Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2010)
Опустившись перед статуей на колени, я помолчала. Потом, подняв глаза к плохо различимому в полутьме лицу богини, хрипло прошептала:
— Госпожа моя, небесная повелительница, хозяйка ночи, грозная луна! Я взываю к тебе, потому что больше ни на кого нет у меня надежды. Умирает мой сын, единственная радость моя, свет жизни моей. Человеческое искусство не может его спасти. Страдает он, мучается.
А ведь ему еще только дюжина годов, он не стал еще мужчиной, не познал радостей любви, не обрел мудрости...
“Какой такой мудрости? — промелькнуло во мне что-то холодное и скользкое, точно рыба в ручье. — В лавке овощами торговать — вот его жизненный удел. А мудрость — это для знатных, богатых...”
Но я отогнала эту так некстати ввернувшуюся мыслишку.
— Смилуйся, госпожа! Прошу тебя, пошли ему исцеление! Я даю тебе, по обычаю, кровь...
Тут я поднялась с колен, взяла свою курицу, возложила на алтарь. Взмах тяжелого бронзового ножа — и куриная головка покатилась куда-то во тьму, а кровь брызнула на белый мрамор. “Небось каждый день храмовые служки до блеска оттирают, — вновь что-то ухмыльнулось во мне. — Иначе бы тут такая вонь стояла...”
По незаметному желобу куриная кровь стекала с жертвенника к ногам богини.
— Но это не все, о великая госпожа. Я знаю, что тебе надо отдавать самое дорогое. Вот, — достала я маленькую серебряную коробочку. Единственные мои драгоценности, свадебный подарок покойного Гирроуги. — Я отдаю тебе это рубиновое ожерелье. Конечно, что тебе земные камни, когда самые яркие звезды украшают тебя? Но пусть к рубинам прибавится еще и это...
Наклонившись перед жертвенником, я вытянула левую руку и, крепко сжав зубы, резанула тем же бронзовым ножом свою кожу. Несильно, не так, чтобы перерезать вену, — но тонкая темная струйка скатилась на мрамор.
— Я даю тебе свою кровь, теплую человеческую кровь. И прошу у тебя исцеления своему сыну. Сжалься, госпожа!
Все было сказано, все было сделано. Я обмотала порезанную руку тряпкой, спрятала в сумку нож, завязала тесемки — с трудом, в темноте, в полторы руки. И встала перед богиней.
Луна за это время чуть сместилась, и теперь широкий поток света падал на ее лицо. Холодное, белое, равнодушное лицо. Кусок мрамора. Я ждала. Ждала хоть какого-то знака, хоть какого-то отзвука — но было тихо и пусто. Надежда моя таяла, как огарок свечи.
И тут оно все и случилось. Внезапное, гулкое и страшное понимание. Сердце метнулось — и, почудилось мне, упало на темные плиты пола, разбилось глиняной миской. Пустота! Там, за этим мраморным лицом, — пустота! И за лунным глазом, и за гранью небес. Есть лишь холодный ночной воздух, есть бусинки звезд, а богов — нет. Никаких Господ, Хозяев и Правителей. Обман. И не кто-то могучий да хитрый обманывает нас — это мы сами... Каждый сам себя, и все вместе — друг друга...
Выбежала из какой-то щели жирная крыса, поводила острой мордочкой — учуяла, стало быть, куриную кровь. И не только куриную. Воровато глянула на меня — не претендую ли на ее добычу? — и одним прыжком взлетела на мраморный жертвенник, где валялась обескровленная тушка.
Что мне до того? Я повернулась и вышла в звенящую голосами цикад ночь. В мир, где нет и не было богов. И где только что, прерывисто вздохнув, умер мой сын.
Утром я была злая. Прилип ко мне этот сон... И ведь не вырвешь из себя... Пришла от купца Наогиси служанка Миугних, принесла еду. Мне ж некогда самой зерно тереть да кашу варить. Не ведьмино это дело.
— Мало принесла! — фыркнула я, заглянув в горшки. — Чтоб завтра больше было. И курицу хочу. Вот тебе медяшка...
Курица... Вот уж чего мне не хотелось. Торчал занозой этот непрошеный сон. Но больного надо бульоном кормить.
Гармая я тоже загоняла. Нечего ему возле господина сидеть да в лицо тревожно заглядывать. Раб — он работать должен. Дел-то по хозяйству немало накопилось. Я как-то подумывала, не нанять ли служанку, да и раздумала. Ни к чему мне в доме лишние глаза. На худой конец, всегда есть кого позвать. Уважают меня в городе да побаиваются, лишь свистну — все сделают. Но это на крупный случай, а по мелочи столько всего надо... Вот и сгодился мальчишка.
А я, поев чуток просяной каши, пошла в дальнюю комнату, где на тростниковых циновках лежал его господин.
Тот, оказывается, уже не спал.
— Ну и откуда ж ты такой взялся? — Я не спеша ощупывала его раны. — Из какой семьи будешь, какого звания человек?
Алан пошевелился, заворочался. Сумел даже приподняться на локте. Да уж, травы свое дело знают. Жар утянулся, кровь по жилам с прежней прытью бежит, а боль — ну что боль? Не такая, чтобы криком кричать. Перетерпит.
И все-таки было ему пока что худо. Серые глаза точно дымкой заволокло, и смотрит он из этой дымки — все равно что гранитные глыбы ворочает.
— Звать меня Аланом. — Голос его оказался, в отличие от разбитого тела, вполне крепким. Густой такой бас, даже чем-то смахивает на речь Гирроуги, мужа моего покойного. — Странник я, хожу по земле... а семьи у меня давно уже нет... Что касается звания... — Сизые от загустевшей крови губы чуть дернулись — видно, в улыбку сложиться решили. — Звание у меня самое простое — человек я... Вестник Бога Истинного. А откуда я взялся... — Он помолчал, уставившись глазами в низкий потолок... — Из очень дальней страны, в Высоком Доме про такую не знают, и имя ее ничего тебе не скажет, добрая женщина.
Вот так за меня все и решил, что мне знать надо, что нет. Ишь ты, простого он звания... С такой важностью сказал, словно о родстве с государем поведал. И хоть бы для приличия назвал свою землю... даже если я и впрямь такой не знаю...
— Значит, вот чего, — сказала я, осмотрев наконец его раны. — На самом деле без разницы мне, кто ты и откуда, господин Алан. Но ты в моем доме, и быть тебе здесь не меньше полутора лун, плохи пока что болячки твои. А доколе ты здесь, рот не по делу разевать не смей.
Об этом самом боге своем помалкивай. Не должно его имя тут звучать, понял?
— А что так? — зыркнул он на меня не по-нашему светлыми глазами. — Я, добрая женщина, как раз собирался благословение Божье на твой дом призвать. И чем же тебе Бог-то Истинный не угодил?
— Вот только не хватало мне о богах спорить, — фыркнула я, прикидывая, какие травы понадобятся на сегодня. — Есть у нашего города боги, есть покровители... вот хоть Ночную Госпожу взять или Распорядителя Ветров... А новые боги — это новые смуты, понял? Что про меня люди говорить станут? Кого пригрела — смутьяна? Вот оклемаешься, пойдешь куда тебе надо — там и болтай. Сперва, конечно, за постой заплатишь, — многозначительно добавила я.
Он внимательно посмотрел на меня:
— Отчего бы и не заплатить, добрая женщина? Но...
— Меня, между прочим, тетушкой Саумари звать надо, — сказала я. Интересно, какое он мне “но” приготовил?
— Но вот хватит ли мне серебра... У меня осталось две дюжины докко, а здешних цен я не знаю.
Тут-то я окончательно поняла, из какого дальнего далека он притащился. Кто ж по доброй воле скажет, сколько денег с собой? И кто обмолвится, что не знает цен? Или полный дурак, или... Не похож был этот господин Алан на дурака.
— Видно будет... За постой-то ладно, много места не займешь и не обожрешь меня, старуху, — утешила я его. — Да и мальчишка твой пока в хозяйстве сгодится. А вот травы, что на лечение потребны... Дорогие у меня травы, редкие... в дальних странах собранные, в ночь пепельной луны, под соединением звезд Арбис, Гуазь и Араханги...
Малость понесло меня. Будто перед очередным посетителем перышки распускаю. Соединение звезд... красивая песенка, внушающая. Дальние страны опять же... До этих дальних стран полдня ходу, и травки-то вполне обычные, только мало кто их правильно собрать умеет. Наставник Гирхан всему меня научил... Ох, встреться он мне раньше... когда еще жив был Миухири... Тогда бы я вовремя сообразила, что значит сухой кашель по утрам и отчего потеет лоб на закате... и отвар из лебединого листа вкупе с “волчьим ухом”... Глядишь, и выходила бы... Но что толку мечтать о несбывшемся? Не повернешь назад годы... Утекают, как резвая, плюющаяся пеной река. И даже не так, по реке, сильно налегая на весла, можно подняться вверх, а тут... Мне иногда кажется, что годы — они как раз и стоят, а это мы всё сквозь них продираемся... как в пещере, по узкому лазу... и не развернуться... а камни над головой дышат, вот-вот обрушатся... потому и останавливаться нельзя, а только вперед... в такие же норы...
— И кто же ты такая, тетушка Саумари? — полюбопытствовал Алан, с кряхтением повернувшись ко мне. — Какого ты рода, кто твой почтенный муж, если он жив? Чем кормишься?
