Радек Йон - Memento
— И на дачу станешь ездить на этом своем мотоцикле?
— Угу.
— И не будешь понапрасну злить отца?
— Угу.
— С ним ведь тоже надо считаться. Нельзя отца расстраивать.
— Ты золото, мам.
Конечно, я мечтал потрясти всех этой своей трещоткой!
Ты даже не обернулась. Само собой, у тебя ведь поважнее заботы. Благородная миссия. Спасать в белоснежном халате несчастных пациентов. Заманчивая перспектива. Но ведь и я хотел того же!
Как все странно перепуталось…
Удрать бы от всех этих переглядываний за спиной, которыми провожают меня одноклассники. А ведь не так давно мне жутко завидовали. Зато теперь тихо радуются. Нет ничего приятнее, чем несчастье другого. С большой высоты больнее падать. Хоть бы не видеть, как ты прохаживаешься с этим недоноском. Удрать от всего!
Гонза в шесть уже в пижаме. Из кухни выглядывает любопытная мамаша.
— Здравствуйте, пани Юриштова. — Прилично воспитанный юноша. И только она за дверь: — Что за дерьмо ты мне продал? Отвалился рычаг переключения скоростей. Пришлось тащить на себе эту дрыну от самих Хухлей!
— Не дрейфь, с рычагом уладим.
— Отлично. А как мы уладим с моими тремя прогулами?
— С какими еще прогулами?
— Три урока после обеда.
— Эх ты, слабак. Да нас… на них. Считай — это самые важные часы в твоей жизни…
Самые важные часы. А за чем мы вообще-то гонимся? Быть лучшими в городе, районе, области, в мире? Престиж, признание… А какие мы друг с другом? Отшвырнуть, чуть покажется, что от другого можно получить больше. Любой ценой — вперед. Хоть по трупам. А я? Куда я спешу? Ходить с Олиной не только в школу, но и в институт? Зачем? Чтоб быть таким же, как она? Как все?
Ну вернись, прошу тебя. Не могу я теперь один…
Три прогула или тридцать, какая разница. С Гонзой в Карлштейне[14]. Сколько раз в девятом мы вот так приезжали сюда на велосипедах. Девчонки — телки, да здравствует дружба! Сигареты и мужские разговоры.
— Ты для нее даже слишком хорош. — Такое утешение сгодилось бы разве что для семи- или восьмиклашки.
— А тебе не влетит за прогулы, Гонза?
— С учением покончено.
— Как это? А почему?
— Они мне права не хотят давать. Любой сопляк у нас раскатывает на машинах, а ко мне привязались.
— Из-за чего?
— Талдычат, будто у меня какая-то там болезнь. Врут все. Я уже давно вылечился.
Олина, любовь моя, не видеть тебя хотя бы минуту!
Неделя прогулов. Узнает отец, точно выдерет. Так позорить семью! Тогда и мама не спасет. Пожизненный домашний арест. Надо спрятать ремень. Только с него ведь станется, отдубасит и веником. Ему без разницы!
Остается раздобыть справку. Отец проспал. Бреется в ванной и ругает маму, почему та не проверила будильник. Черт знает что такое!
«Нельзя трогать весы для реактивов».
«Нельзя трогать весы для реактивов».
«Нельзя трогать весы для реактивов».
— Пап, ты уже уходишь?
— Не видишь, я тороплюсь?
— Ты мне вот тут не можешь расписаться?
— Это еще зачем?
И время вдруг откуда-то нашлось!
— Да я вечно забываю и трогаю весы для реактивов. Вот и заставили сто раз написать.
— Что ж, парень, за глупость надо платить.
— В самом низу, чтоб все поместилось. Спасибо.
Отрезать половину листка и написать над отцовской подписью справку — дело техники.
— Подойди-ка сюда, олух! Думаешь, можно вечно нас в школе позорить? Звонила классная, интересовалась, что это с тобой было. Догадываешься, чего ты заслужил?
Медленный, зловещий шаг, он всегда так ко мне подходит. Перед поркой. Смотри, я ведь уже взрослый, пап.
Сколько раз ты меня избивал? Сто? Пятьсот? Терпение лопнуло, понимаешь?
— Я тебе устрою, Михал, ты у меня дождешься! Еще одна такая выходка, и дома начнется настоящая война, уразумел?
Дерьмо. Я тебе тоже устрою, папочка. Война закончилась. Плевать мне на все! Последний раз ты на меня замахнулся. Не позволю я каждому гадить себе на голову! Вы еще наплачетесь.
— Михал, куда ты, постой!
Еще увидишь, папочка.
— Гонза, я из дома удрал. Обрыдло до смерти.
— Пронюхали?
— Гм.
— Ну и отлично. Мне бы тоже неплохо сменить обстановку. Пока моим из ремесленного не позвонили… У тебя сколько денег?
— Я еще домой зайду. Предок вечером работает.
— Есть у меня на примете один тип, он твою «Яву» за тысячу двести купит. Как раз на дорогу.
Господи боже, ну и кретин же я был. Ни о чем больше думать не мог, только о том, почему ты меня бросила, Олина. Веришь?
— Пан Отава… Проснитесь… Пан Отава… Попробуем дышать самостоятельно, а? Откройте глаза…
Михал послушно открывает глаза.
— Доброе утро, — улыбается сестра. Лицо без единой морщинки. Она склоняется над постелью и вытаскивает изо рта Михала эту мерзкую трубку.
— Вот и хорошо, — приговаривает она.
Михал начинает кашлять.
— Вам что-нибудь нужно? — У постели снова появляется сестра.
— Олина еще здесь? — с трудом ворочает непослушным языком Михал.
— Кто?
Михал откашливается:
— Та черненькая сестра. Вчера ночью…
— Я тут одна черненькая, пан Отава. — В голосе профессиональная любезность.
— Но вчера, когда меня привезли… — объясняет Михал.
— Вас привезли в мое дежурство. Оно еще не кончилось.
— Простите, — бормочет Михал.
— Ничего. — Улыбка. Никаких проблем или профессиональная маска?
Он кивает головой и закрывает глаза, точно от этого мучения могут кончиться.
Идиотство! Что может быть хуже, когда не веришь собственным глазам?
Батарея бутылок из отцовского бара. Это тебе за все. Виски, коньяк, мартини, джин, водка — все летит в рюкзак. Запасная майка, рубашки и еще один свитер. Вынимаю из шкафа отцовскую мелкокалиберку. Довоенный «маузер»! И коробку патронов.
Мы вдруг совершенно свободны. Никаких обязанностей. Жизнь где-то в затерянном уголке Словакии.
— Утром, едва разойдется туман, — в засаду, на обед — косуля на вертеле, десерт — черника с горных откосов. Загораем до самого вечера, потом ловим парочку форелей — что еще в жизни надо?
Тогда я, правда, не понимал, о чем это Гонза говорит.
— Как вы себя чувствуете? Пан Отава, вы меня слышите?
Чья-то рука на плече Михала.
Опять незнакомое лицо. Врачиха? Морщинки у глаз и рта. Часто улыбается?
Он кивнул.
Может, она сменила того врача, который ночью запихивал в меня все эти трубки? Хоть бы. От его сурово поджатых губ Михалу становилось так страшно, как в детстве от отцовского лица, когда тот стискивал зубы, разъяренный очередной выходкой сына. Михал почему-то ждал, что вчерашний врач еще обязательно заявится читать нотации.
— Ну, как вам?
— Получше, — выдавил Михал. Про боль в ногах помолчим.
— Вот и хорошо. Вы передозировались наркотиками. Один?
Он снова кивнул.
— Почему?
Почему? Почему я рискую умереть? Почему начал колоться? Да разве я знал, куда лезу? Разве нас кто-нибудь предупреждал? Сказали, когда уже было поздно.
Он пожал плечами и с трудом выговорил:
— Несчастный случай.
Докторша вспомнила про собственную дочь и ее развод. Сегодня. Сколько раз мы с ней из-за этого ссорились. А ее вызывающее пожатие плечами? Ну, не повезло. Простая констатация. А ведь ровесница этому вот живому трупу.
— Неужели вам не жалко хотя бы родителей? — не удержалась врач.
Мама. Тьфу ты, черт. Михал кивнул.
— Но теперь-то вам придется сделать выбор.
Да отвяжись ты. Разве я могу жить иначе? Оставьте меня в покое. Жить. Как будто это все умеют. Каждый день на работу, с работы, набить себе брюхо, глазеть в телик. А потом? Одно и то же. До омерзения. Плевать я хотел на такую жизнь. Понимаете? Оставьте меня!
Он закрыл глаза.
Только моя жизнь совсем не обещала быть скучной. Никто ведь не запрещал мне заняться чем-нибудь достойным.
Родители. У матери, скорее всего, был бы сердечный приступ.
— Что ты снова натворил, Михал? — Лицо отца словно сфотографировано «рыбьим глазом». Усталые глаза без очков. Вот почему он так близко наклоняется ко мне. Снова глюки?
— Мама от этого слегла. Сердечный приступ. Она в больнице. Ты не можешь хотя бы ради нее…
— А как ты думаешь, — ухмыляется Михал, — если бы в тот раз вы не стали меня разыскивать…
— Когда?
— Когда мы сбежали в Словакию. Может, все обернулось бы по-иному.
Усталое лицо отца, как обычно, каменеет. Михал представляет это даже слишком хорошо.
— По-твоему выходит, мы виноваты? Разлегся тут и ломает голову, на кого бы свалить вину: плохой отец заставлял сына учиться и вести себя по-человечески.
Сто раз пережеванные фразы.
— Допрыгался, и поделом, парень. Нечего сваливать на других!
