Ноэль Шатле - Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]
Соланж устроилась на самой середине скамейки, прямо перед девчушками, которые в странном молчании сидят одна напротив другой. Неподвижные, понурившиеся, можно подумать, на обеих только что обрушилось какое-то страшное известие, которое совершенно убило их, пригнуло к земле.
Соланж, в который уже раз, проникает, пробирается в самую сердцевину этой тяжкой, слишком тяжкой для таких молоденьких девчушек тишины. Она берет на себя часть их молчания, как будто одно то, что она окажется внутри, пусть даже ничего не зная и ничего не понимая, может сделать его менее тягостным. Заляпанные наклейками ранцы школьниц не вяжутся с загадочными терзаниями, от которых так низко клонятся две головки с еще детскими кудряшками на тонких белых шейках.
Решетчатая калитка скрипнула. Кто-то сюда идет: пожилая особа, она ведет кого-то на поводке… Соланж узнает Даму-с-рыжим-котом.
Обе девочки, все так же молча, вскакивают и решительно, почти яростно встряхиваются, словно пытаясь скинуть с души несправедливо, нечестно навалившийся груз, потом бросаются к выходу и с дикарскими воплями перепрыгивают через металлическую ограду.
Соланж припоминаются рассказы о войне, там было что-то похожее: солдаты с ревом выскакивали из окопов и с безрассудной смелостью бросались навстречу вражескому огню.
Ее с неодолимой силой захватило сострадание, прежде всего — к этим девчушкам, потом к людям вообще, по крайней мере, к тем, кого что-то постоянно толкает в сражение. Потому что лично она, Соланж, с некоторых пор больше не сражается ни за что и ни за кого, и еще того меньше готова сражаться ради себя самой. Соланж избавилась от оружия, от какого бы то ни было оружия в ту самую минуту, когда замедлила шаг, сменила ритм, с тех пор, как ступает, старательно отмеряя и выверяя каждое прикосновение ступни к асфальту, плавно покачиваясь на ходу… Это плавное покачивание управляет теперь ее жизнью. Оно — единственная мера, которой она согласна подчиниться, потому что здесь нет принуждения, нет насилия, словом, для нее это естественный ритм. Тайный метроном сопровождает ее в глубоком бездействии, заполняющем дни и ночи.
Вид разъярившихся девчушек, одичавших от собственного крика, в котором звучало желание победить, восторжествовать вопреки немому страданию, — а может быть, и именно из-за того, что оно есть, — вернул ее к собственной истории, полной скачек с препятствиями. И она оттуда, где оказалась теперь, с этой скамейки, где ничто ни к чему не обязывает, пожалела этих школьниц.
Тем временем Дама-с-рыжим-котом посадила своего питомца на зеленый лоскуток газона. Кот принялся поочередно обнюхивать травинки, одну за другой, и всякий раз чихал. Дама вслух комментировала его впечатления, проявляя при этом тонкое проникновение в кошачью психологию. Время от времени кот с благодарностью поднимал на хозяйку желтые глаза.
Вот два существа, которые друг с другом не воюют, между ними нет никаких препятствий, их разделяет только поводок, но так гармонично протянутый, что не сразу и скажешь, кто из них кого держит на поводке. Узы любви в самом прямом смысле слова, соединившие кошачью шею и старую женскую руку, ни руки, ни шеи не ранящие, словом, идеальная связь между двумя безоружными существами, живущими в мире и согласии.
Дама села на скамейку. Рыжий кот свернулся клубочком у ног хозяйки, его ноздри все еще вздрагивали от подарков, которыми осыпала его зелень. Тот и другая грелись на солнышке. Четыре блаженно прикрытых глаза.
Соланж с наслаждением впитывала эту уютную теплую безмятежность. Сквозь дрожавшую на ресницах радугу она смотрела на ровные бороздки, проведенные граблями в золотистом песке. Они уводили ее далеко-далеко назад, к столу, вокруг которого собиралась ее семья. В дни, когда подавали картофельное пюре, она чертила вилкой бороздки до тех пор, пока хлынувший неудержимым потоком темный мясной соус не забрызгивал все вокруг, несмотря на то что она заранее выкапывала для него колодец посреди этого белоснежного пейзажа. Каждый раз Соланж испытывала потрясение. Каждый раз мать начинала за нее извиняться. Потом все улаживалось благодаря несравненному вкусу этой упоительной смеси и перспективе начать все заново с чистой тарелкой, на которой она снова нарисует тот же пейзаж, проведет те же безупречные бороздки в светлом пюре…
Соланж вздрогнула от неожиданности: рыжий кот запрыгнул к ней на колени.
— Похоже, Морковке вы понравились…
Женщина произнесла это тем же певучим тоном, которым разговаривала с котом. Тот немного покружился, потоптался, словно хотел промять ямку, устроить себе гнездышко в подушке коленей, потом устроился, прижавшись головой к животу Соланж.
— Тут отчасти дело в вашей юбке. Всем тканям Морковка предпочитает шерстяные.
Соланж опустила обе руки на теплый клубок. Маленькие темные пятнышки, вышитые временем теневые цветочки удивительно красиво смотрелись на рыжей шерсти Морковки. Она заново их пересчитала. Певучий голос старой дамы монотонно затянул свое. Соланж слушала. И, когда мелодия затихала, вставляла свой вопрос.
Так она узнала, что Дама-с-рыжим-котом всю жизнь прожила в этом квартале. Здесь родилась. Здесь вышла замуж. Здесь и умрет. С тех пор как Фернан, шесть лет тому назад, покинул ее — «… уже шесть лет прошло, представляешь, Морковка!» — она решила отказаться от своей слишком большой и слишком пустой квартиры и, взяв с собой самое ценное из мебели, перебраться в дом престарелых «Приятный отдых». Там она чувствует себя не такой одинокой. Но это совершенно не мешает ей время от времени приходить в скверик, просто для разнообразия. Это Морковкин скверик. Собственно говоря, это их общий скверик — «… правда ведь, Морковка?» Конечно, Морковка — странное имя для кота, лично она предпочла бы назвать его в честь какого-нибудь императора, Цезарем или Нероном, но дочка директрисы «Приятного отдыха», малышка Эмили, придумала ему такое прозвище, вот и…
…Да, да, в «Приятном отдыхе» жить действительно приятно. Садик такой красивый, ухоженный. В этом году бегонии совершенно великолепные. Ничего не скажешь, Люсьен — это нашего садовника так зовут, Люсьеном, — так вот, Люсьен просто себя превзошел. Что касается мадам Шуазель — это директриса «Приятного отдыха», — мадам Шуазель очень милая. В последний четверг месяца всегда бывает праздничный полдник с концертом, подают гренки с маслом и теплый шоколад. Они с Морковкой ни за что на свете не согласились бы пропустить этот полдник с концертом. «Правда ведь, Морковка?» Серьезная музыка — это, конечно, великая вещь. Особенно Шопен. Да-да, Шопена они любят особенно.
— Мадам Шуазель? Она принимает посетителей по утрам. Можно договориться о встрече. Речь идет о ком-то из ваших родных? Ну, словом, достаточно созвониться. Если хотите, могу показать вам мою комнату. Ее окно выходит в сад, как раз туда, где Люсьен посадил бегонии. Все, кто живет в «Приятном отдыхе», любят туда приходить…
Соланж ощущала прикосновение влажного носика, уткнувшегося в ее живот, певучий голос мурлыкал ей в самое ухо. Бегонии Люсьена, малышка Эмили, Шопен-с-теплым-шоколадом и гренки-с-маслом превращались в мягкую подушку.
На скамейке в скверике коту и двум женщинам снился «Приятный отдых».
Одна из женщин была уже стара.
И трудно сказать, кто из этой троицы мурлыкал громче.
~~~
Гренок похрустывает, делает вид, будто сопротивляется, потом, словно разом сдавшись, мгновенно подается, тает в мягких объятиях влажных губ.
Это интимное прикосновение в точности соответствует тому усилию, которое Соланж соглашается прикладывать к собственному существованию. Ей нравится то, как гренок похрустывает, а потом благодушно покоряется. С хлебом все по-другому: его надо откусить, победить его сопротивление.
Она больше не хочет откусывать хлеб. Она вообще больше ни во что не хочет вгрызаться, кусать. Покусывать, отщипывать понемножку — вот ее новый способ поглощать вещи, пользоваться жизнью, она не стремится ни к подвигам, ни к совершенству.
И потом, утренние гренки с маслом имеют еще и другое преимущество. Они помогают ей уплывать, грезить. Потому что теперь по утрам Соланж себя не тиранит, она больше не вооружается тряпками совести, чтобы дочиста отмыть душу. Она мысленно прогуливается, медленно движется, поглядывая по сторонам, и с особенным удовольствием сворачивает в детство, которое все чаще встает перед ней упоительными напоминаниями, она готова перебирать их до бесконечности, растроганная и ошеломленная.
Забравшись в постель, поставив поднос с завтраком на колени, поглубже зарывшись в груду шалей, шерстяных кофточек и перин — в последнее время она стала зябнуть, — Соланж отправляется странствовать по тропинкам памяти. Воспоминания, словно грибы, так и лезут из теплой, рыхлой почвы прошлого, только успевай собирать.
