Василий Аксенов - Самсон и Самсониха (сборник)
В такие минуты Глеб вскакивал с койки и уходил шататься. Шел пешком с Выборгской в центр.
Он никак не мог находиться по Ленинграду. Теперь, после долгой разлуки, город раскрывал ему свои тайны. Когда ежедневно проезжаешь по примелькавшимся улицам, здания, мосты, монументы теряют свое исходное значение и оборачиваются другой, обыденной стороной. Ну вот, например, Инженерный замок. Трамвайная остановка, следующая – Невский. Сейчас Глеб смотрел на это странное сооружение, на тусклое свечение шпиля и думал: вот логово бесноватого тирана, – и в ушах его стоял пронзительный, как экзекуция, свист флейты, и ему чудились механические взмахи сапог под крутящимся, как на шарнирах, стекловидным глазом императора.
Все его прогулки заканчивались всегда в одном месте. Стоячая вода канала похожа на запыленную крышку рояля. В ней отражается семиэтажная старая громадина. Через час начнут зажигаться окна, и может быть, осветится окно на четвертом этаже, возле водосточной трубы? Там в прихожей есть телефон. Единственный знакомый телефон, который он не потревожил после возвращения. Можно хоть сейчас зайти в подъезд и набрать номер. И услышать… Ну, наверное, удивленный голос скажет: «Таню? Она здесь не живет. Что? Вышла замуж и переехала». Конечно, переехала: у них ведь тесновато. Может быть, даже в другой город. Неужели даже в другой город? Нет, он не будет звонить: это страшно.
Шел май, и в шуме и блеске его трудового дня Глеб забывал черные воды канала и окно возле водосточной трубы. Все шире разливались по Выборгской асфальтовые реки, окружая заводы, прорываясь в кварталы новых домов.
– Все же мне больше нравится дома строить, – говорит рыжий Сергей, – каменщиком стану непременно. И тогда… Хочешь, тайну открою, Глеб?
– Ну? – улыбается Глеб.
– Знаешь Нинку с третьего этажа? Видная такая брюнетка. Заберу ее и в Башкирию подамся, в нефтяные районы. Что нам здесь болтаться – ни кола ни двора, а там, говорят, такие коттеджи строителям выделяют – будь здоров!
– А она согласна?
– Ну! Просто в восторге! – Он понизил голос. – Хорошая она дивчина, скажу тебе по чести.
Подошедший Юрка уловил последнюю фразу, заржал:
– Ну и ребята у вас будут, Серега! «Красное и черное» – кино такое есть. Умру!
О тайне Сергея и Нины знало все общежитие.
– Иди ты к дьяволу! – добродушно говорит Сергей и уходит, втайне довольный; он любит разговоры на эту тему.
Юрка занимает его место:
– К Нинке побежал, пропал совсем парень, а вначале, знаешь, нам все травил: по комсомольской линии, говорит, знакомство вожу. Да, как дела, Глеб?
У Глеба сегодня превосходное настроение. Он был у декана, и тот сказал ему: «Три года назад, дружок, когда ректор подписал приказ о вашем исключении, я надеялся, что вы снова к нам придете. Очень рад, что не обманулся».
– Отличные дела, Юрик, превосходные! Скоро на пляж мы с тобой поедем.
Они сидят в коридоре на подоконнике. Солнце ласковым жаром навалилось на их плечи, пронизало волосы. На улицах шалил еще ладожский ветерок, но здесь, на подоконнике, действительно создавалось пляжное настроение.
В конце коридора показалась высокая мужская фигура. Какой-то денди шел по общежитию – черный костюм, снежно-белая рубашка, сверкающие остроносые башмаки. И прежде чем Глеб узнал это загорелое лицо, эту неторопливую, уверенную походку, вошедший поднял руку с растопыренными пальцами.
– Глеб!
– Герка!
Они бросились друг к другу, обнялись.
– Как ты меня нашел?
– Твои старики дали мне след.
– Давно вернулся?
– Да, я здесь уже несколько месяцев.
Герка огляделся, неопределенно хмыкнул.
– Вот ты, значит, где закопался! Неплохо. Ну, – он отодвинулся от Глеба, осмотрел его с головы до ног, – молодчага, выглядишь первоклассно. Служба пошла тебе впрок.
– Тебе как будто тоже.
– Собирайся, дружище, о многом надо потолковать. А?
Одеваясь, Глеб пытался разобраться в своих чувствах. Радость? Конечно, подумать только!.. Герка, Геракл выплыл из небытия. Приплелся откуда-то из прошлого своей развинченной походкой, поднял лапу, и как будто не было этих трех лет, как будто не выгоняли их обоих из университета, как будто вот сейчас они сядут в Геркин «Москвич» и покатят куда-нибудь к Кириллу, у которого уже собрались ребята, кто-то тихо бренчит на пианино, а Таня стоит у окна со своим странным, отчужденным видом. Ага, вот почему приход Герки вызвал у него какую-то смутную тревогу и неприязнь, да, пожалуй, неприязнь. Таня стояла между ними всегда, загадочная Таня, которая проводила время в их компании, но не давала к себе притронуться. И еще было что-то, что мешало им по-настоящему сдружиться, может быть, даже более важное. Всегда, когда они начинали спорить, дело доходило чуть ли не до драки. К счастью, спорили они тогда мало. Но вот прошло три года, и если Герка так же изменился, как он… Это даже любопытно.
Когда они вышли из подъезда, Глеб вздрогнул: напротив в тени стоял серенький «Москвич».
– Узнаешь старую лошадь? – засмеялся Герка. Он вел машину, как и раньше, уверенно и небрежно, одной рукой поворачивая баранку.
– На днях новую получаем. Папаша тут время даром не терял: квартиру получил и все такое. Кури!
Он протянул Глебу хрустнувшую целлофаном пачку «Пелл Мелл».
– Откуда это у тебя? – поинтересовался Глеб.
– Снабжает тут один деятель.
По Гренадерскому мосту они пересекли Большую Невку, выехали на Кировский и помчались к Неве.
– Куда везешь ты меня, Геракл, ужли на Невский?
– Невский проспект, Невский проспект, сколько приятных лиц…
– Помнишь, черт?
– Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля, сколько дам и девиц…
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
– Ты видел кого-нибудь из наших?
– Здесь никого нет, все разъехались, одни мы с тобой остались, Глебка.
– А сигареты приятные. О Кирилле ничего не слышал?
– Эй! Сумасшедшая тетка, лезет под колеса. Кирилл? Где-то на Урале, многотиражкой ворочает. Неплохо мы жили, правда?
– Что ты говоришь? На Урале? Не думал, что Кирилл с места сдвинется.
– Ну! Я тебя больше удивлю: Мишка, наш Майкл, учительствует на Камчатке. Пишет, что доволен жизнью. Знаешь английскую поговорку: если не можешь заниматься тем, что любишь, полюби то, чем приходится заниматься. Что-то в этом роде.
– Брось трепаться, я понимаю Мишку. Представь: Камчатка, школа, затерянная в сопках, оленьи тропы, просторы какие!
– Ложная экзотика! Ты всегда был… Смотри, таксёр, зараза, на обгон идет. Эх, ловкач! Помнишь парней из медицинского, Владьку, Лёху Максимова? Вот где экзотика – устроились врачами на суда дальнего плавания.
– Это здорово, но, между прочим, для врача погибель: работы-то нет никакой. Вот нашему бы брату филологу…
– Зато валюта, мин херц, шмотки навалом. Стоп, приехали!
Они прошли сквозь вертящиеся двери и поднялись в лифте на шестой этаж, в ресторан. Давно Глебу не приходилось бывать в таких местах. Зал был пуст: обеды кончились, а вечерняя публика еще не собралась. Стеклянный купол пропускал многоцветные лучи закатного неба. Через полчаса здесь зажгутся все огни, и неба уже не будет видно.
– Слушай, Герка. Может быть, выпьем в подвальчике и погуляем? – сказал Глеб и сам удивился своему тоскливому тону.
Герка склонился к его уху.
– Глеб, если ты насчет тити-мити, то не волнуйся: у меня сейчас водится презренный металл.
Он похлопал себя по карману и победоносно огляделся. Подошел официант, зажег настольную лампу, расставил приборы. Герка, не глядя в карточку, назвал несколько блюд, заказал большое количество водки.
– Я все-таки не понимаю, парень, – обратился он затем к Глебу, – как ты оказался в этом общежитии?
– Это от горкомхоза, я там разнорабочим.
– О!
– Асфальтом улицы кроем, – уточнил Глеб.
– Твои старики отказались от блудного сына?
– Нет, я сам ушел из дому.
– Понимаю, поближе к жизни народа? Ведь ты писатель. Все еще грешишь, а?
Глеб с досадой поморщился. Почему-то ему не хотелось особенно откровенничать.
– Да нет, не совсем то… понимаешь… в общем, не совсем то, о чем ты думаешь.
Появился официант с каменным лицом жонглера, замелькал вокруг стола, крутя подносом, расставляя тарелки, наливая рюмки. Когда он исчез, Герка поднял рюмку, высокопарно произнес:
– За дружбу, за встречу на дорогах жизни, за нашу бурную молодость, которая еще не закончилась!
Они торопливо выпили три рюмки подряд. Оба чувствовали, что нужно сломать какой-то барьер, разделяющий их. По сути дела, и тому и другому казалось, что он сидит за столом с совершенно посторонним человеком, но они не хотели этому верить. После третьей рюмки Глеб тоже настроился патетически, разлил водку и провозгласил:
– Выпьем за счастье, Геракл! За большое счастье, которое нас ждет! Я верю!
Герка усмехнулся.
– Есть такие стихи, кажется, Киплинга:
Пусть за счастье пьют дураки,
Мы выпьем за чудеса.
За тех, у кого есть кулаки,
Голова и паруса.
Вот что верно: удача, расчет, немного фантазии, в нужную минуту удар кулаком – и ты в дамках, – закончил свою мысль Герка.
