Джон Берендт - Полночь в саду добра и зла
– Вы сказали, что Дэнни стрелял из одного из ваших «люгеров». Так сколько же их у вас?
– Немного, – ответил Уильямс, – они нужны мне для безопасности. Я часто остаюсь один в этом большом доме, и пару раз меня пытались ограбить, причем, в последний раз сюда проник грабитель с автоматом. Тогда я установил сигнализацию. Она прекрасно работает, но все дело в том, что ее можно включать только тогда, когда меня нет дома или если я наверху. Стоит мне спуститься вниз, как она реагирует на меня, как на постороннего, посылая сигнал в полицию. Поэтому мне пришлось положить пистолеты в, так сказать, стратегически важных местах: один «люгер» лежит во внутренней библиотеке, другой в ящике стола в моем кабинете, третий – в гладильной, а в гостиной я держу «смит-вессон». Наверху у меня стоят дробовик и три винтовки, которые заряжены.
– Итого, у вас в доме четыре заряженных ствола, – уточнил я.
– Я понимаю, это рискованно, но… я игрок и был им всю жизнь. Да и как иначе? Нельзя не быть азартным игроком, торгуя антиквариатом, реставрируя дома и занимая под это дело огромные деньги – а именно это мое основное занятие. Но, играя, я всегда продумываю свои действия и стараюсь исправлять ситуацию. Пойдемте, я сейчас вам кое-что покажу.
Уильямс повел меня к столику, на котором лежала доска для игры в триктрак. Сняв эту доску, он положил на стол другую, окантованную зеленым фетром.
– Я верю в способность человека силой сознания воздействовать на обстоятельства, – сказал он. – Мне думается, что концентрацией воли и ума можно влиять на происходящее. Вот, смотрите, я изобрел игру – она называется «Психологические кости». Правила ее очень просты. Берете четыре кости и называете вслух четыре произвольных числа от одного до шести – например, четыре, три и две шестерки. Вы бросаете кость, и если выпадает одна из названных вами цифр, то вы оставляете кость на доске! Играющий продолжает бросать кости до тех пор, пока все они не выпадут теми числами, которые вы назвали. Игрок выбывает, если после первых трех попыток не выпадает ни одно из задуманных им чисел. Цель игры – получить набор из четырех нужных чисел за наименьшее количество бросков.
Уильямс, кажется, действительно верил в то, что с помощью абсолютной концентрации внимания и мышления можно изменять в свою пользу любые обстоятельства.
– У кубика шесть граней, – говорил между тем Джим, – поэтому ваш шанс угадать число составляет одну шестую, но если вы сконцентрируетесь, то сможете посрамить теорию вероятности, и это действительно так. Кстати, имеются, экспериментальные доказательства – они были получены еще в тридцатые годы в университете Дьюка. Ученые поставили там машину, которая умела бросать кости. Сначала она делала это в отсутствие наблюдателей, и результат полностью соответствовал теории вероятности. Потом в соседнем помещении сажали человека, который должен был, сконцентрировавшись, стараться заставить машину выбрасывать на костях нужные ему числа, и представьте себе – этот фокус удался. После этого человека поместили в той же комнате – на этот раз результаты получились еще более впечатляющими. Когда же кости стал бросать человек, используя для этого непрозрачный стаканчик, итоги были еще более однозначными. Но лучшие результаты были достигнуты тогда, когда человек бросал кости голыми руками.
Мы сыграли несколько партий, но я не мог бы утверждать, что принцип Уильямса оказался истинным – концентрация воли вряд ли имела какое бы то ни было влияние на исход бросков. Однако сам Уильямс был непоколебимо уверен в своей правоте и искал ей подтверждения в каждом результате. Когда я назвал пять, а кость выпала двойкой, Джим громко воскликнул:
– Ага, а вы между прочим, знаете, какое число находится напротив двойки? Нет? Пять!
Такого я не смог ему спустить.
– Но ведь если бы мы с вами играли всерьез, то я считался проигравшим, не правда ли?
– Да, но вы подошли очень близко к выигрышу. Видите ли, концентрация, которая помогает выигрывать в «Психологические кости», может помочь во многих других ситуациях. Например, я никогда в жизни не болел, если не считать нескольких легких простуд. Я не могу себе этого позволить, у меня нет времени на болезни, для меня это непозволительная роскошь. Поэтому я концентрирую свою волю на здоровье. Дэнни сегодня не смог ничего сделать, кроме как выпустить пар только потому, что это я сумел успокоить его силой своей концентрированной воли.
У меня имелись возражения на его замечание, но было уже слишком поздно – я поднялся, собираясь уходить.
– Вы допускаете такую возможность, что другие люди попробуют на вас силу своей умственной энергии?
– Они постоянно только этим и занимаются, – с кривой усмешкой ответил Уильямс. – Мне говорили, что очень многие ночи напролет молят Бога о том, чтобы я пригласил их на свой Рождественский прием.
– Могу себе представить, – согласился я. – Насколько я слышал, это один из лучших приемов в Саванне.
– Я приглашу вас на следующий, и вы сами сможете судить о нем. – Уильямс вперил в меня свой непроницаемый взор. – Кстати, вы знаете, что я даю два приёма на Рождество. На эти вечера мужчины приглашаются во фраках, а дамы в вечерних туалетах. На первом добираются сливки городского общества, и в газетах наутро можно прочитать подробнейший отчет о вечере. Нo на следующий день я даю прием, на который приглашаются только джентльмены – вот об этом вечере вы прочтете ни одного слова в газетах. На какой прием вы хотели бы быть приглашенным?
– На тот, – ответил я, – где обходится без стрельбы.
Глава II
ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ НЕИЗВЕСТЕН
Было бы некоторым преувеличением сказать, что я покинул Нью-Йорк и отправился в Саванну только потому, что съел в ресторане порцию тушеной телятины в винном соусе, завернутую в подсушенную ботву редьки. Однако связь между этими событиями несомненна.
Я прожил в Нью-Йорке двадцать лет, зарабатывая на жизнь журнальными статьями – писал сам и редактировал чужие творения. Томас Карлейль как-то заметил, что журнальный писака не стоит и дворника, но в Нью-Йорке середины двадцатого века журналисты почитались вполне уважаемыми людьми. Итак, я писал статьи в «Эсквайр» и работал редактором в «Нью-Йорке», когда в начале восьмидесятых годов в нашем городе разразилась эпидемия обжорства – новое веяние, называемое nouvelle cuisine.[3] Каждую неделю то тут, то там, под гром литавр и пение фанфар, открывались два или три новых элегантных ресторана. Декор – лощеный постмодерн, еда – превосходна, цены – запредельные. Обед в ресторане стал модным времяпрепровождением, заменив собой дискотеки, театры и концерты. Темой светских бесед являлось обсуждение последних кулинарно-ресторанных новостей. Однажды вечером, сидя в одном из таких заведений и слушая, как официант вдохновенно читает мне поэму о достоинствах ресторана, я просматривал цены в меню – 19, 29, 39, 49 долларов – и мне показалось, что где-то я уже видел колонку точно таких же цифр. Но где именно? И вдруг меня осенило. Просматривая газетные объявления, я утром того же дня видел рекламу сверхдешевых билетов на авиарейсы во все концы Америки. Я сразу вспомнил, что цена билета в Луисвилл и шесть других равноудаленных от Нью-Йорка городов равнялась стоимости вышеупомянутой телятины с редькой. Денег, уплаченных за ужин, включая выпивку, десерт, кофе и чаевые, вполне хватило бы на то, чтобы провести уик-энд в другом городе.
Неделю спустя я пожертвовал телятиной и слетал на выходные в Новый Орлеан.
После этого, каждые пять или шесть недель, пользуясь невероятной дешевизной, я летал в другие города в маленькой, но теплой компании нескольких друзей, которые тоже были рады сменить обстановку. Во время одной из таких увеселительных прогулок нас занесло в Чарлстон, в Южную Каролину. Мы носились по окрестностям городка во взятой напрокат машине, положив на переднее сиденье карту. В самом ее низу, в сотне миль к югу от Чарлстона я и узрел название Саванна.
Я никогда не бывал в этом городе, но представлял его себе в виде живой и яркой картины. Правда, если точнее, то этих картин было несколько. Самая запоминающаяся, появившаяся еще в детстве, связана с «Островом Сокровищ», который я прочитал в возрасте десяти лет. В этой книге написано, что именно в Саванне капитан Джон Флинт, кровавый пират с синим лицом, умирает от рома до начала истории. Там, в этом городке, лежа на смертном одре, Флинт отдает свой последний приказ: «Грузи ром на корму, Дарби!» и вручает Билли Бонсу карту Острова Сокровищ. «Он дал мне ее в Саванне, – говорит Боне, – когда лежал при смерти». В книге была и сама карта, на которой крестиком помечено место, где старый пират спрятал свои сокровища. Читая книгу, я много раз рассматривал карту, и каждый раз она напоминала мне о Саванне, потому что внизу карты была собственноручная надпись Билли Бонса: «Отдана вышеупомянутым Дж. Ф. господину У. Бонсу. Саванна, июля двадцатого числа, 1754 год». В следующий раз я встретился с Саванной в романе «Унесенные ветром», где этот город описывается сто лет спустя. В 1860 году Саванна уже не была тем пиратским гнездом, которое я столь живо себе представлял. Говоря словами Маргарет Митчелл, «то был город у моря, полный благородных традиций». Так же, как и в «Острове Сокровищ», в «Унесенных ветром» непосредственно в Саванне описываемые события не происходили. Город стоял на берегу моря – полный достоинства, спокойствия и чистоты, – свысока глядя на Атланту, двадцатилетнего сопляка – пограничный городок в трехстах милях от побережья. С точки зрения жителя Атланты, а в особенности юной Скарлетт О'Хара, Саванна и Чарлстон «были престарелыми бабушками, мирно греющимися на солнышке».
