Агнета Плейель - Пережить зиму в Стокгольме
Однако сразу после ее письма он подал на развод, как бы послушавшись старшей дочери. Вскоре он женился снова — на волевой женщине. Наверное, нашел в ней большую сигару. Через несколько лет он надумал положить конец и второму браку и попытался найти поддержку у дочерей, но безуспешно. Его сильная жена решительно этому воспротивилась: он стал страдать от болей в сердце, и она свалила всю вину на дочерей. Судьба отца не дала ответов — ни жизнью, ни смертью.
МИРО:
в последний день в Мадриде она опять пришла к любимым картинам Миро. Играющий ребенок. Ответственность, которую она взяла на себя в жизни или которую на нее возложили другие, была тяжела. Как простить себя, чтобы стать тем, кто ты есть?
ГРАДАЦИЯ
Может, это отец летал в рыцарских доспехах в том августовском сне? Он наверняка простил ее за письмо, иначе и быть не может. Но, пакуя сумку в мадридском отеле, она вспомнила кое-что еще. Когда он лежал в морге, она провела вечер с его женой. Не стоило бы этого говорить, сказала его жена, но его любимицей была не ты, а младшенькая. Потому что она никогда не шла против него и не лезла в его дела, как ты. Да еще этот аборт — ему было стыдно за тебя.
ВОЗРАЖАЛА
своему отцу она, наверное, лишь один раз при его жизни. Правда, когда его слабость невыносимо осложняла ее отношения с матерью, она несколько раз протестовала, но всегда осторожно, чтобы его не задеть. Как может дочь идти против отца?
АБОРТ
раствором поваренной соли был мучителен. Это заняло больше суток. Разбитая, выпотрошенная, с матерью, оплакивающей свой развод у ее постели, дочь в отчаянии написала в больнице письмо отцу, где просила одолжить совсем небольшую сумму — заплатить за квартиру. Отец прислал шикарный букет цветов и ни копейки денег.
МУЖЧИНЫ:
всегда убегают от женщин. Мужчин надо защитить от этих опасных женщин с их спорами и абортами, за которые мужчинам потом стыдно. В комнате мадридского отеля она с силой захлопнула чемодан.
ALL JOURNEYS HAVE SECRET DESTINATIONS OF WHICH THE TRAVELLER IS UNAWARE. Все поездки имеют тайную цель, о которой путешественники не подозревают.
Под крылом самолета, в темноте, сверкал родной город в ожерелье светящихся шоссе. Она выписала фразу из книги Мартина Бубера. Она не знала, к чему приведет поездка, но надеялась, что какая-то тайная цель все-таки достигнута. Она убрала блокнот, когда самолет стал снижаться над аэропортом Арланда. Блокноты, куда она из года в год записывала мысли и цитаты из книг, лежали большой стопкой на полке в спальне и собирали пыль. Надо бы когда-нибудь их прочитать.
СВЕТ
Включив свет в прихожей, она сразу поняла, что в ее отсутствие в квартире кто-то побывал, хоть и без видимых пока признаков. Почта лежала нетронутой под дверью, зеркало висело косо, как всегда. Неясно, откуда эта уверенность, но такая сильная интуиция была у нее всю жизнь. Иногда ее саму это пугало. Она поставила чемодан в коридоре и зажгла свет в комнате.
На столе стояла охапка красных роз. У кровати тоже были цветы, астры. После его ухода она не озаботилась попросить его вернуть ключ. И теперь подумала, что надо бы поменять замок. Ситуация была абсурдной, все было абсурдным. Розы, как трогательно, ей стало теплее, потом показалось, что пол поднимается навстречу, чтобы ударить ее. Розы — это жестоко. Дорогой профессор, дай мне совет. Тут она вспомнила, что профессор Фалькхом из Мадрида уже сказал все, что мог.
Она достала из чемодана виски, купленный в аэропорту. Несмотря на поздний вечер, включила музыку — Баха, «Страсти по Иоанну», зажгла свечи и легла на ковер. Она решила как можно сильнее напиться, потому что надо было трезво все оценить. Если этому треугольнику вообще суждено разорваться, это должна сделать она сама.
Позже, ночью, на нетвердых ногах она вышла в коридор, достала из сумки блокнот и внимательно прочитала запись того августовского сна, так запавшего в душу. Отречение Петра — три раза отрекся он от любви — потрясло ее так, что она отложила блокнот, легла на ковре на спину, подложив руки под голову, и смотрела в тревожный узор теней на потолке. Сердце колотилось.
Половины бутылки уже не было. Она поняла одну вещь: в гремящих рыцарских доспехах кружился и возвращался не ее отец. И не какой-нибудь другой мужчина. Это была она сама. Чем лучше она старается быть, чем больше дел уладить, тем плотнее сжимаются вокруг нее доспехи. И скоро ее раздавят.
РОЗЫ
теперь почти не были видны. Доползти бы до кровати. Несмотря на опьянение, она прекрасно соображала. Человека, как она, нельзя любить. Никто не хочет обнимать металлические доспехи. Не ее вина, что все так вышло, и ни кого бы то ни было. Если бы только она могла плакать. Ползти не пришлось, стены любезно предложили помощь. Она заснула, не успев раздеться.
БЫТЬ ЖЕНЩИНОЙ
Похоже, мужчины боятся женщин. Некоторые мужчины некоторых женщин. Впрочем, это цветочки по сравнению с ее страхом перед собственным полом. Нападки матери в самом ранимом возрасте сказывались до сих пор. Ее женственность вызывала гнев матери, а возможно, это было отчаяние, да, конечно, отчаяние. В результате дочь стыдилась себя: растущей груди, крови, вытекающей в трусики, — всего, на что она не могла повлиять.
АРТЮР РЕМБО О СВОЕЙ МАТЕРИ
В воскресенье она сидела в своей башне и читала Артюра Рембо, все подряд, и белые стихи о зиме в преисподней тоже. За окном слышался бой церковных часов, потом щель между небом и землей захлопнулась, и настала ночь. «Рот тьмы», — написал Рембо в Шарлевилле о матери.
Мать — самое опасное на свете.
UNE MÈRE AUSSI FLEXIBLE QUE SOIXANTETREIZE ADMINISTRATIONS À CASQUETTE DE PLOMB.
Мама, непоколебимая, как семьдесят три канцелярии под свинцовой броней, — он тоже писал о властной матери. Путь к женщинам был закрыт для мальчика по имени Артюр Рембо и LA CAMARADERIE, дружба — тоже. А как у него складывалось с мужчинами? Она отыскала потрепанную биографию, написанную Энидом Старки. Отец Рембо был, если верить некрологу, всеми любимым офицером, получившим награду за сражение с султаном в Марокко. Интересовался языками, переводил Коран. Бросил семью, когда сыну было шесть лет, и больше не появлялся. В шестнадцать лет, прямо перед провозглашением Коммуны, безотцовщину Рембо жестоко изнасиловали солдаты в бараке на рю де Бабилон. В Париже царил хаос. Мальчик, сбежавший от матери, шатался по улицам без единого су. Старки писал, что это отражено в одном из стихотворений.
IHTYPHALLIQUES, PIOUPIESQUES (Итифаллический, солдатский)
Эрегированные члены, солдатчина, клубы табачного дыма, насмешки — поэт мечтал о встрече с кем-нибудь, кто очистит его сердце. Единственный друг, обожаемый учитель и почти ровесник Изамбар, не понимал и лишь смеялся над его выражениями. Старки пишет об изнасиловании как об определяющем событии. Детство тут же кончилось. Дружба с Изамбаром тоже. Еще недавно — благовоспитанный школьник, получающий награды, теперь — грязный сквернослов, проводящий дни в кафешках Шарлевилля. За скабрезности, развлекавшие мужиков у стойки, с ним расплачивались коньяком и пивом. А в одиночестве, в библиотеке, он погружался в каббалу, мистику, магию и алхимию. Бегство от действительности, уход в себя. Так родился провидец, LE VOYANT, который не только видел бога, но и слился с ним. Святость святости. Нечто, в чем соединялись тысячи вещей, расколотых, рассыпанных, стертых в пыль, рассеянных по миру. Бешеная, можно сказать, девальвация происходила в этом сироте, но так родился гений языка.
Потом — бродяжничество и встреча с Полем Верленом. Да, с этим слабым, ненадежным и плаксивым любовником. И лихорадочный диалог между землей и небесами, между неразумной девой и князем тьмы, внезапно прерванный возгласом страдающего ребенка:
БОЖЕ МИЛОСЕРДНЫЙ,
СПАСИ МЕНЯ,
Я ТАК ГРЕШЕН!
Слова ребенка, между семнадцатью и девятнадцатью годами совершившего революцию в поэзии, жгут как огонь до сих пор. И последующие нехорошие, страшные годы в Африке: покаяние, мольба о прощении за обесценивание, за жестокие стихи. Он больше не пишет. Хочет оправдаться в глазах матери, стать достойным. Пытается придать реальному золоту ценность, которую раньше искал в символах.
В реальности эксперимент закончился плохо. Сначала следуют безуспешные с самого начала попытки разбогатеть: караваны, контрабанда оружия, неудавшиеся экспедиции, а возможно, и торговля рабами. Ему не удается ничего. Одиночество, как ураган, опустошает душу. Он старается, чтобы письма к матери, Витали, звучали утешающе: меня здесь уважают, я накоплю денег, чтобы вернуться домой, жениться и завести детей. Он не позволяет себе ничего, даже нормальной одежды зимой в горах. Когда показалось, что наконец-то он на пути к деньгам, — начинает гнить нога. Он бинтует ногу, сжимает зубы, пытается не думать о боли и подвергает себя еще большим нагрузкам. Он надеется, что это пройдет. Потом ему становится ясно, что не пройдет. Кошмарное путешествие к сомалийскому побережью, когда его несут на носилках, сделанных им самим, в ужасных условиях, под проливным дождем или в палящую жару — она не могла об этом даже читать. И об ампутации ноги в Марселе. Он жаждет любви, он был как ребенок при свидании с матерью. И эта последняя горячечная поездка в Шарлевилль, где младшая сестра выбивается из сил, чтобы выходить обожаемого шального брата. Он почти без сознания, целыми днями сидит в кресле и бредит. Среди ночи он, безногий, встает с кровати и падает. Когда его, точно животное на бойню, опять отвозят в больницу, его парализует. Смерть приходит через три недели после тридцатисемилетия. От этой жизни остались только стихи подростка, непостижимо чувствительного, который головокружительно точно описал иррациональные пути любви, загадки полов, неописуемую жестокость жизни и несовместимые сущности внутри нас, наконец, неутолимую тягу к Богу, в существование которого разум отказывался верить.
