Айрис Мердок - Бегство от волшебника
Рейнбери слыл человеком очень умным, но при этом те, которые о нем так отзывались, непременно добавляли: «Безусловно, он еще не нашел своего поприща».
Хотя Рейнбери был на несколько лет моложе Питера, выглядел старше. Он успел облысеть до самой макушки, и теперь у него было как бы два лба: нижний — прорезанный глубокими морщинами, и верхний — гладкий и блестящий. Джон все время делал какие-то суетливые жесты, и в его карих глазах таилось беспокойство. Он стеснялся своей лысины и жгуче завидовал Питеру, буйная русая шевелюра которого не обнаруживала, как ни рассматривай, никаких признаков поредения. Хотя Сейуард хорошо относился к приятелю, в этот момент с радостью послал бы его ко всем чертям.
Гость втиснулся в кресло.
— Как работа? — спросил он.
— На мертвой точке, — ответил Питер.
— М-да, лингвистические штуки, — вздохнул Рейнбери. — Кстати, вчера в «Таймc» я прочел, что отыскали какой-то двуязычный памятник.
— Громко сказано, — сказал Питер. — Нашли всего-навсего печатку с единственным именем, да еще чем-то, что может оказаться, а может и не оказаться одним из моих иероглифов.
— Не могу понять, почему это все так тебя волнует, — проговорил Джон.
— Открытие памятника с надписями на двух языках может произойти и на следующей неделе, а может не произойти вообще, — чуть раздраженно ответил Питер. Он сдержал неудовольствие, которое возбудил в нем Рейнбери тем, что позволил вслух высказать и без того непрестанно мучившие его сомнения в оправданности собственных усилий.
Рейнбери подвинулся вперед и нервно застучал пальцами по краю кресла. С некоторых пор он перестал считать Питера Сейуарда своим учителем, способным преподать какие-то важные истины, но при этом в душе постоянно пенял ему за свое былое согласие на ученичество. Рейнбери уважал ученость Питера, преклонялся перед его познаниями, простирающимися далеко за пределы древнего мира. И в то же время морщился и недоумевал, видя как незатейливо живет Питер. Особенно восхищало его присущее Питеру умение концентрировать все возможности своего разума и затем направлять их на решение единой задачи. Этой способности Джон был лишен начисто: все, за что он ни брался, через какое-то время заканчивалось ничем. Некоторое облегчение Рейнбери черпал из размышления такого рода: а имеют ли вообще смысл ученые изыскания Питера? Ну какой толк, спрашивал он себя, в изучении расцвета и падения империй, само существование которых ничем не доказано, если не считать кучки безгласных камней и смутного упоминания в Книге Царств? Целые династии правителей с варварски звучащими именами, целые пантеоны богов, дерзко отождествляемые с более известными и почитаемыми божествами, — все это держалось, кажется, лишь силой страстной фантазии Питера Сейуарда и его коллег. Даже если бы Питер начал, потихоньку сходя с ума, рождать на свет Божий какой-то явный бред, все равно прошли бы годы, прежде чем это раскрылось; даже его коллеги-историки наверняка не сразу бы разобрались — а впрочем, какая разница!
Тревожила Рейнбери и перемена в характере Питера, которая произошла с тех самых пор, как он заболел, перемена, с трудом поддающаяся диагнозу. Побывав на пороге смерти, Питер полюбил шутовство. Но Рейнбери не покидало чувство, что на самом деле в душе у приятеля поселилась безмерная печаль, которая именно в таких приступах неудержимого веселья находит свой выход. Питер, в каком-то глубочайшем смысле этого слова, смягчился душой, утратил категоричность; но тот глубокий разлом, который Рейнбери в нем подозревал, сделал его не слабее, а напротив — крепче, что очень огорчало Рейнбери, потому что нынешний Питер стал для него менее проницаем, чем прежний. Слушая смех Питера, он постоянно задавал себе один и тот же вопрос: почему, когда он смеется, меня не покидает чувство горечи? И только иногда в речах Питера проскальзывало то, что, как полагал Рейнбери, и было правдой; так однажды зимним вечером прозвучала фраза: «Когда наступают холода, я часто думаю о тех, кто спит под открытым небом». И только минуту спустя Джон понял, что Питер говорит о мертвых.
— Фактически, я сделал хоть и небольшой, но все же шаг вперед, — сказал Питер. — Теперь я почти уверен, что некоторые из знаков — это грамматические суффиксы.
Рейнбери, который раньше только из вежливости задал вопрос о работе, сейчас поторопился сменить тему.
— У меня для тебя новость, Питер. Миша Фокс в Англии.
— Я знаю, — ответил Сейуард.
— Знаешь? — не сумел скрыть разочарования Рейнбери. — Но откуда?
— Он звонил мне на прошлой неделе.
— К тебе благоволят, — с явной обидой произнес Джон. — Мне он не соизволил позвонить. Я догадался, что он где-то здесь, когда встретил этого немыслимого Кальвина Блика на Оксфорд-стрит. Пришлось перейти на другую сторону, чтобы с ним не столкнуться. Потом мне на глаза попалось сообщение в «Ивнинг Ньюс». Зная, что ты газет не читаешь, я думал обрадовать тебя этой новостью.
Питер что-то пробормотал, и прядь волос упала ему на глаза.
— Отсутствие звонка странно вдвойне, — продолжил Рейнбери, — ведь я слыву другом Миши, и сотни людей сейчас начнут звонить мне с просьбой устроить встречу. Во время визитов Миши Фокса я тоже становлюсь чертовски популярен. Он упоминал обо мне?
— Нет, — ответил Питер.
Джон замолчал, нахмурившись, так что нижняя половина его обширного лба покрылась бороздами морщин. Он заявлял искренне, и даже с некоторой гордостью, что Миша Фокс — один из его лучших друзей; но теперь в душе у него зашевелилось опасение перед этим человеком, чем-то даже напоминающее ненависть. Всякий раз, когда Миша приезжал в Англию, Рейнбери начинал чувствовать себя как на иголках.
— Я жду Розу, — как бы между прочим сообщил Питер. — Тебе следует остаться до ее прихода и поздороваться.
Это был вежливый, но недвусмысленный намек на то, что после появления Розы Рейнбери придется удалиться.
— Роза? О, прекрасно! — воскликнул Рейнбери, и глаза его засветились радостью, к которой примешивалось еще какое-то чувство. Джон познакомился с Розой раньше Сейуарда; и в том, что касалось этой женщины, чувствовал некоторую обиду. Ему понравилась бы роль безнадежно влюбленного, но Сейуард перехватил у него эту роль. Он влюбился в Розу, страстно и безответно. Возможно, именно невознагражденная влюбленность Сейуарда и заставила Рейнбери заметить привлекательность Розы. Но поскольку Питер уже стал жертвой тщетной любви, пополнять число жертв собственной персоной Джон счел абсурдом.
Платонически влюбленным Рейнбери не прочь был бы прослыть; эта роль и в самом деле его вполне устраивала. Но во все эти скучные перипетии он согласился бы погрузиться только в том случае, если бы ему гарантировали вознаграждение — преклонение окружающих и предмета любви перед его гордым отшельничеством. Одинокий и горестный воздыхатель, Рейнбери нашел бы радость в этой половинчатой близости к возлюбленной; удаленность на безопасное расстояние, страстное томление и восторг — в таком сочетании он видел теперь идеальные отношения с женщиной. То, что в один прекрасный день Роза могла бы ответить на его любовь, ему и в голову не приходило. И на любовь Питера — тоже. С некоторых пор Джон питал убеждение, что Роза, которая была несколько старше его, вряд ли когда-нибудь выйдет замуж. Ситуация таила в себе ряд чудесных возможностей, но неожиданно вспыхнувшая и никак не желающая гаснуть влюбленность Питера все испортила. Нет, товарищем Питера по бесплодной влюбленности Рейнбери быть не желал. В такой роли ему чудилось что-то клоунское. Именно поэтому он и не был влюблен в Розу. Хотя, надо признаться, и питал некоторую склонность к ней. Он восхищался тем качеством ее характера, которое про себя окрестил аскетизмом; ему нравился мрачный пессимизм Розы, ее сарказм; даже ее грубоватость он считал восхитительной, а уж невероятно длинные черные волосы Розы — и подавно.
— Она видела Мишу? — спросил Рейнбери у Сейуарда. — Она знает, что он в Англии?
— Не могу сказать, — ответил Питер. — Вот уже десять дней, как она не заходила.
— А о ней Фокс вспоминал? — снова задал вопрос Рейнбери.
— Нет.
— Тогда о чем же, черт побери, вы говорили? Ну хорошо, можешь не отвечать. Просто меня волнует, упоминать ли при ней, что Фокс здесь?
— Я не сомневаюсь, что она и так узнает, — произнес Питер.
— Каким же образом? — всколыхнулся Рейнбери. — Сообщение в газетах она вполне могла пропустить, а небеса не становятся алыми, когда Миша Фокс появляется, и кометы не падают, что бы там некоторые ни плели.
— Она узнает, — повторил Сейуард. — Нам лучше промолчать.
— Младший братец по-прежнему упрекает сестру за то, что она отвергла Мишу, — заметил Рейнбери.
— Да, — согласился Питер. — Он очень любил Мишу. В те времена Хантер ведь был совсем ребенком.
