Алексей Фомин - Затон
Синев замолк, с надеждой глядя своими телячьими глазами на Славу. И даже стал по стойке «смирно», вытянув руки по швам и сжав кулаки.
Слава смотрел на этих простых, не очень далеких, но честных людей: на русского солдата и его сорокапятилетнюю старуху-мать, благодаря человеческой жадности и подлости, попавших в бесчувственные жернова государственной машины, и чувствовал, что душа его плавится. Сначала она нагревалась, обугливаясь и становясь из лазурно-зеленой с редкими серыми вкраплениями все чернее и чернее. Потом, раскалившись, стала красной и, наконец, побелев, закапала, как слезами, тяжелыми горючими стальными каплями. К тому моменту, когда Синев закончил свой рассказ, внутри у Славы вместо души уже был клинок. И он сам уже был не Слава Будылин, а златоустовский булат – стремительный, разящий, обоюдоострый, тяжелый, несущий смерть.
Он поднялся с табурета и, пошарив по карманам, достал бумажник. Копаясь в его отделениях, доставал купюры, потом сунул их обратно, закрыл бумажник и протянул его Синеву. Тот стоял, опустив руки и в растерянности моргая глазами. Тогда Слава подошел к нему и, засунув бумажник в карман его брюк, сказал:
В полк не ходи. Езжай домой, к черту на кулички, купи себе новые документы, но сюда не суйся. Убьют. – И вышел.
Он бежал по улице и в своем беге, ритмичном и размеренном, походил на знаменитых эфиопских марафонцев-чемпионов. Такой же невысокий, сухой, жилистый. Такой же целеустремленный и неутомимый. С такими же тонкими, резкими, скульптурновылепленными, загорелыми до черноты чертами лица. С такими же изящными, раздувающимися, как у бегущей антилопы, ноздрями. Только раздувались они у него не от сверхусилий, а от гнева.
Когда Слава рванул дверь портновского кабинета, тот сидел за рабочим столом и увлеченно разыгрывал какую-то стратегию на принесенном из дому лэптопе.
А, Славка… Привет, проходи.
Одним прыжком преодолев расстояние до стола, и не замечая протянутой руки, он молниеносным движение рубанул ребром ладони по горлу. Перескочив через стол, Слава наступил на грудь опрокинувшемуся назад вместе со стулом Портнову.
Это тебе за Синева! Остальные?!. Твоих рук дело?!.
Портов лежал на спине и хрипел, держась обеими руками за горло и раскрывая рот, как рыба. Слава поднял ногу и ударил каблуком прямо в сердце.
Ну? Отвечай!!!
Издав утробный звук, Портнов повернулся на бок и, сложившись пополам, с хрипом выдавил из себя:
Это… комбат…
Слава снова нанес удар ногой, на этот раз целя в живот, потом еще и еще.
Кто еще участвовал?
Не… бей… Зам… полит… Коман… дир… – хрипел Портнов.
Но Слава уже не мог остановиться. Он методично бил ногами по зубам, по лицу, превращая его в кровавое месиво.
Квартирку, говоришь, прикупил?! Квартирку!..Квартирку!..
Привлеченный криками, в кабинет заглянул какой-то боец. Слава зыркнул на него своими темными, горящими, как уголья, глазами так, что тот моментально захлопнул дверь и ретировался. Словно вспомнив что-то, Слава остановился, на долю мгновения задумался и, оставив в покое уже полумертвого Портнова, выбежал из кабинета. Ему еще надо было посчитаться с остальными.
Комбата на месте не оказалось. Командирский кабинет… Пустой. Замполит… На месте.
На мечущегося по штабу, как безумный, капитана Будылина навалилось сразу несколько человек, задержав его на пороге замполитовского кабинета. Но, зарычав, как раненый зверь, он стряхнул их с себя. И почти без разбега, как леопард, прыгнул через стол на замполита, сомкнув на его горле цепкие пальцы.
Эпизод 3. Эдя. Москва. 2006
Привет, Ниночка! – Эдя, как всегда, ворвался в офис как яростный молодой муссон, наполняя воздух вокруг себя дорогой парфюмерной свежестью.
Здравствуйте, Эдуард Яковлевич! – Ниночка, ловко оттолкнувшись ногами, откатилась на своем стуле назад и, соскочив с него, усердно приветствовала шефа, изобразив едва ли не книксен.
Нет, не то, чтобы Ниночка так низкопоклонствовала перед начальством. Ничуть. Вот, например, два других компаньона. Да плевать она на них хотела: и на Вадю, и на Аньку. В особенности, на Аньку. Жуткая воображала. «Ниночка, подайте то, Ниночка, подайте это». И нет, чтобы по-человечески на «ты». А все обязательно с издевкой, на «вы». Но Эдуард Яковлевич – это особая статья. Ниночка уже почти год работала в фирме, и, втайне и практически без всякого успеха и надежды, любила (да что там любила; обожала, боготворила) Эдю. Любовь эта, как факт малообъяснимый, давно стала предметом постоянных пересудов и подтруниваний остальных работников фирмы. Да и то сказать: статная красавица 20-ти лет от роду, фотомодель Ниночка, с ногами от ушей, и маленький, пузатенький, с вечно мокрыми, раскисшими, как вареники, губами и смотрящим на сторону носом, Эдя. До того, как получить это место, Ниночка была абсолютно уверена, что любой директор только и делает, что крутит шуры-муры со своей секретаршей то на рабочем столе, то в кресле, то на каком-нибудь диванчике. И уж кто к ней только ни подкатывался: и плейбой Вадя, и «сотрудник за все» Иван со своим дружком-компьютерщиком, и даже кое-кто из профессоров-посетителей, не говоря уж о старом козле юристе, который и в офис-то приходил раз в неделю на два часа. Один только Эдя оставался тверд, как скала, не реагируя ни на особую старательность и услужливость, ни на спущенные до середины ягодиц джинсы и прочие изощрения современной моды.
Ну, как у нас дела, Ниночка? – Вполне резонный вопрос для руководителя, явившегося на работу в половине двенадцатого.
Все в порядке, Эдуард Яковлевич, – радостно доложила Ниночка, – все на месте, работают, нет только Вадима и Анны. Да, профессор приходил, вот, оставил, – она протянула Эде увесистый том, – ну, этот, который вчера звонил. Сейчас фамилию посмотрю. – Она начала рыться в своих бумагах. Узнав в свое время, что посетители офиса, как правило, сотрудники НИИ или ВУЗов, она, ничтоже сумняшеся, именовала всех их профессорами.
Не надо, – наполеоновским жестом остановил ее Эдя, – я понял, о ком речь. Он что-нибудь просил передать?
Нет, – Ниночка подкатила свои глазищи, млея от близости шефа, – он Вадима ждал, сказал, какие-то последние результаты хотел с ним обсудить.
Хорошо, – с томом под мышкой Эдя прошествовал в кабинет и закрыл дверь.
Оказавшись в кабинете, он прошел к Вадиному столу и швырнул на него злополучный отчет, потом, заняв свое рабочее место, облокотился о стол, схватившись обеими руками за голову. «Все, разлюбезный друг детства Вадечка, – подумал он, – ты меня достал. Мало мне твоих разборок с Анькой, так еще и эта дура на мою голову … Какого черта ты ее брал на работу? – мысленно задал отсутствующему собеседнику риторический вопрос Эдя. – А? Чтобы еще одну девку иметь под боком? Чтобы Аньку было проще дурить? А с Анькой-то… а с Анькой … Я тебе говорил: «Не трогай Анну! Пусть человек работает. Не крути ей мозги! Что тебе других баб мало?!.»
Эдя откинулся в кресле назад, машинально принявшись потирать руками подлокотники. Все рушилось. Все, что он с таким тщанием создавал, рушилось из-за какой-то мелочи, какого-то пустяка, к работе-то, но большому счету, и отношения не имеющего. И когда? В момент наивысшего успеха, когда только, как говорится, живи и радуйся.
Он поднял трубку и, не спеша, набрал номер, и после долгих секунд ожидания вдруг взорвался яростным криком:
Вадька, сволочь, ты почему не на работе? Тебя Нефедов сегодня полтора часа прождал!
Я болею, Эдя, – проблеяла трубка.
Болеешь, говоришь? – зашипел Эдя в трубку. – Нефедов, доктор наук, заслуженный изобретатель, лауреат Государственной премии ждет тебя, сопливого засранца, полтора часа, а ты болеешь? Знаю я твои болезни, – с новой силой заорал он, – водки ты обожрался. Целую неделю уже пьянствуешь. Анька, небось, тебя застукала, как блудливого кота, вот ты и передрейфил. Со страху и глушишь водку. Нет, ты скажи, совесть у тебя есть?
Откуда ты знаешь, что застукала? Это она тебе сказала? – слабым голосом поинтересовался Вадя.
Да нет, нечего такого она мне не говорила. Она, когда вернулась, позвонила мне, подробно рассказала о результатах поездки, сказала, что очень устала и берет отпуск на неделю. А тебе просила передать, чтобы ты ей больше на глаза не попадался, не то она тебя убьет.
Ну, вот видишь, Эдя. Говорит – убьет. Она ведь, знаешь, какая, слов на ветер не бросает. Я ее боюсь. – В голосе Вади зазвучали пьяные слезы.
Успокоившийся было генеральный директор снова разозлился так, что аж подпрыгнул на стуле:
Ты мне дурку-то не гони! Испугался он. Одна, значит, устала, другой испугался. А работать кто будет, а?! Я тебя спрашиваю? Все на меня решили повесить?! Или мне вас насильно в рай тащить? Ты почему от меня прячешься? Почему вырубил телефон? Да я тебя, мерзавца, по всей Москве разыскивал всю эту неделю! В общем, так. Завтра ты в 10.00 на работе трезвый, как стеклышко. И эту неделю ты мне отработаешь. Или можешь не появляться здесь больше никогда. Понятно?
