Андрей Шляхов - Клинический случай
— Одна приходила жаловаться или трое? — усмехнулась Анна.
— Одна, — Аркадий Вениаминович развел руки в стороны, показывая габариты жалобщицы. — Такая тетя Мотя поперек себя толще… И еще пожаловалась, что ты заведомо плохо настроена в отношении провинциальных врачей. Ну, чего ты улыбаешься, Вишневская? Другая бы на твоем месте плакала бы, а ты улыбаешься.
— Я умею плакать невидимыми миру слезами, — пошутила Анна и, взглянув на часы, сорвалась с места. — У меня же занятие, Аркадий Вениаминович, а я тут чаи гоняю…
Штопаная душа
Дмитрий Григорьевич снял трубку сам. Тем лучше.
— Урология.
— Не вздумайте давать отбой! — не здороваясь, предупредила Анна. — Не вынуждайте меня на крайние меры…
Под «крайними мерами» подразумевался ее приезд в урологию сто пятьдесят четвертой больницы.
— Здравствуйте, Анна Андреевна. — Нехороший человек не удивился и не испугался, говорил обычным будничным тоном. — Чем обязан?
— Вы прекрасно знаете чем! Я звоню, чтобы…
— Поблагодарить меня за то, что я не стал подавать на вас в суд за оскорбление чести и достоинства, а ограничился…
— Чести и достоинства?! — От возмущения Анна чуть не выронила трубку (разговаривала она из своего кабинета по городской линии). — Это у вас — честь и достоинство?! Да кто это вам так польстил?!
— Я могу и передумать, — негромко, но с угрозой сказал Дмитрий Григорьевич. — Если у вас есть, что сказать по делу, — говорите, если нет — до свидания. Я, как вам известно, в отделении работаю, а не на кафедре баклуши бью, мне время дорого.
— Ах по делу?.. — Мысль о том, что разговор может записываться (а что — от такого типа всего можно ожидать) удержала Анну от кое-каких слов и выражений. — Ладно, давайте по делу. Вы думаете, что сумеете выйти сухим из воды? Ошибаетесь! Я постараюсь сделать так, что вас не только в Москве, но и в Мухосранске каком-нибудь на работу не возьмут!
— Давайте без угроз? — спокойно попросил Дмитрий Григорьевич. — И потом, нет такого города — Мухосранск. У вас все, Анна Андреевна, а то мне к больным надо?
Непрошибаемая какая сволочь! Небось ждал этого разговора, готовился, укреплялся духом, репетировал разные варианты. А может, он просто такой мерзавец, что ничему не удивляется и ни на что не обижается? Думает, что ничем его не возьмешь? Посмотрим…
— Нет не все! Я хочу вам сказать… — «А что, собственно, я хочу ему сказать», — подумала Анна, — …я хочу предупредить, что это вам просто так с рук не сойдет!
— Что именно?
Такое впечатление, что разговариваешь с автоответчиком. Ноль эмоций!
— Вся эта ваша затея! Она вам аукнется!
— Я ничего не затевал, Анна Андреевна. Я не оскорблял коллег при свидетелях, я не разглашал врачебных тайн при свидетелях, я не звоню никому с угрозами. Что мне должно аукнуться?
— Не делайте из меня дуру! Вы прекрасно понимаете…
«А зачем, я, вообще звоню? — вдруг подумала Анна. — Выплеснуть наболевшее? Что это даст?» Мотив для звонка был, разумеется, скорее эмоциональным, нежели практическим, но и доля практического тоже присутствовала. Хотелось не только высказать Дмитрию Григорьевичу все, что она о нем думает, но и предупредить, что, давая объяснения где угодно, хоть в министерстве, хоть в суде, замалчивать его грехи она ни в коем случае не будет. Наоборот, выложит все, как есть. Навряд ли Дмитрий Григорьевич заинтересован в привлечении внимания к своей особе со стороны департамента здравоохранения, министерства и, тем более, людей в погонах. Людям в погонах с таким «анамнезом» только на заметку попадись — очень скоро станешь фигурантом оперативной разработки, а от фигуранта до подсудимого рукой подать. Был шанс, что Дмитрий Григорьевич пойдет на попятный, небольшой, но был, а шансами, пусть и небольшими, пренебрегать не стоит. Интересно, с чего это Дмитрий Григорьевич такой спокойный? Тупой и не понимает? Или — крутой и не боится? Скорее всего, тупой, был бы крутым давно ушел бы в какое-нибудь место получше, а не сидел в не самой лучшей московской больнице. Хотя здесь мог крыться свой расчет, весьма прозаический — лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе. Какой смысл уходить оттуда, где у тебя все схвачено?
Однокурсник Анны Гена Просвирников (одно время он даже кандидатом в женихи числился, правда, недолго — месяца два, потом переключился на более доступный объект) по окончании клинической ординатуры удивил всех. Не остался в Институте хирургии, а уехал «на периферию», правда, не очень-то далеко — в одну из больниц ближнего Подмосковья. В «рядовых» врачах Просвирников проходил недолго — не прошло и двух лет, как его назначили заведующим отделением…
В тридцать лет Просвирников стал главным врачом ЦРБ, районным, так сказать, министром здравоохранения. В институте он так быстро бы не «взлетел», что да, то да. Глядишь, лет через десять при таких темпах областным здравоохранением рулить станет. Да нет, какие там десять? Лет через пять-шесть.
— Я прекрасно понимаю, что вы на меня сердитесь, — мягко перебил Дмитрий Григорьевич. — Но не я же виноват в случившемся. Я никого не оскорблял и ничего не разглашал.
Анна представила, как сидит он сейчас весь такой из себя самодовольный в ординаторской, лыбится, перемигивается с коллегами и наслаждается моментом, как кот, забавляющийся с мышкой. Обольщайся, противный, пока тебе обольщается, только смотри, как бы твоя мышка не оказалась бы скорпионом. Зодиакальный знак, как-никак, ведь родилась Анна шестнадцатого ноября.
Что ж — разговор не получился. Бывает, ничего страшного. Последнее слово за собой можно и не оставлять, это по большому счету ничего не значит, но так хотелось сказать Дмитрию Григорьевичу что-нибудь нехорошее…
— Вы — штопаная душа! — неожиданно вырвалось у Анны.
Так нехорошего человека вряд ли кто-то обзывал. Анна и сама не слышала никогда такого выражения. Оно родилось случайно, путем извлечения из длинной вертевшейся в уме нецензурной фразы двух цензурных слов. С переводом прилагательного из мужского рода в женский и изменением падежа существительного с винительного на именительный, чтобы слова сочетались гармонично.
Дмитрий Григорьевич помолчал несколько секунд, осмысливая услышанное (давать отбой Анна не стала, чтобы он ненароком не подумал, что сумел довести ее до истерики) и сказал:
— Это еще Довлатов писал, что в разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы, взываешь к логике и здравому смыслу, но неожиданно для себя обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса.
— Мне противен не только звук вашего голоса, но и ваш вид, — подхватила Анна. — Мне противно сознавать, что кто-то может назвать нас словом «коллеги». Мне вообще противно. Очень надеюсь, что это наш последний разговор.
— Вряд ли, Анна Андреевна. Скорее всего, нам еще предстоит встречаться и не раз…
«В министерстве или в суде» Дмитрий Григорьевич уточнять не стал, и так ясно, что не в ночном клубе.
— Я постараюсь сделать так, чтобы вам запомнились эти встречи! — Анна сначала пообещала и только потом поняла, что обещание звучит несколько двусмысленно, но сказанного не воротить. — У меня все.
Вот теперь можно дать отбой. «У меня все» и отбой — это, конечно, выглядит высокомерно, но в данной ситуации вполне уместно.
— Не сладился разговор, — пожаловалась Анна Однофамильцу.
Однофамилец по своему обыкновению ничего не ответил. Не Хогвартс, какой-нибудь, чтобы портреты разговаривали, а Российский государственный медицинский университет последипломного образования, сокращенно — РГМУПО. «Эргэмупо — Лимпопо», как иногда шутят сотрудники. Зато Однофамилец был прекрасным слушателем. Смотрел строго, но в то же время приветливо, словно хотел сказать: «Отвлекаешь ты меня, Анька — от важных дел». Дела были важными по определению, у основоположников и корифеев неважных дел, наверное, не бывает. «Дедушка?» — узнавали или догадывались коллеги, впервые оказавшись в кабинете доцента Вишневской. «Однофамилец», — коротко отвечала Анна. Некоторые не верили, думали, что скромничает, а что тут скромничать. Был бы дедушка, так бы и говорила. Мало ли на белом свете Вишневских? В Польше эта фамилия вообще третья по распространенности.
Портрет Однофамильца Анне подарили на двадцатилетие однокурсники. Не исключено, что сперли с одной из хирургических кафедр, где еще в наше время найдешь такой раритет. Слегка потрескавшуюся деревянную раму Анна трогать не стала, хотя была мысль пройтись по ней морилкой, так и повесила. Сначала Однофамилец висел дома, над «художественным» рабочим столом, а когда Анна дослужилась до кабинета, переехал сюда, на кафедру клинической иммунологии и аллергологии.
Однажды случилось прикольное. Занесло Анну на консультацию в шестьдесят пятую больницу. Вообще-то ее туда частенько заносило, раза четыре в год как минимум, но в тот день все сложилось как-то непредсказуемо, неудобно и несуразно, в результате чего Анна явилась в отделение кардиологии около семи часов вечера. Лечащий врач уже ушел, заведующий отделением тоже ушел, а из-за каких-то сбоев в графике (кто-то на дежурство не вышел, что ли, — такой уж выдался день), отделение оставили под наблюдение врачу-терапевту приемного отделения. Прибежал улыбчивый ясноглазый доктор, по лицу видно, что добряк из безотказных, из таких, на которых все ездят, по возрасту — примерно Аннин ровесник. Представился Алексеем Ивановичем, а услышав «Очень приятно, доцент Вишневская, Анна Андреевна», просиял и выдал: «А я — Боткин». Шуточек насчет фамилии Анна не любила, а шапочно знакомым вообще не позволяла себя вышучивать, поэтому иронично приподняла левую бровь и уже совсем собралась сказать: «Хорошо, что не Склифософский!» (хотя, если вдуматься, то разницы никакой), но успела прочесть на бейджике коллеги его фамилию. Действительно — оказался Боткин. «Только Склифосовского нам не хватает», — пошутила Анна, довольная, что не успела сказать колкость.
