Вячеслав Дегтев - Последний парад
Салон наполняется сизым, сладковатым дымом. «Объект» падает шнобелем в дорожную пыль, а мы медленно, как ни в чем не бывало удаляемся. Я хлопаю сынка по угловатому плечу: молоток! И протягиваю ему откупоренную бутылку «Камю»: дерни-ка! Тот растерянно-счастливо улыбается, радуясь моей скупой похвале. После чего везу его на «малину», где всю ночь предаемся дичайшей гульбе. Преемственность поколений. Семейный, так сказать, подряд.
Мечты, мечты… А этот двурогий, с седым бобриком, между тем жив-здоров, сочиняет бодряческие оды-панегирики чиновникам-кормильцам, всем этим коммунальным баронам (ему это близко, первая специальность), королевам приемных, секретаршам-многостаночницам, акулам начальнического имиджа, и в свите новой делегации он опять улетел то ли в Африку, то ли в Америку, что-то там по обмену опытом в сфере индустрии музеестроительства, ведь они, такие, непотопляемы, всплывают при любой стихии, существуют в любой среде, самой едкой, как вышеупомянутые существа, обитатели кишечника, с виду вроде полное ничтожество, причем ежеминутно демонстрирующее это свое главное качество, а вот поди ж ты, попробуй найди на него управу, руками тронуть мерзко, западло, слишком чисты для этого руки, но и стальной вилкой закона не подцепишь. Такие скорей тебя самого подцепят. И вот он расклад: это ничтожество, как какое-нибудь высочество, возят на белой «Волге», а тут трясешься на общественном транспорте, который страсть как нерегулярен — так бы регулы появлялись у ваших любовниц! — часами простаиваешь перед оружейной витриной в пустых мечтаниях, и остается лишь, подобно австралийским аборигенам или каким-нибудь бушменам тупорылым, рисовать на песке контуры своего врага и поражать его копьем, поражать, поражать… Удар! Еще удар!
— Увязшие в собственной правоте…
Завязанные узлы…
Я тоже такой, только хуже,
И я говорю, что вижу:
Козлы!
Козлы-ы!
Но есть, есть и на вас, ребята, эффективное средство. Это — грубая сила, которую вы, председатели всевозможных возрожденческих комитетов, духовидцы-специалисты по куликовым, бородинским и прочим «духовным» полям, окоемам и пядям, мандельштамоведы и прочие заслуженные краезнатцы, не дравшиеся никогда, не служившие в армии, в институты поступавшие по разнарядкам райкомов, постукивавшие там, всю жизнь «развивавшие традиции», трущиеся у начальственного сапога, — боитесь панически. Одного такого плешивого, облезшего от усердия деятеля, возрожденца-вырожденца, вечного мальчика с ясным взглядом тимуровца, «дежурного по черноземной ниве», я всего-навсего как-то в шутку подержал за пиджак один на один, так от него запахло дурно. Ты помнишь это, Эдик?
Да, если б я был тем, кем проектировался спервоначалу, я бы непременно разобрался бы и еще кое с кем. Кандидатов хоть отбавляй. Один с маленькой плешивой головкой микроцефала, как у грифа-могильника, был начальником тюремной газеты, и даже награждался чем-то самим, будто бы, Берией (хорошо, значит, помогал управляться с несчастными по темницам), теперь же он — «духовный» (как они любят это слово!) лидер, предводитель всей этой галдящей своры полууродов-полудегенератов; двое бастардов с широкими задами, как у мадъярских лошадей и с бабьими ухватками, оставленные войной, один немецкого стандарта, другой итальянского, как зачаты с проклятьями, так и прожили свои никчемные жизни на чужбине, немилые даже матерям, презираемые женами; двое суетливых графоманов-репортеров, по всем статьям климовские типажи-легионеры, при любой погоде запросто рифмующие Петра с верфью, а Бима с флотом (теперь еще разрешили рифмовать церковь с благодатью, аналоем и прочими атрибутами, — ух, как они пустились осваивать эту пустошь!), без устали возрождающие, конечно же, «духовно», наш черноземный край. Можно пристегнуть кого-нибудь и из мандельштамоведов, всех этих брюнетисто-носатых потомков швондеров, поющих псалмы-плачи о сталинских грубиянствах, при которых их дедам давали недостаточно повышенный паек. Чистил он вашу козлобородую, картавую свору до третьего колена, а надо бы стрелять до седьмого!
Да-с, однако многовато кандидатов получается. Что ж. Тут стоит довериться жребию — судьба, она не слукавит. И никому обидно не будет. Ведь уровень сволочиз… тьфу ты! — интеллигентности у вас у всех примерно одинаков.
И вот выбор сделан. С вечера звоню на квартиру. Спрашиваю хозяина, его конечно же не зовут к телефону, долго выясняют, кто спрашивает — ага, значит, дома! — и утречком, по холодку, часов в шесть, нет, лучше в пять, когда все еще спят, наношу визит. Машину оставляем у подъезда, под парами. Поднимаемся на третий этаж. Лучше всего вдвоем, для страховки, в широких плащах, которые будут скрадывать фигуры, и которые в случае необходимости можно сбросить — под такими широкими плащами удобно носить автомат. Старый добрый АКМС («десантная» или «танковая» модель), с металлическим откидным прикладом, калибра 7,62, где пули со стальным сердечником и запросто просаживают шейку рельса, — что для них какая-то там бронированная дверь?!
И вот мы вдвоем с подельником поднимаемся на — какой там? — на третий этаж. Шофер внизу, караулит подъезд. Подельник в маске, всходит до четвертого этажа и вызывает для себя лифт — на нем потом и уедет. А я подхожу к двери и звоню. Длинно, требовательно. Так, словно случилось нечто сверхаварийное и суперважное. Конечно же в такую рань к двери подойдет он сам, какой бы трус ни был, жена его все-таки вытолкает, хотя бы спросить: кто там? Итак, из-за двери раздается блеющее: «Кто там?» — но я с понтом не слышу и запускаю еще один дли-и-инный звонок, чтобы спровоцировать его еще на одно блеяние, дабы удостовериться, что подает голос именно он — зачем же нам невинную душу губить, чай православные. И когда он повторно проблеет дрожащим голосом: «Кто там?» — в ответ получит очередь, трескучую, дымную очередь поперек груди, по животу, прямо через дверь. Через железную, кованную, надежную его дверь, оклеенную для красоты дерматином. Старый добрый АКМС — это вам, ребята, не нынешние пукалки с укороченными стволами и ничтожными воробьиными калибрами, старый добрый АКМС — это настоящая машина для настоящих мужчин.
Да, приходится с удовлетворением констатировать: оружие, изготовляемое при «отце народов» было и в свое время лучшим в мире, и до сих пор не устаревает. Спросите любого, более-менее приличного террориста: что он предпочитает для дела? — ответ будет однозначным: из пистолетов — ТТ, из автоматики — АК, калибра 7,62 (русский классический трехлинейный калибр). Все позднейшие малокалиберные штучки — не оружие, а какая-то, извиняюсь, порнография — вы уж не серчайте на мена за правду, гражданин Калашников!
Итак, мечи свое разящее копье, бушмен наивный, мечи в нарисованного врага, поражай его, сучару, поражай стальной пикой: в голову, в печень… Удар! Еще удар!
— Наши тела — меч, в наших душах — покой,
Наше дыхание — свято,
Мы движемся, всех любя,
Но дай нам немного сил, Господи,
Мы всех подомнем под себя.
Козлы!
Козлы-ы!
Да какие вы козлы?! До «козлов» вам — ого-го-го! Вы — клубок скользких червей, кокон кровавой мрази. Жизнь наезжает на вас все круче и жестче, грубой крестьянской телегой, — и скоро от вас лишь кровавая дрянь брызнет на стенку. Еще чуть-чуть, и вы будете вышвырнуты на свалку истории, все эти специалисты по всевозможным (см. выше) «духовным» полям, окоемам и пядям, все блаженно-лукавые бородатые болховитяне, мандельштамоведы, поющие на своих сходняках стихи аки псалмы, — скоро не будет больше этих глупых гранитных досок третьестепенным подмалевщикам, которые вы так профессионально навострились открывать, не будет и собраний сочинений никому не известных борзописцев, к которым вы так ловко пристрастились писать предлинющие комментарии, сотканные из общих мест. Вы ненавидите друг друга, хотя различий у вас на удивление немного, вы все ужасающе бесталанные иллюстраторы общеизвестного и всех вас кормит так называемая «духовность» — а вы-то хоть знаете, с какого плеча креститься, выпускники партшкол?
Сколько памятников и досок понаоткрывали неизвестно кому, — из того гранита лестницу можно было бы сделать, хоть одну в городе приличную, сколько талантов толкнули к бутылке и в петлю, и сколько написали потом о них воспоминаний! Сколько тащите вечно «подающих надежды» своих клевретов, у которых языки давно уже приобрели форму ваших ягодиц!
Если б я был бандитом, я бы поставил себе за правило очищать любимый город от ваших смешных, убогих, никчемных монументов.
Тем более, все это противно христовой вере… Вот уродливый а-агромадный идол, призванный изображать третьестепенного стихотворца в кавалерийской шинели, певца пастухов и сивок, который раза в два больше памятника самому императору Петру Великому — тротиловую шашку (ТШ-200) под него! Впрочем, не свалит. Тогда танковую мину (ТМ-72) под него! Жахнет — мало не покажется. Вот нечто карикатурно-бомжеобразное, исходящее неустроенностью, мазохизмом и косноязычием, это нечто позорит, унижает, уничижает того, чье имя написано на этом бронзовом непотребстве — коммулятивный заряд (КЗ-6) под этого монстра! Вот еще глыба бронзы в виде человека, сидящего в смокинге (!) на грязном бревне, с какой-то лохматой дворнягой — ни человек, ни дворняга, ни бревно к нашему городу не имеют никакого отношения — противопехотную мину (ПМН-2) ему под мышку, и для верности под собаку — «лимонку» (Ф-1).
