Анатолий Курчаткин - Солнце сияло
Мы прожили с Тиной под одной крышей еще целый месяц, до конца мая. У мальчика заканчивался первый класс, и переводить его под занавес учебного года в другую школу было бы слишком жестоко. За этот месяц мы пересекались с Тиной раз пять. Я занимался роликом: оцифровка, монтаж, озвучка — все, почти без исключения, опять ночами, и приходил домой отсыпаться, когда он был уже пуст.
Но успешно проскальзывать мимо друг друга из раза в раз, — это не удавалось. А может быть, Тина специально подгадывала, чтобы нам встретиться, потому что у нас непременно выходил разговор, которого я по своей инициативе ни за что бы не завел. Лично мне все было ясно. Я для себя все решил.
— Саня, ты сошел с ума! Неужели ты можешь ревновать жену к бабе? говорила Тина, шатаясь за мной по квартире, куда бы я ни пошел. — Это же уму непостижимо: женщину к женщине! В меня никто ничего не пихал, ты можешь понять?
Я молчал или отделывался от нее самыми общими фразами. У меня не было никакой охоты объясняться с ней.
— Слушай, в конце концов ты можешь даже иметь любовниц, — говорила она в другой раз. — Я тебе позволяю. Только нужно, чтобы не с двумя-тремя одновременно. С одной. Чтобы хоть какая-то гарантия от венерических заболеваний. Ты видишь мою широту? Где ты еще найдешь такую женщину?
Надо быть откровенным: она меня восхищала изобретательной продуманностью своих убеждений. Я даже любовался ею — как она это делает.
Если, однако, быть откровенным в полной мере, следует сказать, что я испытывал и облегчение от того, что произошло. Потому что, не желая признаваться в том самому себе, я уже давно мечтал о свободе от Тины. Наши музейные походы доконали меня, высокое искусство стояло у меня в горле, мое естество просило простых и грубых развлечений.
Одним словом, я и сам хотел развязаться с нею. И сцена, случайным свидетелем которой мне довелось сделаться, оказалась лишь толчком, чтобы тайное желание превратилось в осознанное.
В последних числах мая я стал свободен. Школьный год закончился, и Тина с сыном перебрались к ее родителям.
Только вот, выяснилось, незадолго до моего отъезда в Прагу она забеременела. И делать аборт, полагая это вредным для женского организма, не собиралась. К Новому году я должен был стать отцом.
* * *На въезде в Измайловский парк мне показалось, что нужно подкачать заднюю камеру. Я докатил до ответвления дороги, свернул туда и, затормозив, слез с велосипеда. Открепил от рамы насос и, присев на корточки, навинтил шланг на резьбу ниппеля.
Не успевшая войти в силу и потемнеть, еще продолжающая расти июньская листва нежно лопотала над головой, отзываясь на едва ощутимые движения воздуха, солнечная ячея на земле трепетала и двигалась, будто пытаясь поймать в свою сеть какую-то невидимую глазом добычу.
— Кого вижу! — услышал я голос у себя за спиной.
Я прекратил накачивать камеру, разогнулся и посмотрел назад.
Это был Леня Финько. Только почему-то он стал необыкновенно высок и смотрел на меня прямо откуда-то из-под облаков.
— Привет, — удивленно проговорил я, окидывая его взглядом — и понимая, отчего он вдруг так увеличился ростом: Леня был на роликовых коньках.
— А я и не знал, что ты любитель велосипеда, — сказал Леня.
— А я — что ты роликов, — сказал я.
— Да я тоже не знал. Вот узнал.
— Недавно катаешься? — догадался я.
— Три дня. — Леня показал три пальца. — Как уволился. Утром встаю — чем заняться? Пошел в магазин. Купил, надел — и вот не слезаю.
— Подожди, подожди. — Главным в его словах было то, что он уволился, и столь краткое упоминание об этом событии никак не могло удовлетворить меня. — Как это уволился? Совсем? В никуда?
— Совсем. В никуда, — подтвердил Леня. — Вот на коньках катаюсь.
— Подожди, подожди, — снова осадил я его. Мы только что, можно сказать, те самые три дня назад, сдали с ним мой пражский ролик, облегченно переводили дух, обсуждали новый заказ. — Ты что же, так неожиданно?
Леня поднял бровь, покривил губы, поиграл в воздухе пальцами — будто бы эти движения придавали его словам особый смысл, который иначе был бы мной не понят.
— Заловили меня. Ну, стукнул кто-то. О наших с тобой левых делах. Фамусов твой в канализацию меня обещал спустить.
«Мой Фамусов» — это из Лениных уст звучало великолепно. Никогда прежде Леня не позволял себе называть его так, на мой манер. Всегда лишь по имени-отчеству и с подчеркнутой почтительностью. Уж чей-чей был Фамусов, так его.
— Прямо в канализацию? — ненужно переспросил я.
Мне подобного выражения от Фамусова слышать не довелось, но от Лени я знал о нем. Этот фамусовский эксклюзив означал то же, что «сделать фарш».
— Уже и начал, — ответил мне Леня. — Трудовую мою на глазах у меня в клочья разодрал. Двенадцать лет стажа коту под хвост.
— Ну, у меня трудовой вообще нет, — успокоил я Леню.
— У тебя нет и нет, а у меня же была, — с печалью произнес Леня.
Возможно, он был прав, но известие о его увольнении было печальным прежде всего для меня. Оно означало, что я лишился работодателя.
— И что, у тебя никакого места не присмотрено? — спросил я.
— Да-а, — протянул Леня. — Какое мне сейчас место. Фамусов твой мне везде дорогу перекроет. Покатаюсь вот еще — на Багамы поеду. Перекантуюсь годок. На год мне жировых отложений хватит. Я человек бережливый. Составишь мне компанию на Багамы?
Я похлопал по седлу своего семискоростного «Мэрлина»:
— Нет, я уж вот на байке. Мы в отличие от вас люди небережливые.
— Брось, брось, — заприговаривал Леня. — Только на Багамы, чего там.
Учитывая Ленино неумение шутить, предложение его следовало рассматривать вполне всерьез.
— Дуй один, — сказал я. — Или найди себе спутницу.
— Спутница не проблема. — В голосе Лени снова прозвучала печаль. — За спутницу платить надо.
Леня был не просто бережлив, он был по-сатанински расчетлив. А будь другим, не смог бы так долго водить Фамусова за нос.
— Подожди немного, подкачаю камеру, — попросил я, наклоняясь и поднимая с асфальта насос.
— Симпатичный байк, — произнес Леня у меня над головой. — Новый, гляжу. Давно ездишь?
— Да нет, тоже недавно, — уклонился я от пространного ответа.
Я купил велосипед на другой день, как Тина с сыном уехали к ее родителям. И вот уже неделю укатывал себя на нем так, чтобы притащиться домой без сил и ничего не чувствовать, кроме немоты в мышцах. Леня Финько, оставшись без работы, купил ролики, я, оставшись один, — велосипед.
Камера затвердела, я скрутил насос с ниппеля, прикрепил его обратно к раме, и мы двинулись. Разговор наш вертелся все вокруг того же: Фамусов, Багамы, мой велосипед, его ролики, кто же все-таки стукнул. Так мы докатили по Главной аллее до Елагинского проспекта и здесь разъехались. И потому, что ему на роликах можно было только по асфальту, а мне хотелось свернуть в лес, и потому, что, кроме общего денежного интереса, нас ничего больше не связывало. Если по-настоящему, нам не о чем было говорить, не было интереса друг к другу. Хорошую бы я ему составил компанию, отправься мы вместе на Багамы.
Он загремел по Елагинскому проспекту направо, а я, стрекоча подшипниками, проехал по Главной аллее еще вперед и свернул налево — на дорожку, которая должна была привести меня к Красному пруду. Солнечная ячея все так же ловила на земле свою неведомую добычу. Листва продолжала свой нежный зеленый лепет над головой. Моя сегодняшняя велосипедная прогулка только начиналась.
Я катался на велосипеде еще дня четыре, но в одно утро, поднявшись, вместо того чтобы собираться на велосипедную прогулку, сел за компьютер готовить свое портфолио. Краеугольный камень цивилизации у меня в кармане сократился до размеров, которые грозили мне уже катастрофой. Прага, потом наш разъезд с Тиной, которая не востребовала с меня лишь моей души, а после еще покупка байка — все это оказалось для краеугольного камня истинным бедствием.
В большое рекламное агентство обращаться было бессмысленно. Там мне с ходу устроили бы проверку, где я снимал, с кем работал, позвонили бы в фамусовскую контору… Я решил пойти по небольшим агентствам.
Успех ждал меня в первом же, куда я позвонил. Приезжайте, подвозите портфолио, ответили мне.
И дальше тоже шел сплошной фарт. Я притащил на встречу для представления два пакета кассет, но такой кучи не потребовалось. Смотреть меня собрались генеральный, финансовый и арт-директор. И только я запустил первую кассету, выяснилось, каждый со мной знаком. В смысле с моими роликами. Все они видели мою работу по телевизору.
— Похоже, на ловца и зверь бежит? — проговорил генеральный, обращаясь к арт-директору, когда на экране зарябила пустая пленка. — Проблема Баранова, а?
— Может быть, — отозвался арт-директор, изучающе разглядывая меня.
