Бернард Вербер - Древо возможного и другие истории
— Что такое? — спрашивает барышня.
Еще того хуже, когда она говорит. Из ее рта несет гнилью, а вид черных зубов ужасен. Она, несомненно, не знакома ни с зубной пастой, ни с дантистами, может быть, лишь с зубодерами. Скорее всего она ни разу в жизни не чистила зубы.
— У вас нет аспирина? — спрашивает Пьер.
— Чего?
— Ой, извините, я хотел сказать, отвара коры плакучей ивы.
Девушка сдвигает брови.
— Вы знаете лекарственные травы?
Она настораживается и разглядывает Пьера так, словно уже жалеет, что спасла его.
— Вы случайно не колдун?
— Нет, вовсе нет.
— Во всяком случае, вы очень странный, — замечает она, нахмурившись.
— Меня зовут Пьер. А вас?
— Петронилла. Я дочка сапожника.
— Спасибо за то, что спасли меня, Петронилла, — говорит он.
— Ох, наконец-то немного благодарности. Я вам приготовила гоголь-моголь, господин странный странник, всему удивляющийся и сам удивляющий.
Она приносит ему неаппетитный желтовато-белый отвар с плавающими в нем кусочками хлеба и репы. Пьер проглатывает жирную жидкость, ему хватает ума не просить ни чая, ни кофе.
— Можно подумать, что, с тех пор как вы пришли в себя, вы не в себе, — продолжает девушка.
— Понимаете, я приехал из провинции, где люди помешаны на банях и…
— Бани? Парильни, вы хотите сказать?
Она объясняет Пьеру, что эти места телесных омовений давно превратились в места разврата. Более того, ученые установили, что от горячей воды кожа трескается и организм отдан на волю всем заразным ветрам, и подозревают, что пресловутые парильни — рассадники чумы.
"Видимо, эти заведения вызывают недовольство Церкви", — думает Пьер.
Слова Петрониллы подтверждают его догадку:
— Господин кюре запрещает нам посещать парильни. Он говорит, что добрым христианам нечего делать в местах, где жарко и влажно, словно в аду.
"Забавно будет по возвращении написать диссертацию о гигиене в XVII веке", — приходит в голову Пьеру.
— Ну, хватит разговоров, отдыхайте, — приказывает девушка.
Будит его караул, пришедший арестовать его. Петронилла донесла на него. Пьера обвиняют в колдовстве, торжественно препровождают в тюрьму и бросают в застенок, где уже сидят двое заключенных.
— За что вы сюда попали?
— За колдовство.
— А вы? За колдовство.
— Все за колдовство?
Пьер замечает предмет, выглядывающий из-под жилета одного из сокамерников.
— У вас есть фотоаппарат!
— А что, вы знакомы с фотографией? — восклицает тот.
— Конечно, я из XXI века. А вы?
— Тоже.
Пьеру становится легче.
— Я в отпуске, — рассказывает он. — Мне не повезло. Сначала я пострадал от ловкой руки, потом от святого креста. И вот теперь попал сюда.
— Мы все здесь туристы по прошлому! — замечает третий пленник.
— Да, и они принимают нас за колдунов. Откуда-то доносятся жуткие вопли, трое задержанных трепещут.
— Мне страшно. Что они с нами сделают? Конечно же, станут пытать, пока мы не сознаемся всговоре с сатаной, — вздыхает обладатель фотоаппарата. — А потом повесят на Соколиной горе.
Пьер думает, что скоро сам будет выращивать мандрагоры. Он весь во власти воспоминания о повешенных с их синими языками и головами, на которых сидят вороны. Как это далеко от Версаля и пьес Мольера. Ох, если бы он не потерял свою машину времени! Он шевелится, и ржавые цепи впиваются в запястья.
Третий «колдун» сохраняет полную невозмутимость.
— А вы не очень-то переживаете, — говорит ему Пьер Люберон. — Я подписал страховой контракт с «Темпоро-помощью». Если я в течение трех часов не подам условный сигнал, они меня переместят автоматически. Что, кстати, скоро и произойдет.
И он действительно внезапно исчезает, оставив после себя лишь пустые обвисшие цепи и легкий синеватый дымок.
— Это только укрепит подозрения наших тюремщиков, — замечает другой турист и дует, стараясь рассеять дымок, который можно принять за колдовской.
Пьер, терзаемый острой тревогой, кусает губы.
— Ах, если бы я тоже подписал контракт с" Темпоро", как мне советовали…
Дверь темницы со зловещим скрипом отворяется, и входит человек внушительного роста, в красной маске, закрывающей пол-лица. Это палач. Лицо его, кажется, знакомо Пьеру Люберону. Эта черная борода… Да ведь это Ансельм Дюпре, составитель "Руководства для путешественников по времени"! Что он здесь делает? На секунду у Пьера возникает надежда, что Дюпре явился, чтобы спасти его. Но времени больше нет. Вооруженные люди тащат Пьера к виселице, а Дюпре готовится предать его казни.
— Надо было слушать меня, — шепчет он на ухо Пьеру. — Я ведь не только автор «Руководства», преданный своему делу и готовый на любую работу в любой эпохе, чтобы добыть информацию для читателей. Я еще и занимаюсь маркетингом в «Темпоро-помощи».
Палач накидывает веревку Пьеру на шею и начинает затягивать ее. Жизнь Пьеиа Любепона держится на маленькой табуреточке, по которой скользят его ноги. Пьер закрывает глаза, и лучшие мгновения его прошлого проносятся перед его мысленным взором.
Дюпре снова подходит к нему и бормочет:
— "Темпоро-помощь" начала рекламную кампанию для туристов, отправляющихся в отпуск в июне, перед основным летним потоком. Этот период мы делаем льготным. Ведь студенты еще не сдали экзамены, и, перенеся время отпуска, можно избежать давки. Что вы об этом думаете?
— Действительно, отличная идея, — признает Пьер Люберон, запинаясь.
— Наши клиенты — просто панурговы овцы. Все едут в июле и августе, а в июне агентства почти без работы, да и дороги пустые.
— Это точно, — с трудом произносит Пьер. — Просто что-то неслыханное.
— Вот вы выбрали июнь. Это хорошо. Как жаль, что вы не воспользовались предложением «Темпоро-помощи»! Я, конечно, мог бы быть настойчивее. Но у нас очень строгие правила этики: не навязываться.
— Конечно, — соглашается Пьер, судорожно сглатывая слюну.
— Иначе у нас будут сложности со Службой контроля туризма.
Толпа вокруг уже скандирует: "Смерть колдуну! Смерть колдуну!"
— Кстати, — спрашивает Пьера палач, — если вы сейчас не погибнете, когда возьмете отпуск в следующем году? — В июне. В июне или уж в сентябре. Вы правы, нужно отдыхать в более свободные от толчеи месяцы. Как и в этот раз, чтобы избежать большого потока июля — августа.
Палач, спрятавший лицо под красной маской, кажется, крепко задумывается. Толпа начинает проявлять нетерпение.
— Вы поедете в июне и возьмете страховку «Темпоро-помощи»?
— Конечно! Я даже друзьям ее порекомендую. Но про свои неприятности, разумеется, рассказывать не буду.
— "Темпоро-помощь" всегда думает о своих клиентах — и настоящих, и будущих. Добро пожаловать в наше агентство.
Величественным жестом Ансельм Дюпре вкладывает в связанные за спиной руки Пьера красный калькулятор, на котором высвечивается цифра 2000. Пьер нажимает на кнопку, клянясь себе, что это его последнее путешествие в прошлое, несмотря ни на какую «Темпоро-помощь». На будущий год он забронирует себе место в пансионате на Лазурном Берегу. И в июле, как все.
Хватит экстрима.
Манипулирование
Меня зовут Норбер Петироллен, я инспектор полиции. Долгое время я полагал, что полностью контролирую свое тело, пока не настал день, когда я столкнулся с проблемой. Ситуация была совершенно невероятной: моя левая рука меня не слушалась.
Я не знаю, как она обрела свободу, но мои муки начались, когда я решил почесать нос.
Обычно я делаю это правой рукой, но в тот момент я читал книгу и решил, что проще будет воспользоваться левой. Она даже не пошевелилась. Я не обратил на это особого внимания и как обычно почесал нос правой рукой.
Инцидент повторился. Однажды моя левая рука бросила руль в тот момент, когда правая переключала скорость. Я еле успел развернуть машину, изо всех сил вцепившись в руль правой рукой. Дальше — больше, левая рука отказалась держать ложку, и правая была вынуждена сражаться со спагетти в одиночку.
Моя реакция была простой: я заговорил с ней. Я сказал:
— Что с тобой происходит? В чем дело?
Поскольку у левой руки нет рта, ответить она не могла, но то, что она сделала, меня чрезвычайно удивило: она показала на мою правую руку, а точнее, на серебряную цепочку, украшавшую правое запястье. Возможно ли, чтобы левая рука завидовала правой? В недоумении я расстегнул зубами замочек цепочки на правой руке и надел ее на левое запястье. Может быть, это игра моего воображения, но мне показалось, что левая рука стала вновь мне подчиняться. Она отправлялась чесать нос после первой же просьбы. Она крепко держала руль, пока правая переключала скорость. Отныне она была послушной и хорошо воспитанной рукой.
Все шло прекрасно до того дня, когда левая рука вновь не взалкала независимости. Я был на спектакле в "Гранд Опера", и тут она принялась щелкать пальцами, да так, что я был вынужден выйти под шиканье публики. И она отказалась объяснить мне свое варварское поведение.
