Саша Саин - Приключения сионского мудреца
Глава 2
С большим трудом дополз до седьмого класса! Но, обманув надежды учителей утопить меня в школе, улизнул, как и брат, в машиностроительный техникум, который он к этому времени уже окончил. Я снова пошёл по его остывшему следу, как и в школе. В пятом классе в школьном сочинении на тему «Кем я хочу быть!» — написал, почему-то — «инженером». Возмущённая моей нескромностью учительница прочитала всем вслух моё нескромное пожелание и высмеяла его, пообещав, что из меня не только инженер не получится, но и вообще — «черт знает кто!»: плохо учусь и почерк ужасный! И вот, я на пути к заветной цели, возможно, чтобы опровергнуть мнение учителей. Конечно, моя мама не упускала случая, встретив учителей, поделиться моими успехами: «Несмотря на большой конкурс, поступил в техникум». И тут оказалось, что учителя меня очень сильно любили, возлагали большие надежды, веря в мои способности, ведь я, оказывается, был одним из лучших учеников! Моя мама не отличалась большой дипломатичностью и, в свою очередь, передавала, как я «любил» учителей и буду их всю жизнь помнить! Так или иначе, в техникум пришёл узнавшим немного жизнь. От того же брата знал повадки всех преподавателей. Они, в свою очередь, зная брата, застыли в тревожном ожидании, узнав от меня, что я имею к нему самое близкое отношение! Произнося по журналу мою фамилию, долго и пристально на меня смотрели и подозрительно спрашивали: «Не ваш ли это брат?!». Получив утвердительный ответ, мрачнели. Попал в одну группу с отличником класса Абрашей. Да, да, того самого, который Гришу «жидом — гх-гх-гхышей» обозвал! В школе мы с ним враждовали, а здесь пришлось немного подружиться на фоне деревенских, после армии, «жлобов». Их было большинство в группе. Вскоре судьба нас развела в разные группы, меня с литейного профиля перевели в группу «обработка металлов резанием». Как говорили деревенские: «Токарь по мэталу, по хлибу, тай по салу!». В новую группу пришёл чужаком, там все уже успели подружиться. Сразу оценил обстановку и расстановку сил. Особой агрессивностью отличались два-три парня моего возраста во главе с одним: длинным, не худым и не толстым — Стасиком. Он оказался моим соседом, поселившись в новом пятиэтажном доме, построенном около нашего, на месте послевоенных развалин, где я в детстве бегал. Как и положено, была в группе и «последняя обезьяна»! Эту роль выполнял Хейфец Гена — полуеврей, полуабхазец, и такое иногда бывает! Его привезла из эвакуации в годы войны мама. Гена был редкий экземпляр: худой и сутулый, как вопросительный знак. Далее следовали: «куриная» грудная клетка; огромный горбатый нос; низкий покатый лоб; жирные толстые, как проволока, и курчавые, как на лобке, волосы!
Завершал «композицию» синий лыжный костюм большого размера, на вырост. Благодаря кавказской крови, он в представлении местных «антропологов» был более типичным евреем, чем типичный еврей: нос получился ещё лучше еврейского! Это была хорошая карикатура на евреев! Гена совершил стратегическую ошибку, объявив в группе: «Занимаюсь боксом — не подходи!». Конечно же, он не только не занимался боксом, но даже ходил, как на ходулях. Но глупость была сделана, и Гена получил массу прозвищ, в том числе и «боксёр». Желающих побоксировать с ним было очень много, даже очередь занимали к нему. Каждый считал своим долгом двинуть его куда попало, потаскать за нос! Девушки, и те таскали его за волосы и били по щекам. Особенно охотно и часто, вне всякой очереди, его бил Стасик. Увидев такую обстановку, понял, что в этой группе не придётся скучать. Через неделю моего пребывания в этой группе, после урока физкультуры в раздевалке, засунув руку в карман пиджака, обнаружил в нём что-то скользкое и мокрое! Вывернув карман, увидел в обильном количестве зелёные выделения из носа, подаренные мне кем-то из «доброжелателей». Рядом одевались, как ни в чём не бывало, сокурсники. По их невинным лицам понял, что это кто-то из них. Спросил — кто?! Никто и глазом не повёл, но стали живо интересоваться: «Что это?! Кто это?!». Внимательно осмотрел лица «сочувствующих», и, подойдя к Стасику, вытер карман об его брюки, пообещав в следующий раз побить! Он гневно пошёл на меня, размахивая руками, говоря, что не он, но я сказал: «Ты!». Не решившись на активные действия, разошлись. Окружающие молча и с интересом наблюдали за нами. Я быстро оделся и ушёл. Мне повезло, если бы проиграл, то стал бы постоянным объектом таких шуток, но злость превысила инстинкт самосохранения. После этого случая мы со Стасиком даже подружились, и мои карманы оставались сухими. Поняв, что от меня зависит его здоровье, Гена неотступно следовал за мной. Он всегда был рядом, и что бы я ни сказал, это вызывало у него длительный и бурный смех одобрения. Это было приятно, и я испытывал к нему жалость и национальную солидарность: «защити ближнего»! Отметив, что я стал его опекать, один из сокурсников мне сказал: «Гена-то, ведь, не еврей — отец у него абхазец!». Настоящие следопыты! Если бы не они, я так бы и не узнал этот секрет мамы Гены! Кроме одноклассников и их мам никого не было, кто мог бы рассказать о её грехе! Даже Гена никогда отца своего не видел и не любил разговаривать на эту тему, он вообще был скрытным. Мама Гены — копия Буратино, и придурок отчим — лысый, жирный «колобок»!
Гена увлекался рисованием и скульптурой. Он готов был день и ночь этим заниматься. Я стал его за это уважать, тем более что единственной и постоянной темой его творчества были обнажённые женщины во всех видах, позах и в огромном количестве! Он мастерил их старательно, со вкусом, как для себя, не халтурил и не скупился на размеры. Когда я ему это говорил, он злился, заявляя, что я ничего не понимаю в живописи и скульптуре. Но я не хуже его понимал: искусство — искусством, а тема всё равно хорошая! Так или иначе, Гену перестали бить, а иногда приходили посмотреть на любопытные картинки. Это всегда заканчивалось тем, что Гена обзывал всех дураками и прекращал просмотр «прекрасного». Вскоре Гена настолько освоился в группе, что сам стал задираться и создавать конфликтные ситуации. «Ты самый сильный и умный в группе и тебя боятся, а вот этому дерьму стоило бы морду набить!» — подталкивал меня Гена к активным действиям. Хотя я и понимал, почему Гена меня хвалит, но всё же было приятно это слышать. Но в его глазах я видел его не большую ко мне любовь! Кроме нас, окончивших семь классов, в группе учились четверо деревенских после армии и несколько взрослых, за 20 лет, деревенских девушек, оторванных от вымени коров. Городскими они именовались «кугутами»! У парней были длинные чубы или гладко зачёсанные назад волосы, а у девушек большие коровьи груди и длинные платья. Говорили они исключительно на украинском языке — языке деревни! К нам они относились, как к детям, но с опаской, считая нас городской шпаной, которая в любой момент может привести своих друзей-бандитов, и их просто всех вырежут! Мы охотно поддерживали этот авторитет, и Стасик, по моему сценарию, часто громко, как бы невзначай, при всех фантазировал, что он делал вчера вечером в городе, сколько людей полегло: раненых, порезанных ножами, затоптанных, забитых палками, и сегодня он опять идёт на дело! В конце Стасик спрашивал меня: зайти ли ему за мной по пути? Я охотно соглашался, и мы продолжали делиться планами действий. Деревенские начинали интересоваться этими делами, мы важно надувались, говорили, что это мелочи жизни, и переходили на другое место, чтобы нас, как бы, не подслушали. Мы сами побаивались этих деревенских, которым было по 25, 27 лет, а нам было по 15, поэтому мы и разыгрывали такие спектакли, которые неплохо срабатывали. Взрослые деревенские были «начальством»: один из них был старостой группы, другой комсоргом, третья — профоргом, но они, от страха, не загружали нас никакими общественно-политическими нагрузками. Учёба была нудной, утомительной: высшая математика, черчение, механика, резание металлов — не хлеба, да ещё на украинском языке. Одно было приятно, что преподаватели обращались к нам, в отличие от школы, на «вы». С уважением говорили: «вы — дурак», или «вы — болван!». Преподаватель по машиностроительным станкам обычно орал: «Вы спекулянты и мошенники!» — это если его не слушали или шумели. Вскоре и к нему подобрали «ключ». Когда он однажды, после очередных «обзывательств», повернулся лицом к доске написать какую-то важную формулу — получил начатым ливерным пончиком по голове, метнул Стасик, а я знал, что камни он бросает метко и сильно! Педагог так и ухнул, от сильного потрясения! Начинка — ливер, разлетелась во все стороны от педагогической головы, как когда-то квашеный помидор о теткину задницу в туалете. И, когда он нехотя, медленно повернулся, то увидел очень серьёзные внимательные лица и глаза, с интересом изучающие новую формулу! Он не стал обострять проблему и произнёс: «Ну, да ладно. На завтра читайте вторую и третью главы».
