Песня имен - Лебрехт Норман

Встаю отдохнувшим, в новостях — никаких сюрпризов. Подсчитывают расходы на войну в Заливе и обличают тамошние зверства. Свергнутый иракский лидер клянется взять реванш. Американцы грозят отобрать у него оружие массового поражения. Борец за права человека предостерегает, что в бомбежках против иракских властей незаслуженно пострадают миллионы невинных граждан.

Возвращаюсь из ванной с полотенцем на бедрах, растираю торс, а на канале — включение из Тобурнской студии: трехминутный выпуск местных новостей, который озвучивает девушка с вороньим гнездом на голове и жуткими аденоидами, хотя, может, это у нее такой едкий субрегиональный акцент.

— Полиция в Олдбридже, — начинает она, и по моей распаренной коже бежит холодок, — расследует инцидент, произошедший сегодня рано утром: на въезде в город с шоссе А821 в реку упал фургон. Полицейские водолазы ищут водителя, мужчину средних лет, который ехал в автомобиле один. С места событий передает Роджер Миддлтон. Роджер?

На экране встает рассвет над сверкающей инеем То. Стажер в чудовищных размеров дафлкоте накопал кое-какие подробности.

— В общем, Тэмсин, полиция не может взять в толк, как на таком хорошо освещенном, оживленном участке шоссе мог произойти подобный инцидент. Очевидно, автомобиль сошел с трассы за пятьдесят метров до моста, там, где отсутствует ограждение. После чего он скатился по откосу в реку и затонул еще до того, как на помощь подоспели другие водители. Из машины никто не эвакуировался, и, учитывая минусовую температуру, полиция почти не рассчитывает найти кого-либо в живых. Личность водителя уже установлена, но будет обнародована лишь после того, как оповестят родственников.

— Роджер, так это несчастный случай или полиция рассматривает и другие варианты?

— Следствие волнует вопрос, как это произошло: водитель потерял управление, например, заснул за рулем, или же он вынужденно уходил от встречного столкновения. Надеемся, что через час что-то прояснится. Больше всего не повезло автомобилистам. Боюсь, весь день на А821 будет работать всего одна полоса. Будьте готовы к долгому ожиданию на въезде и на выезде из Тобурна. Слово тебе, Тэмсин.

Услышанного более чем достаточно. Быстро затолкав вещи в сумку, буквально через пару минут вылетаю из номера и мчусь выписываться. За стойкой администрации царит Вудворд, администратор. Прошу доставить мой чемодан к поезду на девять семнадцать, называю вагон и место, жму на прощание руку и незаметно вкладываю ему в ладонь двадцатифунтовую банкноту — за эту и за прочие услуги.

— Всегда рады видеть вас, мистер Симмондс, — мурлычет он, — надеюсь, вам у нас понравилось.

Пропустить завтрак в гостинице я только рад. Портье у вращающихся дверей подзывает такси. Даже в час пик до Олдбриджа езды всего минут десять, маловато, чтобы прокрутить в голове все возможные варианты.

— Подождите здесь, — говорю шоферу, а сам поспешно спускаюсь на берег.

Территория огорожена полосатой пластиковой лентой, но я уверенно через нее перешагиваю, козырнув пресс-картой столичной полиции, — ее мне некогда преподнес один комиссар-меломан.

— Что нового? — спрашиваю у бибисишника Роджера Миддлтона, дескать, я его мимоходный коллега.

— Почти ничего. Собрали команду водолазов, будут искать и поднимать машину. Может на весь день затянуться. У водителя нет шансов.

— О нем что-нибудь известно?

Миддлтон кивает на горстку мужчин в черных шляпах и пальто — они стоят на мосту, раскачиваются и нестройно причитают.

— Видимо, один из этих. — Он пожимает плечами. — С этими парнями толком не поговоришь, знай себе трясутся. Хотя они, наверное, вообще по-английски не понимают.

Там, где съехал автомобиль, осталась борозда. Высота здесь метров двадцать, уклон градусов десять, вполне можно успеть вдарить по тормозам, а если отказали, сигануть наружу, пока водой не захлестнуло. Однако на топком берегу не видно тормозного следа. Колея везде ровная. Если водитель и жал на педаль, то не на тормоз, а на газ. В общем, здесь явно не авария. Кое-что позаковыристее.

— Можете дать адрес пострадавшего? — спрашиваю у сержанта, который тут главный.

— Пока нет, сэр. Сначала мы обязаны оповестить близких родственников.

— Кошмар какой…

— На этом участке еще никто никогда не падал.

Подозрения мои нарастают, но подкрепить их здесь больше особо нечем. Глаза мои фиксируют место событий, а уши и все до единого гены предков тянутся к евреям на мосту — так и хочется покрыть голову и читать псалмы то ли во спасение, то ли за упокой души канувшего тут человека.

— «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя» [95], — доносится голос их главного; каждое Давидово слово он выпевает до упора, до точки разрыва.

— «Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю» [96], — подхватывают остальные, и последний слог длится, настоятельно требуя ответа на их мольбу.

Потом поется Песнь восхождения, горестная и покаянная:

— «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих» [97].

А из глубин памяти насмешливым эхом раздается затверженный латинский стих: «De profundis clamavi ad te Domine. Domine exaudi vocem meam, fiant aures tuae intendentes in vocem deprecationis meae…»

— «И Он избавит Израиля, — выводит главный из еврейской кучки, — от всех беззаконий его» [98].

Как хочется мне встать рядом с ними, раствориться в знакомых рифмах, разделить горе с братьями. Но нельзя. Потому что я и есть причина их горя. Это я столкнул ту машину в реку, загнав водителя в тупик, из которого он не смог дать задний ход. Всегда держи для артиста комнату, чтобы ему было куда уйти, говаривал мой отец. Тогда он сможет потихонечку вернуться. В погоне за быстрым успехом я заглушил в себе отцовский голос. Я поспешил; потешить себя иллюзией, будто я повелитель времени, не удалось.

Какой смысл молиться и плакать? Во мне понемногу проклевывается жалость, но раскаяние меня не терзает. Все когда-нибудь кончается. На этот раз хотя бы не пострадали интересы моей семьи. «Все кончено, — говорю я себе, — наконец-то».

— Каннинг-стрит, — бросаю продрогшему таксисту, — в центре Олдбриджа.

Тротуар перед домом тридцать два запружен женщинами в черном, но катафалка не видно. Иного подтверждения мне не требуется.

— Будьте добры, на вокзал, — кидаю я шоферу.

У меня есть полчаса, чтобы приобрести кофе, круассан, «Спектейтор» и поразмышлять, не купить ли Мертл цветов. Нет, в паре с той кухонной техноновинкой будет перебор; да и потом, она все равно уже что-то заподозрила. К платформе номер четыре подают поезд. На багажной полке над нужным местом лежит мой чемодан. Старый добрый Вудворд, вот кто никогда меня не подводит.

Первый глоток кофе обжигает — аж слезы выступают на глазах. Снимаю очки и, протирая их белым носовым платком, прислушиваюсь к воображаемому эмоциональному пульсу, пытаясь понять: горюю я или нет. Пока еще нет, голова занята совсем другим.

Версий несколько, и все нужно тщательно обмозговать. Авария или самоубийство? Определенно это не авария. Такой разгон под откос — явно неспроста. Да еще машина сходит с трассы на том единственном отрезке, где отсутствует ограждение. Выходит, водитель проделал это нарочно.

Значит, самоубийство. Не смог вынести публичности, ни под каким видом. Другого выхода не видел. Может, он оставил записку? Об этом мы в скором времени узнаем.

Однако согласно Торе самоубийство — смертный грех, равносильный убийству. Перед тем как погружаться в пучину, Довидлу бы пришлось отречься от веры. Неужели вера для него так мало значила? Но почему сейчас? До того момента, как я вернулся бы и повлек его под огни рампы, у него оставалось несколько недель, масса времени, чтобы привести дела в порядок. Довидл отнюдь не импульсивен; он никогда и ничего не делает впопыхах. И все же совсем эту версию отметать не стоит. Мы имеем дело с далеко не посредственным умом.