Вениамин Колыхалов - Горислава
Помню, тогда и я резко оборвал Ганю. Сказал ему:
— Не за свою шкуру трясись, Бивин, — за землю отеческую. Трусливый заяц первый лисе в зубы угодит. Не с плачем на битву идти надо — со скрежетом зубовным. Кто, кроме нас, Родину из беды вызволять будет? Всю силу, накопленную от русской земли, призови на помощь. Правота, Ганя, на нашей стороне. Не звали мы разбойников, сами поганцы пришли. Чья стенка возьмет — от нас зависит. По Европе фашисты с бравой музыкой шли, по нашим дорогам с траурной поплетутся. Сколько ни быть войне, крепко знаю — нашей победой кончится. Плата за победу одна — множество смертей. Но ты не к ней, к жизни готовься. Метче бери врага на винтовочную мушку…
Вот в таком роде наставлял, подбадривал, журил Ганю. Сказать честно — сам побаивался первого боя. Ведь не кулачный — смертный бой. Не раз дрожь плечи передергивала. Сразу шагнуть из мира в войну — веская нагрузка для ума и сердца. Всякие думки в башку лезли. По Гане Бивину видел: страх его, словно сетью опутал. Приходилось разрывать эту сетевину, выпутывать из нее парня. Ведь сразу трудно разобраться, кто в роте из робкого десятка, кто не из робкого. Первые бои все показали.
Солдатские думы потяжелее шинельной скатки. Присматривался к одноротникам, к фронтовой обстановке. Неотлучные мысли постоянно убегали к дому, колхозу васюганскому. О Славушке думал. Вспоминал ее рассказ. Под Новый год она с девками на гадание ходила. Авдотьевка перед войной сильно строилась. Много новых срубов стояло. Забегали девушки в недостроенную избу, метили в темноте угольком бревна. Прибегали по свету смотреть. Кому сучкастое бревно попадало, значит, по поверью, жизнь впереди ожидалась трудная, несчастливая. Верили — попадется некрасивый, скаредный муж. Будет на расправу легкий. Без сучка венец — выпадет доля завидная, жизнь тихая, счастьем одаренная. В то зимнее гадание пометила Славушка бревно с трещиной. Товарки ахнули: к несчастью. Оно случилось: в первое же лето война на нашу землю пала. Расколола эта огромная трещина жизнь, порушила семьи.
В ту предновогоднюю ночь брали девки воду из проруби. Славушка тоже ставила перед собой стакан со студеной водицей. За стаканом зеркальце. Долго в него смотрела, И пригрезилась ей в стекле фуражка военная. Солдаткой вскоре стала. На мне была пилотка со звездой — не фуражка. Но они ведь сестры родные, из одной фронтовой семьи.
Заступники родной земли стекались отовсюду: с гор, долин, из тайги и от рек. Фронты растянулись на громадное расстояние.
Командиры говорили: слева и справа от нас такие-то армии. Сила против врага выставлена немалая. Должны мы выстоять, фашистов сокрушить, Москве победу принести. Самохвальство фюрера нас всех возмущало и злило. Чего захотел гад — устроить парад фашистский перед Кремлем. Кто потерпит такое надругательство?! Даже Ганя Бивин на привале промеж ног ладошкой похлопал: вот, мол, вам, фрицы поганые!
Над нашими позициями немецкие самолеты сбрасывали листовки. Бумажки уверяли: нет больше у русских столицы. Скоро на ее месте море будет. Пучина проглотит все, что звалось и величалось Москвой. Листовки нас не расслабляли. Они оказывали обратное действие. Росла ненависть к захватчикам. Крепло чувство мести.
Ганя от меня ни на шаг. Обхаживает, как девушку — неудобно даже. Схватит мой котелок, бежит к полевой кухне за кашей. Свернет самокрутки, одну мне подает и огоньком поделится. Думаю: ну вот, и дружком обзавелся. На войне первейшее дело — сдружиться. Война ведь на всех нас вихрем налетела. Кого от плуга оторвала, кого от станка токарного. Приехали мы, слились в роты, батальоны, армии. Мужики с Дона своих донских отыскивают. Сибиряк сибиряку рад. Осетин — осетину. Ну и нас с Ганей по крестьянской закваске друг к другу потянуло. Быстро сроднились. Тоже старался услужить парню. Его бритву опасную на своем ремне правил. Сапоги починил ему. Из дома я прихватил с собой шило, гвоздики, моток дратвы. Груз для солдата не велик, но важен. Война — не мать родна, сам за собой пригляд веди. Ниточку, иголочку имей да молчать умей, приказ командира внимательно слушай…
Бежит Васюган, ловит каждое слово бойца последней войны. Не крепка у воды память, да крепка у солдата. Струится река среди зеленого однообразия болот, лугов, мимо залесенных увалов. До самой Оби с пути не собьется. Зимой будет пробираться на ощупь подо льдом и под снегом в долгой, нудной темноте. И тогда не нарушит векового притяжения, не запамятует, куда надо стремиться, чтобы соблюсти вечный закон вечного движения.
Терентий Найденов тоже не сбился с пути жизни. Он не искал иного добра, чем то, которое давал колхоз на Васюгане. Приверженность к нелегкой нарымской земле была сильной. Множество иных краев повидал Терентий Кузьмич. Видел такие земли, где даже угрюмые камни выжимали из своих щелей яркую зелень упрямых растений. Там за одну неделю обрушивалось на поля и леса столько тепла и солнца, сколько не подарит все нарымское лето. Скупа на тепло земля сибирская. Чего недодает северное солнце, охотно дарит русская широкозадая печь. За окнами наперебой пересказывали новости странствий ледяные ветры, а запечные сверчки славили устойчивое тепло чисто выбеленной кирпичной махины. И забывался юг, виденный в военных походах, монотонный шум настырного прибоя, горячее солнце с обрушительным ливнем лучей. Другие ветры успели спеть много песен, но в голове сапера Найденова постоянно звучала долгая проголосная песня северных ветров. И даже в вое снарядов улавливался вой затяжной нарымской пурги.
От курка винтовки Терентий ни разу не намозолил указательный палец. Ноги мозолил и не раз: дорог выпадало солдату больше, чем патронов. И чем больше стелились они перед ногами — большие и малые, проселочные и асфальтированные, лесные и луговые — тем отчетливее виделась послепобедная железная дорога домой. Часто вставала наяву и в снах стальная долгожданная дороженька до Томска. Она увозила на войну. Должны же вагонные колеса отстучать и победный марш.
Васюган течет медлительно и важно. Сознает, что и он причастен к победе над лютым врагом. Он был в тылу воином труда. Кормил бойцов и трудармейцев рыбой. Перенес на своей несогбенной спине множество кубометров ценной древесины. Доставлял баржи с хлебом северных колхозов, с тюками меховой одежды для бойцов, с пучками лыж для лыжных батальонов сибиряков. Перевозил на палубах и в трюмах речных судов горы ружейной болванки для военных заводов, посылки для фронтовиков, бочки с рыбой и ягодой. Увозил на фронт здоровых мужчин. Вертал увечных. Доставлял страшные похоронки в плотных конвертах… Все было… все прошло… Васюган тоже стоически вынес весь путь от войны до победы, Васюган являлся для страны и фронта лишним орудийным стволом. Для затерянной в лесах и болотах Авдотьевки многими лошадиными силами, опорой и поддержкой в годины тяжкого труда.
Молчим, глядим на плавную текучесть темной воды. Ярко и свежо блестит под солнцем зелень лугового заречья. В высокой синеве сбились с пути, заблудились в безмерных просторах недвижные облака. Июльская жара легко усыпила кусты и травы. Васюган умудрялся спать на ходу, подталкиваемый силой упрямого течения.
Палящее солнце вынудило забрести в мелководье двух крупных ворон. Они смешно приседали, погружали в воду головы. Резко встряхивали ими, обдавая себя крупными брызгами. Расправив крылья, распушив хвосты, с прискоком бегали по крепкому песчаному дну. После недолгого приятного купания выбрели на сухой песок, принялись чистить клювами перья. Взлетели, сели на корягу. Торопливо трясли хвостами-веерами. Искрилась под лучами мелкая водяная пыль.
Терентий Кузьмич смачно зевнул, потер икры занемевших ног.
— Пойдем, гостенек, до избы. Славушка нас заждалась.
3Изба встретила нас приятной прохладой. Горислава успела приготовить окрошку. Сидела на кровати, шустрыми спицами вязала серый толстый носок.
— A-а, гулеваны явились. Поспали бы после обеда, чем макушки жарить. Я вот соснула часок, силы на волосок прибавила. Знаю: не надо много спать, каждую минуточку для жизни остатней приберечь бы. Поделать ничего не могу — постель силком тащит. Ох-хохошеньки. Смерть всех сроднит, на одну глубину опустит. Где такая хворостина, чтобы отпугнула ее, проклятущую?
— Славушка, чего грусть на себя нагоняешь? — Тереша нежно погладил старушку по плечу.
— Не грущу. Мы в честном труде жизнь прожили, теперь и смерть не в муку. Вот вспоминка на ум набрела. Пришла к старушке смерть, спрашивает: «Ко гробу все приготовила? Ничего не забыла? Смотри — все, по-моему обряду положенное, приготовь в срок». — «Я бы рада приготовить, — виноватым голосом попеняла старуха, — да в сельпе белых тапочек нет. Без тапочек ведь не примешь». — «Не приму. Они чтоб непременно были». — «Может, ты, смерть, деда попервости возьмешь?» — «А он готов меня принять?» — «Готов. Со вчерашнего дня лыка не вяжет… хватай, ногой не дрыгнет». — «Но в списке под номером у меня ты». — «Раз так, — вздохнула старуха, — дай лук к зиме приберу. Потом — твоя…».
