Дмитрий Быков - Списанные
— Алло, — ровно, безрадостно, безразлично.
— Это я.
— Ты определился?
— Надо увидеться.
— Зачем?
— Неважно. То есть важно, но при встрече. Где ты?
— Дома, где ж я могу быть…
— Черт тебя знает. Жди, я сейчас.
Он бессчетно раз бывал у нее дома, случалось — и ночевал там, но никогда еще с самого порога, да что — с подъезда, не погружался в такой крепкий настой безнадежности и грусти. Грустно было все — медленно густевшая небесная синева, скрип качелей, крики детей во дворе, брошенные старые машины вдоль ее длинного дома; или это он был невыносимо, расслабленно грустен, вот я, я не могу без тебя, делай со мной что захочешь. Но у себя он не чувствовал ничего подобного, а здесь подступало, накатывало — ничего не поделаешь, Свиридов улавливал чужие волны. Открыла ему Алина мать, впустила, ушла к себе; Свиридов пошел к Але и поразился, как она за эту неделю стала бледна, тиха и беспомощна. Она сидела в углу дивана, того детского дивана, который жалела выбросить и на котором перечитала когда-то всю домашнюю библиотеку, вообще не любила выбрасывать вещи, хотя с людьми рвала, как видим, легко и сразу.
— Аль, — сказал он.
— Чаю хочешь?
— Потом. Аль, дело срочное. Мне надо проверить одну штуку.
— Проверяй.
Она встала, потянулась, открыла балкон, закурила.
— Слушай, у меня был Гаранин.
— Поздравляю.
— Он объяснил, в чем дело со списком.
— Ну? — безо всякого интереса.
— Он сказал, что это бред. Что это список людей, посмотревших «Команду» в первые три дня, не весь, а выборка, около половины. Включая випов, которых он пригласил сам. Таргет-группа, короче.
Она с усмешкой оглянулась на него.
— Забавно.
— Да куда забавней. Я просто хотел спросить: ты не там? Не в списке?
— А, — сказала она, — цель приезда.
— Ну хватит, Алька. Я и так приехал бы.
— Да-да, конечно. Мог по телефону спросить.
— Не хочу по телефону. Там некоторые попали прямо парами, а некоторые поодиночке, все-таки отбор. Объясни мне, ты в списке или нет?
— В списке, — сказала она очень просто.
Свиридов покачнулся и прислонился к стене.
— А чего ты молчала?!
— А какая разница?
— Нет, ну ничего себе! Человек с ума сходит, его с работы выгоняют, слежка какая-то начинается, черт-те что, а ты тоже в списке и молчишь! Как ты узнала вообще?!
— Я раньше тебя узнала. Ты вернулся, я уже в курсе была.
— Откуда?
— Из ДЭЗа приходили. Площадь перерасчитывали, вдруг мы недоплачиваем.
— И все?
— Да какое все. С работы погнали через две недели.
— Слушай! — Он сел на диван. — Ну Алька же! Почему, почему?! Я все тебе всегда говорю, а ты что, вообще за человека меня не считаешь?
— Ты говоришь, а я не говорю. Это не твоя проблема.
Он все еще не мог прийти в себя.
— А чего ты на сайте не отметилась?
— А что мне за радость отмечаться на сайте? Это как в общаге, чужие испарения кругом. У меня пока своя квартира.
— Блин. И на что ты живешь?
— Бебиситером устроилась. С понижением, но платят.
— Но это не твое дело, Алька!
— Как раз мое. По профессии не берут пока.
— Но неужели бы я тебя не привел куда-то?
— Ты себя привести не можешь, где уж мне.
— Аль. — Свиридов изо всех сил старался говорить спокойно; он хотел подойти, обнять ее, но чувствовал, как она не подпускает. — Аль, ради бога. Давай спокойно. Ты действительно считаешь, что человек не имеет права рассказывать другому о своих проблемах?
— Если хочет — имеет. А я не хочу. Вот что человек не имеет права требовать, чтобы другой выворачивался наизнанку, — это я тебе, Сережа, точно скажу.
— Но я же не виноват, что там оказался!
— Ты виноват, что там записался. И что поехал с ними на дачу. И что месяц с ними пьешь, обсуждая, куда и почему вас записали. Вас записали, и вы смирились, и стали жить, как будто целиком теперь этим исчерпываетесь. Вот я чего терпеть не могу, Сережа. Человек, которого я люблю, так вести себя не может. Я никогда не буду жить с человеком из списка.
Она говорила это спокойно, даже вяло, но с невыразимой брезгливостью. Свиридов чувствовал, что ей плохо, что она беспомощна и одинока, но и в одиночестве, в поражении, в упадке сил по-прежнему неподкупна; что он может горы жалостных и негодующих фраз нагородить в свое оправдание, но не сдвинет ее с места. Грех его был неискупим: он был в списке — и ничего не почувствовал. Почему? А по тому самому. Был в списке, и страх забил ему все чувствилища, все поры: он не почувствдвал, что она испугана, напряжена, теряет работу, устраивается, отчиавается, бедствует. Все силы уходили на собственный ужас, он жрал их, высасывал и теперь проглядел Альку — ради которой все.
— Ладно, я виноват. Прости.
— Да какое прости, Сережа! Ты не виноват, и прощать тебя не за что. Я просто… я, если хочешь, благодарна этому списку. Я очень близка была к тому, чтобы остаться с тобой надолго. Мы стали бы жить, и тут случилось бы что-то, и я поняла бы, что это чужая жизнь. А уже не разлепишься. Ты не плохой, не злой, ты ни в чем вообще не виноват. Но я как увидела, что ты записался… все, понимаешь? Как лампочка треснула. Ты же сам себя туда внес, и теперь на тебя будут распространяться все закономерности, которые они выдумают.
— На тебя, положим, они тоже распространились.
— И что? Я поменяла работу, и что они сделают? Да хоть бы и сделали — я им не соучастница. А ты вписался, и в этом все дело. Ты теперь с ними, ты приклеился. Я не буду, не могу жить со списком.
— По-моему, ты себя уговариваешь. И не так уж тебе отлично без меня.
— Да мне очень плохо без тебя, Сережа! Очень! — Она вернулась с балкона и села рядом с ним на диван. — Я же привязчива все-таки, хотя ничего такого себе не позволяю. Но я не буду с тобой, Сережа, и не пущу тебя больше в свою жизнь. Еще и потому, Сережа, что ты меня бросил и приехал только через неделю. И только потому, что Гаранин тебе все объяснил.
— Я?! — Этой несправедливости Свиридов уже не мог вынести. — Я тебя бросил?! У тебя язык поворачивается мне это сказать?!
— Да, Сережа. Это ты меня бросил. Это ты мог ко мне приехать на другой день и не приехал. А приехал ты, Сережа, когда Гаранин тебя посетил со своей, Сережа, благой вестью. И поэтому я никогда к тебе, Сережа, не вернусь, как бы плохо мне ни было, ты понял?
Он понял, да. Он понял, что теперь ей нужен был универсальный виновник, и этим универсальным виновником был он. Глупости — все эти разговоры про плечо, которое так ей необходимо; не плечо ей нужно, а тот, на кого можно все свалить. Нечуткость — он, одиночество — он, с работы выгнали — он… Каждый по-своему избывал травму списка. Он метался и пил с кем попало, обсуждая причины, — а она нашла себе громоотвод, следила за Свиридовым со стороны, подмечала и копила его ошибки, измывалась над его трусостью… Конечно, кто ж еще виноват! Он должен был все это время гробиться, спасая ее, — а он смел думать о себе! Действительно, слава богу, что не остался с ней. Обойдусь.
