Дино Буццати - Загадка Старого Леса
Видимо, Проколо пообещал Бернарди приостановить вырубку Старого Леса. Быть может, его слегка огорчила смерть Саллюстио. Но ясно, что именно выгодное предложение Бернарди заставило полковника пойти на уступки.
Известно — хотя тут нам недостает точных сведений, — что, заключив это соглашение, полковник получил огромную власть над духами Старого Леса. Духи обязались собирать хворост и старые упавшие деревья и перетаскивать все это на опушку, куда подъезжали телеги и грузовики. Учитывая протяженность лесных угодий, такого материала могло набраться предостаточно. И на торговле — даже если делать расчеты исходя из самой низкой цены — Проколо мог заработать больше, чем сбывая срубленные ели, и к тому же сохранить лес. Главное — никому, кроме духов, было не под силу собрать годную для топки древесину, раскиданную по столь обширным владениям.
Благодаря этому соглашению, заключенному 15 июня, Себастьяно приобрел особое, внушающее страх могущество, о котором по сей день поговаривают в долине. Никто, кроме нас, толком не знает, в чем проявлялось это могущество, — не случайно про полковника стали рассказывать невесть что, превратив его в персонажа угрюмого и коварного. (Заметим, кстати, что на громадной территории, принадлежавшей Бенвенуто, постоянно вырубались деревья. Этим участком леса, как уже упоминалось выше, распоряжался Проколо, опекун мальчика.)
Судя по всему, полномочия Проколо не были безграничны: он командовал лишь заготовкой дров и не обладал подлинной властью над духами. Тем не менее до него никому из людей не доводилось оказывать на них столь сильного влияния.
Глава XII
Однажды ночью (21 июня) в лесу был праздник. И около десяти часов вечера Проколо догадался об этом[3]. Он тут же спросил Аюти — тот задержался у полковника дольше обычного, беседуя о делах, — не знает ли он тропинки, которая вела бы прямиком в Старый Лес, и не согласится ли проводить его туда. С какой целью, Проколо объяснять не стал. Аюти обещал показать дорогу. (С наступлением сумерек ветер Маттео предупредил полковника, что ему нужно будет отлучиться до утра.)
Через полчаса они подошли к Старому Лесу. Освещая себе путь фонарем, зашагали по едва приметной тропке, которая углублялась в чащу, и вскоре оказались на широкой поляне, залитой лунным светом.
Поляну окаймляли высоченные ели, густо-черные под покровом темноты. Посередине лежало дерево, свалившееся, видимо, уже давным-давно: на голом стволе совсем не осталось веток.
Именно здесь и был праздник. Хотя в общем-то ничего в глаза не бросалось, если не считать огоньков, мерцавших в хвое, серебристого сияния луны, а также духов, которые собрались на краю поляны. Во мраке полковник едва мог различить их; они стояли молча и неподвижно, словно ждали чего-то.
Как только Проколо с Аюти вышли из чащи, фонарь погас. (Потом об этом много толковали: кое-кто утверждал, будто полковник нарочно потушил его, опасаясь, что их заметят. Но вероятно, люди, которым такая мысль могла прийти в голову, понятия не имели, что за человек был Проколо.)
Они остановились там, где их еще скрывала тень от деревьев, и решили понаблюдать.
— Ерунда какая-то. Не происходит ровным счетом ничего, — обратился полковник к Аюти и рассмеялся. В тишине его смех прозвучал жутковато.
— В таком случае я пойду, если позволите, — сказал Аюти. — Мне еще идти до самого Нижнего Дола. А завтра ждет работа.
Проколо даже не попрощался с ним, настороженно прислушиваясь к бормотанью, доносившемуся из леса. Голос показался ему знакомым. И действительно, вскоре он узнал Маттео. В то же мгновенье далеко-далеко внизу пробил колокол. Проколо посмотрел на часы: была полночь.
И Маттео начал свой концерт. Он кружил по поляне, раскачивая деревья и перебирая ветви, — так рождалась музыка.
Звуки накатывали все более мощными волнами, и постепенно в их переливах стала различима настоящая песня:
Люди никогда не видели его,
когда осенними вечерами
он проходил мимо домов,
оставляя на пыльных улицах
длинные следы, —
на улицах, где под грозовым небом
не встретишь ни души.
Люди занимались своими делами
и совсем не замечали, как он,
в темных одеждах,
проносился у них под окнами.
И только потом, обнаружив его
следы, говорили:
«Вы видели эти следы? вы видели?
Должно быть, он прошел здесь.
Горе нам!»
Лишь мне доводилось встречать его,
когда осенними вечерами
я бродил по улицам,
по пустынным улицам, где — ни души.
В тот день он нес за плечами…
Здесь ветер запнулся.
— …нес за плечами… нет, не так. Память меня подводит, прошло двадцать с лишним лет с тех пор, как я не выступал перед вами. А ведь я не повторял этих песен. Подскажите, лесные жители, что там было дальше?
— С тех пор, и правда, много воды утекло, — откликнулся из темноты один из духов. — Даже не знаю, что сказать тебе. Попробуй вспомнить другую песню, а?
И над лесом снова зазвучал голос ветра:
Ладно, поведаю вам историю о филине,
которого никому не довелось увидеть,
хотя где-то он да скрывается, это ясно, —
то ли в расщелине скалы,
то ли под корой дерева,
а может, живет он под землей
в стеклянном ларце.
Он сказочно богат:
горы золота, груды рубинов.
Филин не смыкает глаз,
не знает ни минуты покоя —
он пишет завещание и все боится:
а вдруг не успеет закончить его?
Три тысячи страниц уж исписал…
На этом месте ветер снова сбился.
— Три тысячи страниц уж исписал… Ну что за напасть, даже эту забыл. Эй, филины! Филины, ответьте: вы помните продолжение?
С вершины ели донесся хриплый голос:
— Хоть я и помню эту песню, не подскажу тебе ни слова. История про филина, признаться, никогда мне не нравилась. Скажу больше: по моему мнению, так она просто аморальна.
И ветер предпринял третью попытку. Теперь в его голосе слышалось явное волнение; Маттео понимал, что, запинаясь то и дело, он мог сорвать праздник.
Что ж, расскажу вам про Доссо —
мальчика, который не ведал страха.
Все звери боялись Доссо
и желали его смерти.
Ночью, когда он спал, звери
подкрадывались к дому
и выли до самого рассвета
в надежде напугать мальчика.
Рассвирепев, Доссо просыпался
и палил из ружья.
Однажды он пристрелил лису,
в другой раз — куницу,
потом собак, ежей, сурков.
Но каждый вечер звери возвращались
и однажды сказали ему: «Раз ты
так смел, поди открой серый грот,
где сидит бизон». И вот поутру
Доссо отправился к серому гроту
и, поднатужившись, открыл железную дверь.
Бизон не вышел, зато
издал страшный рев,
от которого мальчик оглох.
И тогда…
Маттео опять запнулся.
— Вот беда, и эта песня мне не удается… Все вылетело из головы.
Но тут с поляны раздался детский, звонкий голосок:
— Я помню! Помню эту песню! Она была в старой тетради. — И он подхватил песню Маттео, чисто выводя мелодию:
И тогда Доссо испугался, задрожал,
со всех ног бросился к дому.
С тех пор он уже не бегал по лугам
и по лесам с ружьем в руках,
но сидел на крыльце.
Звери не понимали, что стряслось,
видели лишь, что Доссо переменился.
И уже не приходили пугать его по ночам,
ступали осторожно, бесшумно,
опасаясь разбудить его.
Ведь они не знали, что Доссо
стал глухим. И даже петух,
который всегда путал время
и кукарекал за четыре часа до рассвета, —
даже он теперь молчал,
чтобы не потревожить сон ребенка!
Пел мальчик. Полковник, стоявший неподалеку, пытался разглядеть его, но в темноте мало что удавалось различить.
Как только мальчик продолжил песню, начатую было Маттео, ветер присоединился и стал подпевать ему. Из них получился прекрасный дуэт, словно оба тщательно отрепетировали этот номер. Воспрянув духом, Маттео извлекал из леса удивительной красоты созвучия, как двадцать лет тому назад. Вершины елей плавно покачивались в такт музыке. В конце песни мальчик вышел на пару шагов вперед и оказался в круге лунного света. Полковник узнал Бенвенуто и решительно направился в его сторону.
— Кто тебе позволил, — закричал Проколо, — шастать по ночам где попало?
Испуганный столь внезапным появлением своего дяди, Бенвенуто попятился и бросился наутек вместе с тремя или четырьмя товарищами, которые до сих пор сидели в тени.
Когда мальчиков след простыл и растаяло долгое эхо, раскатившееся по лесу от резкого выкрика полковника, Проколо вышел на середину поляны и громко приказал:
