Владимир Шаров - Старая девочка
Дальше Вера предполагала, ничуть не отступая в сторону, рассказать о жизни Ленина в семье Ульяновых, написать про старшего брата Александра, который в 1903 году узнал о своем истинном происхождении из письма пастора, исповедовавшего лежащую на смертном одре Гретхен и посчитавшего своим долгом все это ему сообщить. В письме было множество мельчайших подробностей, которых никто, кроме Александра III, Марии Федоровны и самой Гретхен, знать не мог, так что то, что это правда, сомневаться не приходилось. Александр Ульянов написал тогда Николаю II письмо, искренне веря, что тот, как раньше он сам, просто находится в неведении насчет истинного положения дел, а когда оно ему станет известно, он немедля покинет российский престол и передаст его в руки законного владельца. К своему письму он приложил копию послания, полученного от пастора.
Через верных людей Ульянов точно знал, что его письмо дошло до адресата, но ничего, чтобы восстановить справедливость, предпринято не было, Николай II ему даже не ответил. И тогда Александр решил, что наименьшим потрясением для его несчастной родины будет, если он сам убьет узурпатора. В свою очередь Ленин узнал о причинах, толкнувших старшего брата на цареубийство, из письма священника, исповедовавшего Александра накануне казни. Так что, когда в октябре семнадцатого года Ленин, возглавив пролетарскую революцию, победил, он не чужое похитил, а взял наконец свое законное.
Строго говоря, эта фабула была готова у Веры уже довольно давно, и теперь, в горах, она расцвечивала ее все новыми романтическими и вызывающими слезы подробностями, так, чтобы судьба Ленина, у которого подлый царь и проклятая немка украли трон, никого бы не могла оставить равнодушным. У нее у самой все чаще и чаще лились слезы, но, утешившись, она понимала, что пишет хорошо, раз сама плачет над этой печальной историей. То, что она сделала за день, вечером, когда они садились у камина, Вера обязательно читала Эсамову. Он помешивал угли, приносил со двора сухие сосновые поленья, а она читала и читала, изредка поднимая глаза и радуясь, что он, как ребенок, всему этому верит, что глаза его горят, и он хоть сейчас готов взять шашку, сесть на коня и пойти в поход за Ленина. Она смотрела на него и думала: почему Тася, хоть родила Эсамову уже двух детей, ничего не хочет и ничего не пытается поменять, почему, хотя прекрасно знает, что отношения Веры и Нафтали совершенно платонические, все равно ведет себя так, будто Вера — настоящая жена Эсамова, а она, Тася, — терпимая из милости наложница.
Вера не раз хотела объясниться с Тасей, сказать ей, что она не права, потому что и она, Вера, сделалась женой Берга почти так же, как Тася — женой Эсамова, но не знала, с чего начать, и откладывала. Она писала о Ленине и то и дело переходила на Тасю, на их с Тасей отношения, и постепенно это начало ее раздражать. Конечно, она была рада, что Тася по-прежнему держалась столь же кротко, как и в первые дни своей грозненской жизни, и все же здесь было что-то ненатуральное, лживое, такое же лживое, как и отношения фрейлины с императрицей, только что ею описанные.
Ей не нравилась всегдашняя Тасина готовность отойти в сторону, это в конце концов оскорбляло ее, как бы подводило к мысли, что она может и хочет быть неверной мужу. Этот постоянный соблазн, искушение, с которым сама Вера столько раньше играла, — играла и сейчас, поехав к Эсамову в горы, когда могла делать ту же работу и в Грозном… Тася словно поощряла ее, ждала, просила, чтобы Вера заигралась. Если бы это в самом деле случилось, — Вера готова была дать руку на отсечение, что Тася хочет, чтобы Эсамов стал ее любовником, — она бы наконец перестала быть Вериной должницей. У нее в настоящую манию превратилось — любым способом отдать Вере долг, — больше так, не расплатившись, жить невозможно.
Тася даже не поощряла, а прямо сводила их, в частности, все время оставляя одних, и Вера, занятая писанием книги о Ленине, страшилась, что это в самом деле случится. Сейчас, когда Берга нет рядом, они с Эсамовым так просто разойтись не смогут. Тут получалось, что настоящий должник — она, она должна и Тасе, которая из-за нее не может нормально жить с Эсамовым, и самому Эсамову, которого столько лет сманивала, и вернуть все надо до переезда в Саратов. Она все это видела, всего этого боялась и не хотела, но понимала, к чему идет, и молила Бога, чтобы Он помог и она осталась перед Бергом чиста.
Так получилось, что с Бергом Вера знакомилась трижды и только после третьей их встречи сделалась его женой. Первый раз их пути пересеклись как бы предварительно. Вера была дружна со старшим братом Берга Львом, и однажды, прогуливаясь по бульвару, они на Сретенке зашли в общежитие к Иосифу. Она уже про него слышала, знала, что он окончил университет в Швеции, в Мальме, и сейчас работает в каком-то нефтяном тресте. Пробыли они там тогда совсем недолго, братья говорили о каких-то рабочих делах, с Верой же Иосиф не сказал и двух слов. Единственное, что осталось у нее в памяти, это что у Иосифа густые и на вид очень жесткие волосы, да и то она заметила это лишь потому, что брат его уже начал лысеть. Второй раз они повстречались на педагогических курсах при Комиссариате просвещения, где Вера начала учиться сразу после развода с Корневским, тогдашним своим мужем.
Те шесть месяцев, что Вера провела на этих курсах, она до конца своих дней вспоминала с нежностью. Люди, которые их возглавляли, мечтали, что все, касающееся воспитания, теперь будет по-новому. Ясно было, что, чтобы вырастить новых людей, тех самых, которые будут жить при коммунизме, все образование должно строиться по-другому, поэтому любые их идеи принимались преподавателями на ура. Субординации не было никакой, кто бы что ни предложил — это сразу и всеми начинало обсуждаться, когда же идея оказывалась стoящая, они писали записку в Комиссариат просвещения, и им в качестве экспериментальной базы выделяли класс или школу. Меньше чем за учебный год они подготовили кучу интересного, в частности, именно они первые в стране стали устраивать суды над литературными персонажами. Назначались прокуроры, адвокаты, свидетели обвинения и защиты, кто кем хотел быть, записывался сам; наконец судья открывал процесс, венцом которого, как и должно, становился вынесенный присяжными — народом — приговор. Беспрерывно, почти всю зиму они тогда судили Онегина и Базарова, Обломова и Раскольникова, Анну Каренину и Катерину из “Грозы” и на себе убедились, что только это может уничтожить школьную схоластику, сделать школу живой и так похожей на жизнь.
И все-таки это было, по их собственной терминологии, техническое усовершенствование, с куда большим воодушевлением они обсуждали проекты, которые пока еще внедрить в жизнь не удавалось, но то, что за ними будущее — было несомненно. Один из таких проектов предложила и пламенно защищала Вера. В детстве она очень увлекалась птицами, отец когда-то держал дома канареек, и сначала она добилась, чтобы летом он освободил их, выпустил на волю, а потом так без их щебетания и трелей заскучала, что он снова поехал на Птичий рынок и привез ей оттуда пару хохлатых попугайчиков и пару тех же канареек.
Прочитав в гимназии кучу книг о птицах, об их происхождении и эволюции, она одно время даже думала сама заняться орнитологией и теперь, обсуждая с коллегами вопросы воспитания, вдруг сообразила, что многие птицы совсем не занимаются своим потомством, кукушки, например, да и не только они. А это могло означать лишь, что или все те навыки, которые птица должна передать потомству, просто заложены в птичьих генах, или птенец получает их, когда еще как яйцо находится в матери. Это преамбула, а дальше Вера переходила на человеческий род и доказывала, что пребывание ребенка в утробе матери, первые девять месяцев его жизни — главные, и от того, какие уроки будут тогда усвоены, зависит то, в какого человека он впоследствии вырастет.
Она говорила, что это время теснейшего общения между матерью и ребенком, время, когда это общение идет целый день и ночью, когда ребенок в ней спит, тоже. Ничто другое ему не мешает, он не находится под многообразным и часто противоречивым влиянием отца, матери, сверстников, наконец, своего социального класса и эпохи, он слушается не улицы, не книг и газет, а лишь ее одну, и, значит, те уроки, которые она ему тогда преподаст, усвоятся особенно хорошо. Вера утверждала, что это воспитание идет настолько интенсивно, доверие, контакт между учителем и учеником настолько полные, что за те девять месяцев, что плод находится в утробе матери, ребенок получает больше разных навыков и знаний, чем за всю свою последующую жизнь.
Как же конкретно идет это обучение, говорила Вера: вот, например, мать съела что-то вкусное и нужное для ее организма, и сразу по всему ее телу пошли флюиды радости и ликования, получил их и ребенок и, сопоставив с пищей, которая досталась на его долю, — запомнил; посмотрела будущая мать на красивый цветок или обрадовалась подарку, доброму слову, сказанному мужем, а то книге или хорошей музыке — и снова по всему ее телу пошли флюиды, и ребенок точно, как она, обрадовался цветку или музыке. Теперь, когда он со всем этим встретится в самостоятельной жизни, то вслед за матерью, даже еще не умея читать, придет от книги в восторг.
