. До меня доносился ее веселый, бодрый голос.
— Приходите еще! Мои мандарины самые лучшие.
— Спасибо, девушка.
— У вас так приятно покупать, не то что за соседним углом.
— И не обсчитываете.
— И гнилых не подсовываете.
Я решительно завернул за угол. Я изрядно замерз и уже собирался разогнать этих ярых поклонников мандарин и продавщицы. Как вдруг услышал визгливый голос, показавшийся мне знакомым. И в ответ — Алькин возмущенный крик. Похоже, не все любили Альку, в отличие от мандарин. Разгоралась потасовка, но я был уверен, что Алька в ней непременно выиграет. Я вплотную приблизился к очереди.
Алькина шапка ушанка сбилась на затылок. Ее круглое личико пылало от негодования. И пухлые губы дрожали.
— Я? — Алька сжала кулачки. — Я вас обсчитала? Да как вы смеете! Я в жизни никого не обсчитывала! Скорее меня…
Я уже было рванул к девушке на помощь, как знакомый властный голос тут же меня остановил.
— Да! Обсчитала! И я это при всех заявляю! И не исключено, что подам жалобу!
Моя мама. В новой дубленке с беличьим воротником, привезенной из Голландии ее другом, стояла напротив Альки и, сощурив свои красивые раскосые глаза, вызывающе смотрела на нее. Я уже было решил смыться от греха подальше, как вдруг одновременно и она, и Алька заметили меня.
— Виталенька, сынок! — Воскликнула мама, всплеснув своими ухоженными руками. — Ну, как тебе эта нахалка! Мало того, что она обсчитывает, так еще при всех оскорбляет!
— Это я оскорбляю! — Алька подперла руки в боки и фыркнула. — Да я слова дурного не сказала!
— А вы других слов не знаете, кроме дурных. Тоже мне! Воспитание! Ужас! Какая-то продавщица с тремя классами образования! Вы себя хоть в зеркале видели! К тому же от вас разит водкой!
— Ах ты… — Алька надула щеки, и подалась вперед, через прилавок. — Ах ты…
Очередь заметно поредела. Мандарины любили все, но не за такую цену. Мама судорожно схватила меня за локоть.
— Видишь, сынок.
— Не смейте оскорблять мою маму, — пробубнил я и опустил взгляд.
Алька неожиданно расхохоталась во весь голос. Ее шапка упала в снег. Ее золотистые волосы мягкими волнами рассыпались по плечам. Она хохотала мне в лицо, запрокинув руки за голову. Затем вытащила из кармана деньги и бросила их нам. И купюры закружились на ветру вместе со снежинками.
— Ловите их! — крикнула нам Алька. — Это вся выручка! Я не бедная! А вам, наверняка, пригодятся! На воспитание!
Из-за угла выскочил Мишка и свирепо залаял на меня и маму. Мы попятились. Мама потащила меня к дому. Мишка громче и громче лаял нам вслед. Он единственный не любил мандарины. И он единственный любил Альку больше всех на свете и единственный сумел ее защитить.
Дома мама ловко чистила ярко оранжевые мандарины. Один протянула мне. Я отказался. Мама бросила дольку в рот и поморщилась.
— Фу, подсовывают всякую гадость! Ну и кислятина.
Я прекрасно знал, что мама бесстыдно лжет. Я не раз лакомился сладкими, сочными абхазскими мандаринами.
— Нужно покупать фрукты только в супермаркете! Именно! И нигде больше! — категорично заключила мама. — Ты согласен, сынок? В нашем положении не стоит опускаться до уличных торговок. Это неприлично! А мы с тобой вполне приличные люди. И даже более того. Кстати, а как твоя девушка поживает, ну та, из очень хорошей семьи? Ты к ней сегодня не пойдешь?
