Паскаль Мерсье - Ночной поезд на Лиссабон
Он поймал взгляд Хорхе из-за соседнего стола, человека, однажды проснувшегося в поту от страха смерти и пережившего Праду на тридцать лет.
— Atenção, — ухмыльнулся О'Келли и двинул подбородком в сторону Педру. — Adversário desagradável.[74]
Педру осклабился. Головы он не поднимал и сейчас выглядел точно как дебил.
— Justo, muito justo,[75] — пробубнил он, и в уголках его рта собралась пена.
Пока все ходы идут по правилам, Педру не допустит ни одной ошибки. Грегориус уже через час понял это по собиравшимся складкам на его лбу и эпилептическому взгляду. Он все просчитывал десять раз, если потребуется, и на десять шагов вперед. А что будет, если сделать непредсказуемый ход? Ход, абсолютно бессмысленный, в прямом и переносном смысле? Грегориус таким маневром не раз выбивал и более сильных противников из игры. Только с Доксиадесом такой фокус не проходил.
«Идиотизм», — пожимал плечами грек, и по-прежнему не выпускал из рук преимущества.
Прошел еще час прежде чем Грегориус решился привести соперника в замешательство, пожертвовав пешкой без видимой выгоды.
Педру поиграл губами, поднял голову и посмотрел на Грегориуса. Грегориус уже пожалел, что на нем не старые очки, которые прекрасно защищали от таких взглядов. Педру прищурился, потер виски, короткими узловатыми пальцами провел по ежику волос. И не тронул пешку.
— Novato, — пробурчал он. — Diz novato.
Теперь Грегориус понял: слово означало «новичок».
То, что Педру не взял пешку, посчитав этот ход ловушкой, открывало для Грегориуса широкое поле деятельности. Ход за ходом он продвигал свою армию вперед, отрезая противнику всякую возможность защиты. Педру принялся каждую минуту шумно втягивать в себя сопли, Грегориус не знал, намеренно или просто от невоспитанности. Хорхе ухмыльнулся, когда заметил, как передергивает Грегориуса от этого отвратительного зрелища. Похоже, мерзкая привычка Педру всем остальным была не в новинку. Каждый раз, когда Грегориус расстраивал планы противника еще до того, как они были осуществлены, взгляд португальца тяжелел и становился все более колючим, теперь его глаза мрачно поблескивали, как угольный сланец. Грегориус откинулся на спинку стула и окинул взором партию: она может длиться еще часами, но ничего интересного не произойдет.
Сделав вид, что смотрит в окно, за которым на проводе раскачивался фонарь, он принялся рассматривать О'Келли. Поначалу в рассказах патера Бартоломеу создался светлый образ, без особого глянца, конечно, и уж никак не ослепительный, но все-таки образ прямого бесстрашного юноши, называвшего все вещи своими именами. А потом он рассказал о ночном визите Праду. «Она в опасности. Не выдержит. Заговорит. Так думают другие». — «И Хорхе?» — «Об этом не будем».
О'Келли глубоко затянулся, прежде чем сделал ход слоном и взял ладью противника. Его пальцы были желтыми от никотина, под ногтями черная каемка. Мясистый пористый нос вызывал отвращение, он показался Грегориусу воплощением грубости и беспардонности. Он хорошо подходил к той недавней ухмылке. Но все, что вызывало неприязнь, смягчалось добрым усталым взглядом карих глаз.
Эстефания. Грегориус вздрогнул, его бросило в жар. Это имя мелькнуло сегодня в тексте Праду, который он читал в кафе, но не сразу уловил связь… «Гольдберг-вариации Баха…. Эстефания, она это может; она играла для меня, и с тех пор я одержим желанием тоже уметь так…» Могла это быть та же Эстефания? Девушка, которую Праду хотел спасти от О'Келли? Девушка, из-за которой разрушилась их «проклятая святая дружба»?
Грегориус начал лихорадочно подсчитывать. Да, могла. Тогда все было еще ужаснее, чем можно подумать: человек хотел принести в жертву делу Сопротивления женщину, которая своей восхитительной игрой на рояле укрепила в нем бредовую идею, которой он явно был одержим еще в лицее.
А что происходило между этими двоими тогда, на кладбище, после того как патер Бартоломеу оставил их? А потом? Вернулась Эстефания Эспиноза в Испанию? Она должна быть моложе О'Келли, много моложе, и Праду мог в нее влюбиться через десять лет после смерти Фатимы. А если так, то драма Праду и О'Келли еще страшнее: это не только драма столкновения разной морали, но и любовная драма.
А что известно об этом Адриане? Могла ли она вообще допустить такую мысль? Или она заперла от нее душу на замок, как делала со многими вещами. Стоит ли до сих пор тот безумный нетронутый рояль в квартире О'Келли?
Все последние ходы Грегориус делал машинально, с беглой сосредоточенностью, как на школьных сеансах одновременной игры в Кирхенфельде. А теперь, заметив коварную ухмылку Педру, он посмотрел на доску внимательнее и обомлел. От его преимущества не осталось и следа, а португалец начал опасную атаку.
Грегориус закрыл глаза. На него вдруг навалилась свинцовая усталость. Почему он просто не встанет и не уйдет? Как он вообще дошел до такого: сидит в Лиссабоне, в невыносимо низком прокуренном помещении, среди оглушительного гвалта и играет с противным человеком, до которого ему нет дела и с которым он не может даже перекинуться словом?
Он пожертвовал последним слоном и таким образом начал эндшпиль. Выиграть ему уже не удастся, а вот свести партию к ничьей еще можно. Педру пошел в туалет. Грегориус огляделся. Помещение почти опустело. Те немногие игроки, что остались, сгрудились у их стола. Педру вернулся и шумно втянул соплю. Противник Хорхе уже ушел, а сам он развернул стул так, чтобы видеть игру за соседним столом. Грегориус слышал его свистящее дыхание. Если он не хочет проиграть, то о Хорхе надо позабыть.
Алехин как-то выиграл эндшпиль, имея на три фигуры меньше. Грегориус, тогда еще гимназист, недоверчиво разыграл конец партии. А потом месяцами разыгрывал каждый записанный эндшпиль, какой только удавалось найти. С той поры он с одного взгляда на доску видел, как ходить. Вот и сейчас.
Педру размышлял полчаса и все-таки попал в ловушку. Увидел он это сразу, как только сделал ход. Надежда на выигрыш умерла. Он несколько минут выпячивал губы. Давил Грегориуса своим каменным взглядом. Шмыгал носом.
— Novato, — буркнул он под конец, — novato.
Встал, оттолкнув стул, и вышел.
— Donde és?[76] — спросили обступившие игроки.
— De Berna, na Suica, — ответил Грегориус и добавил: — Gente lenta.[77]
Они посмеялись и угостили его пивом. Он обязательно должен прийти еще!
На улице к нему подошел О'Келли.
— Почему вы следите за мной? — спросил он по-английски и, увидав растерянность на лице Грегориуса, хрипло расхохотался. — Были времена, когда от таких вещей зависела моя жизнь.
