Алессандро Барикко - Мистер Гвин
— Я бы принял вас за преподавателя или журналиста, что-то в этом роде.
— Нет, ничего подобного.
— Ну… жаль.
— Почему?
— Я пьян и не имею ни малейшего понятия. А вы знаете, кто я по профессии?
— Нет.
— Литературный агент.
Вытащил из кармана визитную карточку и протянул ее Джасперу Гвину.
— Если однажды вам случится что-нибудь написать, не судите меня строго и не забудьте обо мне. Знаете, это случается со всеми, рано или поздно.
— Что случается?
— Что-нибудь написать. — Подумал минутку и добавил: — И естественно, забыть обо мне.
Больше они об этом не говорили, а когда встречались в пабе, охотно садились вместе и часто обсуждали книги и писателей. Но однажды Том открыл огромный желтый конверт, пришедший с утренней почтой. Внутри был роман Джаспера Гвина. Листнул наугад и начал читать с того места, какое попалось. Школа, объятая пламенем пожара. Отсюда все и началось.
Теперь, похоже, все заканчивалось, а Том Брюс Шепперд даже не понял хорошенько почему. Пятьдесят два «не», ладно, но должно быть что-то еще. Любой настоящий писатель ненавидит все, что связано с его профессией, но из-за этого не бросает писать. Чуть больше спиртного, молодая жена с определенной склонностью к расточительству — и дело улажено. К несчастью, Джаспер Гвин выпивал по бокалу виски в день, всегда в одно и то же время, будто смазывал часовой механизм. И не верил в брак. Тут уж, очевидно, ничего не поделаешь. Теперь ко всему прочему прибавилась история с портретами.
— Это строго конфиденциально, Том: поклянись, что никому не расскажешь.
— Можешь на меня положиться, и потом — кто в такое поверит?
Когда Том женился на Лотти, венгерской девушке на двадцать три года его моложе, Джаспер Гвин был свидетелем и во время банкета вскочил на стол и прочитал сонет Шекспира. Только сонет был не Шекспира, а его собственный, безукоризненная имитация. Смысл двух последних строк был такой: я должен, помню, о тебе забыть, но не проси забыть воспоминанье. Тогда Том крепко обнял его, не за сонет, в котором мало что понял, а потому, что знал, чего Джасперу стоило взобраться на стол и привлечь внимание сотрапезников. Да, взял и крепко обнял. Вот еще почему Том принял в штыки историю с портретами.
— Попробуй мне объяснить, — попросил.
— Не знаю, я просто подумал, что мне бы понравилось писать портреты.
— О’кей, это я понял.
— Разумеется, речь не идет о картинах. Я бы хотел писать портреты словами.
— Да.
— Но все остальное должно быть так, как будто это картины… мастерская, натурщик, все то же самое.
— Они тебе будут позировать?
— Что-то в этом роде.
— А потом?
— Потом, думаю, понадобится масса времени. Но в конце концов я примусь писать, и получится портрет.
— Портрет в каком смысле? Описание?
Джаспер Гвин надолго задумался. В этом и заключалась проблема.
— Нет, не описание, это бы не имело смысла.
— Но художники работают так. Видят руку и пишут руку, все, конец. А что будешь делать ты? Напишешь что-то вроде «белоснежная рука покоится лениво» и т. д., и т. п.?
— Вот уж нет, это вообще немыслимо.
— Тогда что?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Нет. Я должен создать себе условия для того, чтобы сделать портрет, тогда и получится понять, что может в точности значить писать словами, а не красками. Писать портрет словами.
— Значит, сегодня и сейчас ты не имеешь об этом ни малейшего понятия.
— Кое-какие предположения.
— Например?
— Не знаю; думаю, речь пойдет о том, чтобы привести домой этих людей.
— Привести домой?
— Не знаю, похоже, не получится тебе объяснить.
— Мне нужно выпить. Не клади трубку, даже не вздумай отключаться.
Джаспер Гвин остался стоять с трубкой в руке. На заднем плане было слышно ворчание Тома. Тогда Джаспер Гвин положил трубку и не спеша направился к туалету, прокручивая в голове массу идей, касающихся этой истории с портретами. Подумал, что единственным решением будет попробовать, ведь он не знал в точности, куда придет, когда начинал писать тот триллер об исчезновениях в Уэллсе, просто имел в голове определенный способ действия. Помочился. И в тот раз, если бы Том заставил объяснить до начала писания, что он задумал сделать, Джаспер Гвин, скорее всего, не знал бы, что ответить. Спустил воду. Начинать первый роман было не большим безрассудством, чем снять мастерскую, чтобы писать портреты словами, не зная в точности, что это значит. Вернулся к телефону, снова взял трубку.
— Том?
— Джаспер, можно начистоту?
— Конечно.
— Выйдет не книга, а ужасная херня.
— Нет, ты не понял, это будет не книга.
— А что тогда?
Джаспер Гвин воображал, как люди унесут домой эти заполненные словами страницы, запрут их в ящике стола или положат на журнальный столик. Так можно хранить или выставить фотографию, повесить картину на стену. Эта сторона дела воодушевляла его. Никаких пятидесяти двух пунктов, просто соглашение между ним и этими людьми. Все равно что сколотить для них стол или вымыть машину. Ремесло. Он напишет словами, какие они, вот и все. Станет их переписчиком.
— Это будут портреты, и довольно, — сказал он. — Кто за них заплатит, заберет к себе домой, и делу конец.
— Заплатит?
— Конечно. Разве люди не платят за то, чтобы с них сняли портрет?
— Джаспер, но платят за картины, к тому же люди давно не заказывают портретов, разве что королева да еще пара мудаков, которым нечем заполнить стены, пустившиеся в рост.
— Да, но мои портреты пишутся словами, это другое.
— Это еще хуже!
— Не знаю.
Они немного помолчали. Было слышно, как Том глотает виски.
— Джаспер, может, будет лучше поговорить об этом в другой раз?
— Да, наверное, да.
— Поразмыслим хорошенько и поговорим.
— Согласен.
— Я должен это переварить.
— Да, понимаю.
— А в остальном у тебя все в порядке?
— Да.
— Тебе ничего не нужно?
— Нет. То есть одну вещь, может быть.
— Говори.
— Ты не знаешь какого-нибудь агента по недвижимости?
— Того, что подбирает дома?
— Да.
— Джон Септимус Хилл, один из лучших. Помнишь его?
Джаспер Гвин вроде бы припомнил очень высокого человека с безупречными манерами, одетого с нарочитой элегантностью. Он был на свадьбе.
— Сходи к нему, не прогадаешь, — сказал Том.
— Спасибо.
— Ты что, хочешь переехать?
— Нет, думаю снять мастерскую, подходящее место для писания портрета.
Том Брюс Шепперд возвел глаза к небу.
16
Когда Джон Септимус Хилл протянул ему анкету, предназначенную для того, чтобы клиент указал свои требования, Джаспер Гвин попытался было вникнуть в вопросы, но в конце концов оторвал взгляд от листков и спросил, нельзя ли объяснить устно.
— Уверен, так у меня лучше выйдет.
Джон Септимус Хилл взял анкету, скептически воззрился на нее, потом бросил в корзину.
— Ни единая душа до сих пор не удосужилась ее заполнить.
Идея, объяснил он, принадлежала его сыну: он уже несколько месяцев работает здесь, ему двадцать семь лет, и он вбил себе в голову, что нужно модернизировать стиль работы агентства.
— Я склонен полагать, что старый способ вести дела достаточно хорош, — продолжал Джон Септимус Хилл, — но, как вы легко можете представить себе, по отношению к детям невольно проявляешь безрассудную снисходительность. У вас есть дети?
— Нет, — сказал Джаспер Гвин. — Я не верю в брак и не подхожу для роли отца.
— Крайне разумная позиция. Может, начнете с того, что скажете мне, сколько вам нужно квадратных метров?
Джаспер Гвин был готов к такому вопросу и дал на него точный ответ.
— Мне нужна одна комната величиной с половину теннисного корта.
Джон Септимус Хилл и бровью не повел.
— На каком этаже? — осведомился он.
Джаспер Гвин объяснил, что представляет себе эту комнату выходящей во внутренний сад, но прибавил, что, возможно, последний этаж тоже подойдет, главное, чтобы там было абсолютно тихо и спокойно. Хорошо бы, заключил он, если бы пол был запущенный.
Джон Септимус Хилл ничего не записывал, но, казалось, складывал данные в какой-то уголок своего мозга, будто выглаженные простыни в шкаф.
Они обсудили отопление, туалеты, наличие портье, кухню, мебель, замки и парковку. Относительно каждого предмета Джаспер Гвин имел весьма ясное представление. Он настаивал на том, чтобы комната была пустой, даже очень пустой. Само слово «меблированный» раздражало его. Он попытался объяснить, причем успешно, что не стал бы возражать, если бы на стенах там и сям возникли пятна сырости; и, может быть, торчали бы на виду батареи, предпочтительно в скверном состоянии. Попросил, чтобы на окнах были жалюзи и ставни и можно было бы менять по желанию освещенность комнаты. Приветствовались обрывки старых обоев на стенах. Двери, раз уж они нужны, должны быть деревянные, по возможности слегка разбухшие. Потолки высокие, постановил он.
