Натан Файлер - Шок от падения
— Прости меня за прошлый раз, милый.
— За что, мама?
— За то, что тащила тебя мимо школы на глазах у твоих одноклассников.
— Ты меня наказывала?
— Не знаю. Может быть. Не уверена.
— Нам надо снова туда идти?
— Думаю, да. Ты уже в куртке.
— Это ты надела ее на меня. И застегнула на молнию.
— Правда?
— Да.
— Тогда пошли.
— Я не хочу.
— Я знаю, Мэтью. Но ты болен, и, боюсь, тебе уже пора принимать антибиотики. Мы должны показать тебя врачу. Я правда застегнула твою куртку?
— Но почему прямо сейчас? Нельзя подождать, когда кончится прогулка?
— Не знаю, я об этом не думала.
Я передаю ей пустую кружку с надписью «Самая лучшая мама». Стоит об этом подумать — и я снова там. Она открывает дверь, протягивает руку. Я беру ее, и все повторяется.
— Нет!
— Мэтью, не спорь. Надо идти. Надо показать тебя врачу.
— Нет. Я хочу с папой.
— Не глупи, он на работе. Ты выстудишь весь дом. Перестань. Пойдем.
Она крепко держит мою руку, но я сильнее, чем она думает. Я тяну изо всех сил и случайно цепляюсь пальцем за ее браслет с брелоками.
— Смотри, что ты наделал! Ты его сломал.
Мама нагибается, чтобы поднять с пола цепочку, поблескивающую крохотными серебряными брелоками. Я протискиваюсь мимо нее и при этом довольно сильно ее толкаю. Она теряет равновесие и, перед тем как упасть, машет руками, как голубь крыльями.
— Мэтью! Подожди! В чем дело?
В несколько прыжков я выбегаю за ограду, захлопывая за собой калитку. Бегу изо всех сил, но мама нагоняет. Нога соскальзывает с тротуара, я слышу тревожный гудок проезжающей машины.
— Погоди, малыш. Ну, пожалуйста.
— Нет.
Я бросаюсь через дорогу, срезая себе путь между машин, одной даже приходится вильнуть в сторону. Мама вынуждена ждать. Я поворачиваю за угол, потом за другой, и вот я уже у школы.
— Это снова ты, Мэтью? Смотрите, это Мэтью. Его мама гонится за ним. Смотрите! Она за ним гонится.
Я бегу вперед, а мама — следом. Она кричит мне, чтобы я остановился. Она зовет меня своим малышом. Своим маленьким мальчиком. Я останавливаюсь. Поворачиваюсь. И падаю ей на руки.
— Смотрите! Смотрите на них! Позовите учителя.
Мама поднимает меня, целует в лоб и говорит, что все будет хорошо. Она несет меня, и сквозь дурацкий капюшон я чувствую, как бьется ее сердце.
— Прости меня, мам. Прости.
— Ничего, ничего, малыш.
— Я так по нему скучаю, мам.
— Я знаю, мой маленький. Конечно, скучаешь.
Она несет меня, и сквозь дурацкий капюшон я чувствую, как бьется ее сердце.
Никогда не оставляйте детей без присмотра
В Бристоле есть знаменитый мост, который называется Клифтонский подвесной мост. Он очень популярен у самоубийц. На нем даже висит табличка с номером «Самаритян».[4]
Когда моя мама в первый раз бросила школу, еще до того как познакомилась с отцом, она занималась какой-то канцелярской работой в компании «Роллс-Ройс».
Ей там не нравилось, потому что у нее был ужасный начальник, который все время выставлял ее никчемной дурой. Она хотела уволиться, но боялась сказать об этом деду. Он согласился на ее уход из школы только при условии, что она найдет работу.
Однажды вечером она возвращалась домой на мопеде, но, доехав до своих дверей, не остановилась.
— Я поехала дальше, — сказала она мне.
Мама присела на краешек моей кровати в ночной рубашке, разбудив меня среди ночи, чтобы лечь рядом со мной. Она часто так делала.
— Я сама не знала, зачем живу, — прошептала она.
— Мам, ты не заболела?
Она не знала, что едет к подвесному мосту, но на самом деле ей нужно было попасть именно туда. Она поняла это, только когда не смогла найти дорогу.
— Я потерялась.
— Сходить за папой?
— Нет, давай спать.
— Ты сегодня спишь здесь?
— А что, нельзя?
— Конечно, можно.
— Я потерялась, — прошептала она в подушку. — Даже это у меня не получилось.
У мертвых есть дни рождения
Ночью, накануне того дня, когда моему умершему брату должно было бы исполниться тринадцать, я проснулся оттого, что услышал, как он играет в своей спальне.
Мне все лучше удавалось его представлять. Поэтому я лежал с закрытыми глазами и смотрел, как он достает из-под кровати раскрашенную картонную коробку.
Саймон хранил в ней свои сувениры, но для таких, как он, мир полон удивительных вещей, и сувениром может стать все, что угодно. Там были бесконечные пластмассовые игрушки из рождественских хлопушек и макдоналдсовских «Хэппи Мил», стикеры от зубного с надписью «Я не боялся» и от логопеда с надписью «Молодец» и «Суперзвезда!». Если на открытках от дедушки и бабушки стояло его имя, они тоже отправлялись в коробку. Еще там были значки «Учись плавать», грамоты, какая-то окаменелость с Чесил-Бич, красивые камушки, рисунки, картинки, открытки, сломанные часы — словом, такая куча разного мусора, что крышка едва закрывалась.
Саймон хранил память о каждом дне своей жизни.
Как ни странно, все осталось на своем месте. Иногда мне даже не верилось, что его комната по-прежнему здесь. Помню, вернувшись домой из «Оушн Коув», мы трое остановились в дверях, прислушиваясь к пощелкиванию остывающего мотора и неотрывно глядя внутрь. Комната Саймона никуда не делась; на окнах по-прежнему висели желтые занавески с покемонами. У нее не хватило деликатности тихонько собраться и уйти. Она встретила нас там, где мы ее оставили: вверх по лестнице, дверь рядом с моей спальней.
Прижимая подушку к груди и не открывая глаз, я вижу, как он роется в своих воспоминаниях, чтобы найти самое важное — лоскуток желтой ткани. Это клочок самого первого одеяла, в которое его завернули живым комочком счастья и страха, и он не желал с ним расставаться. В семь, восемь, девять лет — оно всегда было с ним, он везде таскал его за собой. Пока я не сказал ему, что он ведет себя как маленький. Я сказал, что он носится с этим одеялом, как ребенок, и если бы он не был таким тупицей, он бы и сам это понял. После чего оно исчезло, и все с гордостью признали, что Саймон перерос этот этап.
Я лежал, прислушиваясь к его возне. Когда он, судя по скрипу одноразовых наволочек, улегся в постель, на меня снова навалился сон. Затем послышался еще один тихий, еле различимый сквозь сон звук: мама пела ему колыбельную.
Весеннее солнце нарисовало на ковре в моей комнате длинные белые полосы.
Это было воскресенье, а значит, мы завтракали за большим столом. Я надел халат, но не стал сразу спускаться вниз. Сначала мне нужно было кое-что проверить.
Я уже бывал в его комнате раньше.
Папа хотел, чтобы я не боялся и не придумывал всяких ужасов, поэтому после того, как я вернулся от бабушки Ну, мы зашли туда вместе. Мы неловко топтались на середине, и папа сказал что-то насчет того, что Саймон не обиделся бы, если бы я иногда брал его игрушки.
Все всегда знают, что мертвым понравилось бы, а что — нет. И это ровно то, что нравится или не нравится им самим. Когда у нас в школе умер от менингита один хулиганистый мальчишка, Эшли Стоун, в память о нем устроили собрание, на которое пришла его мама, и мистер Роджерс произнес речь о том, каким веселым и жизнерадостным мальчиком был Эшли, и что мы всегда будем с любовью вспоминать о нем. А потом он сказал, что Эшли хотел бы, чтобы мы росли храбрыми и трудолюбивыми. Вообще-то, мне кажется, Эшли совсем этого не хотел, хотя, возможно, все дело в том, что я сам этого не хочу. Ну, вы понимаете, к чему я клоню? Хотя, наверное, папа все же был прав. Саймон не обиделся бы, если бы я брал его игрушки, потому что он был нежадный. Но я все равно их не брал по одной простой причине. Я чувствовал себя виноватым. А значит, так оно и было.
Модели самолетов слегка покачивались на веревочках, и батарея стонала и поскрипывала. Я подошел к кровати и взял с подушки обрывок желтого одеяла.
— Привет, Сай, — прошептал я. — С днем рождения.
Потом я положил одеяло обратно в коробку и закрыл крышку.
Дети легко верят в то, во что им хочется верить.
Наверное, и взрослые тоже.
В кухне папа готовил завтрак, подкладывая на шипящую сковородку кусочки бекона.
— Привет, mon ami.
— Где мама?
— Она плохо спала сегодня, солнышко. Будешь сэндвич с беконом?
— Нет, лучше апельсинового джема.
Я открыл буфет, достал банку и попытался отвинтить крышку, потом передал ее отцу.
— Открой, пожалуйста.
Он поднял ломтик бекона, внимательно осмотрел его и уронил обратно на сковородку.
— Точно не хочешь бекона? Я буду бекон.
— Мы все время ходим к доктору, пап.
— Ох! Черт!
Он укоризненно посмотрел на покрасневшую кожу на костяшке пальца.
— Сильно обжегся, пап?
— Да нет, не очень.
![И Печальный - Геймер[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
