Денис Драгунский - Архитектор и монах.
— Ладно, — сказал я. — Конечно, давай.
— Тогда я пойду искупаюсь — и спать. Поздно уже.
— Давай, конечно.
— У тебя в ванной не запирается дверь, — сказал он, щелкая замком. Замок, кстати, был сломан уже тогда, когда я снял эту квартиру.
— Да тут не от кого запираться, — сказал я.
Он закрыл за собой дверь; зашумела вода. Я сел читать и слышал сквозь чтение, как он там плещется. Вдруг плеск прекратился, и он позвал меня. Я вышел в коридор.
— Послушай! Прости, я задам один такой вопрос… — он говорил, чуть приоткрыв дверь и высунув нос — да, буквально один только нос торчал из дверной щели, — Послушай… Только ты не обижайся…
— Послушай, — сказал я. — Я вообще-то занимаюсь.
— Тогда ладно. Тогда извини.
— Говори быстро, что тебе надо! — я даже чуточку повысил голос. Какой-то подростковый каприз мне послышался, а я этого терпеть не могу.
— Скажи правду, ты не извращенец? Ты не заманил меня сюда, чтобы использовать?
— Тьфу, дурак! — засмеялся я. — Нет. Не извращенец. Все?
— Тогда потри мне спину, пожалуйста. Я уже две недели как следует не мылся.
— Сейчас.
Я снял сорочку и исподнюю рубашку, вошел к нему в ванную. Он, стоя ко мне спиной, протянул мне намыленную греческую губку. Я этой губкой обыкновенно мою лицо и шею, ну да ладно. У него была узкая худая спина, почти как у наших горийских мальчишек, только совсем белая. Я потер ему спину. Макнул губку в ванну, до его икр наполненную водой, потер еще.
— Все, — сказал я. — Споласкивайся.
— Спасибо, — сказал он. — А если ты правда не извращенец, то раздевайся и залезай сюда ко мне, я тебе тоже спину потру.
— Спасибо, — сказал я. — Я сам справляюсь.
— А как? Как ты себе спину трешь?
— Видишь, висит длинная мочалка с двумя петлями?
— Ааа, — протянул он. — Я не заметил. Прости. Я не нарочно, честно. Спасибо, спасибо еще раз.
— Ничего, ничего, пожалуйста, — и я вышел из ванной.
Минут через десять он постучался ко мне в комнату.
— Ты занимаешься?
— Ладно, заходи, — я отодвинул книгу в сторону, повернулся на стуле к нему. — Садись в кресло.
У него были мокрые волосы. Бедра замотаны полотенцем. Тонкие бледные ноги.
— Кто ж тебе тер спину две недели назад? — спросил я. — Твоя квартирная хозяйка? А теперь вы поссорились? Ты сделал вид, что не понял ее намека, — мне было очень весело, — и не платил за квартиру! А она все ждала, все ждала… Ну, ты настоящий аферист! Или действительно такой простак? А когда она прямо сказала, ты удрал?
— Никакая хозяйка мне спину не терла! — сказал он. — У меня была такая же мочалка, как у тебя. Длинная, но не очень. Потом петельки оторвались. Вот и все. — Он огляделся и вздохнул: — Хорошо, что у тебя есть вторая комната. Счастливый человек, просторно живешь. Самое ужасное на свете — маленькие тесные квартиры. Когда все друг у друга на головах. Люди ссорятся просто от тесноты. Злоба появляется сама собой, от спертого воздуха. Оттого, что все время кого-то задеваешь, буквально телом, вот прямо протискиваешься между человеком и стенкой… Все время у тебя кто-то перед глазами. И нет самой простой возможности — выйти в другую комнату, закрыть за собой дверь, побыть одному. Знаешь, сколько кругом таких квартирок? Три пятых, самое маленькое. Или даже больше. Злоба и ненависть. Копится, копится, собирается, сдавливается! — он показал руками, у него очень красивые руки были. — И она вырвется! Будет революция. Нельзя, чтоб столько людей жило в такой тесноте и нищете. Нельзя.
— Революция будет, — сказал я и, предупреждая его вопрос, добавил: — Но никто не знает когда.
— Никто, ни один человек? — он как будто был искренне, по-детски удивлен. — Даже примерно? — но мне показалось, что он чуточку играет.
— Леон говорит, что знает. Вернее, так: он говорит, что точно знает вернейшие признаки, по которым ясно: революция будет через неделю или две.
— Ну? Скажи! Скажи!
— Эх, — сказал я. — Мы все к нему пристаем: «Скажи, скажи!» Не открывает секрета.
— А кто такой этот Леон?
— Леон Троцкий, — сказал я. — Великий человек в своем роде. Революционер, журналист, настоящий вождь. Я тебя с ним познакомлю, он тоже ходит в кружок Клопфера.
— Он поляк?
— Он еврей.
Дофин задумался. Потом сказал:
— У меня тоже есть еврейская кровь. Кажется, бабушка была дочерью еврея. А может быть, даже отец был сыном еврея. Нет, я не еврей, конечно! — он заглянул под полотенце, лежащее у него на бедрах, и захохотал: — Там у меня все в порядке. Ты мне веришь? Или показать?
— Верю, верю, — сказал я. — Показывать не надо. А почему «кажется», почему «может быть»?
— У нас в семье все было очень запутано и непонятно. Ну, ладно. А вот скажи-ка мне, друг мой и благодетель Джузеппе, — ты ведь никакой не итальянец!
— Ты так думаешь?
— Я это знаю. Я слышал, как тебе говорили: «У вас в России». Ты меня обманул! Зачем ты назвался итальянцем?
— Просто так, — сказал я. — Просто так, шутки ради. Ты ведь сам первый сказал, что я итальянец.
— Ага, просто так, шутки ради? Так вот тебе за это: теперь я все равно буду звать тебя Джузеппе! Значит, ты русский?
— Не совсем.
— Тогда скажи — ты откуда? Как называется твоя страна?
— Ты такой страны не знаешь, — сказал я.
— Как это — не знаю? Я все страны знаю. Я в школе любил географию.
— Грузия. Моя страна называется Грузия.
— Не знаю, правда, — сказал он. — Грузия. Это где?
— В России, — сказал я. — За горами Кавказа. Представь себе — огромная русская равнина. Она тянется на юг. От Москвы, между великими реками Волгой и Доном, туда, где тепло, где цветут яблони и сливы, где жирная плодородная земля… На юге вырастают Кавказские горы. Высокие, выше, чем Альпы или Пиренеи. С ледяными вершинами. И за этими горами лежит моя страна — Грузия.
— Я не понял. Россия или Грузия?
— Россия. Но — Грузия.
— Значит, ты русский?
Конечно, он не мог понять. Пришлось объяснять:
— Нет. Я грузин. У нас свой язык. Совершенно другой. У нас даже буквы другие, не как у русских. Другая одежда, другие песни, другой народный быт, другие лица. Ну, посмотри, разве я похож на русского мужика?
— Почему не похож?
— Потому что русские мужики — светлоглазые и светловолосые.
— Я не знал, — сказал он. — Но неважно! Ты все-таки русский. Говоришь непонятно. Загадочная русская душа. Откуда ты? Из Грузии или России?
— Дофин, погоди! Кстати, раз ты решил меня звать Джузеппе, то уж позволь, я буду звать тебя Дофин. Грузия — часть России. Как Бавария — часть Германии. Понял?
— Нет! Баварцы говорят по-немецки. А у вас другой язык. Наверное, Россия завоевала Грузию, а тебе стыдно. Стыдно, стыдно!
— Глупости, Дофин. Ничего подобного. Мы, грузины, — не русские. Но мы вместе с русскими. Россия — это империя. Много разных народов и языков. Единство. Понимаешь — единство в разнообразии. Цветущий луг.
— Это все слова, Джузеппе! Империя есть империя. Есть господа, есть рабы.
— Мы не рабы русских! — чуть ли не крикнул я.
— Не обижайся, мой умный старший друг. Прости меня, — и он сделал рукой такой жест, как будто погладил меня по плечу; он далеко от меня сидел, но мне показалось, что я чувствую его руку… — Конечно, вы не рабы. Но… но…
— Подчиненные, так? — сказал я.
— Это ты сказал! — закричал Дофин и вскочил с кресла, придерживая полотенце. — И ты ненавидишь русских. А евреев ты тоже ненавидишь?
— Нет, — сказал я совершенно серьезно. — Если я кого-то не люблю, то лично. Данного, конкретного, отдельного человека, который причинил мне зло. Вот и все. Но я никого не ненавижу. Ненависть — недостойное чувство…
— Недостойное христианина? — он поднял брови.
— Недостойное революционера, — и я повернулся на стуле к столу, взял книгу, поискал на столе карандаш. — Ненавидят, испытывают злобу и ярость — психопаты. Истеричные дамочки. Пьяные хулиганы. Революционер действует целесообразно.
Наверное, я это сказал очень строго, потому что Дофин замолчал.
Я читал книгу, а он все сидел в кресле и не уходил.
Мне стало интересно — смотрит он на меня, просто озирается или вообще дремлет? Но оборачиваться мне не хотелось. Слава богу, через пару минут он вдруг спросил:
— Джузеппе, а ты женат?
Я повернулся на стуле:
— Нет, я вдовец. Моя жена умерла пять лет назад. Мы с ней прожили всего три года.
— У вас были дети.
— Сын.
— Где он?
— Его забрали сестры моей покойной жены. Потому что моя мама больна, а отец стар. Не знаю, когда я его увижу. Я ведь теперь эмигрант, изгнанник.
Это было не совсем так, я неправду сказал, в Европе я был ненадолго и собирался довольно скоро возвращаться в Россию — так же нелегально, как и приехал, с паспортом на чужое имя. Но не хватало еще, чтоб я ему все рассказал в подробностях! Поэтому я повторил:
