Норман Мейлер - Берег варваров
— Слушай, Ловетт, оставил бы ты меня в покое. Я хочу побыть одна.
— Тогда почему вы не уходите, все же готово.
— Ты же мне всю жизнь сломаешь! — в сердцах воскликнула она.
— Ничего страшного не случилось, просто на самом деле вы уходить и не собирались.
Гиневра бессильно опустила руки, и они повисли вдоль ее тела как плети.
— Ну почему, почему я всегда должна все сама решать? — сказала она чуть не плача и скривив по-детски недовольную физиономию.
— Вы никогда сами ничего не решаете, наоборот, вы все время ждете, что за вас это сделает кто-то другой.
Гиневра беспомощно посмотрела на меня.
— Уйди, оставь меня. Уйди, наконец.
Я не успел выполнить это требование Гиневры. Отсрочка исполнения последовала в виде стука в дверь. Судя по всему, Гиневра оказалась готовой, чтобы в мгновение ока взять себя в руки.
— Вот ведь прицепился как банный лист, — зашептала она, — опять приперся. Это он, он, я уже знаю, как он стучится. — Она оглядела гостиную, как бы прикидывая, что делать дальше, но на самом деле решение у нее уже было готово. — Ах, что же делать? Что же делать? Все, я придумала. Ты, Ловетт, должен спрятаться, и никаких возражений. Спрячься, и всё.
— Не собираюсь я никуда прятаться, — сказал я ей и вдруг понял, что выполню ее просьбу, потому что против своей воли уже говорю шепотом, включаясь в разыгрываемый Гиневрой спектакль.
— Майки, не спорь со мной. Давай быстро за дверь.
Господи, ну и фарс. Меня затолкали за дверь гостиной — туда, где только что стоял набитый чемодан. Его, кстати, Гиневра оставила практически посреди комнаты. Сама она, одной рукой поправив волосы, а другой переставив стул и направив свет торшера в сторону, пошла к входной двери. По пути поправив ногой складку на коврике, она прошептала:
— Да что же это такое, почему меня всегда застают, когда я не в форме?
Стук в дверь повторился.
— Иду, иду, чего ломиться-то, — громко произнесла она, а затем прошептала в щель между дверью и косяком: — А ты стой здесь и не высовывайся, ясно, черт тебя подери? Не вздумай высунуться.
Я понимал, что обнаружь я себя — и ее битва была бы проиграна. Она, как храбрый командир, могла возглавить лихую атаку, предъявив в качестве передового кавалерийского отряда свой внушительный бюст. Но без поддержки партизан, засевших в чаще леса, вся ее операция была обречена на провал. В общем, мне оставалось только ждать. Как я и предполагал, за входной дверью оказался Холлингсворт.
Гиневра разыграла свою роль как по нотам. Едва Холлингсворт переступил порог, как она громко — во всеуслышание — продекламировала:
— Ах ты ж мой герой-любовник, как долго мне пришлось тебя ждать.
Я услышал, как он прошел в гостиную, и представил себе, как он оборачивается и подозрительно смотрит на Гиневру.
— Дорогой, ты все еще любишь меня? — с театральными интонациями в голосе обратилась к нему Гиневра.
Такого Холлингсворта я еще не видел, а точнее, не слышал.
— Да, я люблю тебя, — сказал он совершенно новым, полным незнакомых мне интонаций голосом. Используя язык как катапульту, он забрасывал Гиневру все новыми и новыми комплиментами и признаниями в любви. В его словах было столько похабщины и непристойности, сколько я, пожалуй, никогда в жизни не слышал за столь короткое время. Не менее живописно и вместе с тем вульгарноотталкивающе, чем описывала Гиневра своего доктора, Холлингсворт перечислил, по-моему, все до единой части ее тела и в подробностях описал, что он бы с превеликим удовольствием сделал с каждой из них. Он сообщил о том, как он разорвал бы что-то здесь и зажал что-то там, съел бы то-то и то-то и выплюнул вот то-то вот там-то. Выяснилось, что он с превеликим удовольствием нарубил бы ее крупными кусками и заодно нарезал бы тонкими ломтиками, сделал бы отбивную, перемолол в мясорубке, содрал шкурку, и все это он обещал сделать с нею с каким-то странным придыханием и присвистыванием. Мне показалось, что всю эту похабную чушь он нес, слегка прикусив язык. Впрочем, я вполне живо представил его себе прогуливающимся вдоль подвешенной на крюке, уже частично освежеванной туши Гиневры и вытирающим окровавленный рот тыльной стороной ладони. Завершилось это пиршество кровожадного воображения банальным вздохом Холлингсворта и столь же банальной фразой:
— Какая же у тебя шикарная задница!
— Ах-ах, — причитала в ответ Гиневра, — нет, я не могу..
В ее голосе я слышал некоторую искусственность. Вполне возможно, что она одновременно играла две роли, одну для Холлингсворта, а вторую для меня. Я услышал, как она подошла на пару шагов к двери, словно желая дать мне понять, что она помнит обо мне, затем, вновь обернувшись к Холлингсворту, громко, со стоном в голосе заявила:
— Любимый, я готова сделать для тебя все что угодно.
— Правда? — промурлыкал он в ответ.
— Я буду работать для тебя, я стану твоей рабыней, — продолжала она урок декламации, — я встану перед тобой на колени и буду делать всю грязную работу.
— Ну это, пожалуй, чересчур, — заметил Холлингсворт уже более привычным для меня тоном.
Судя по всему, предложив ему любые унижения со своей стороны, Гиневра непроизвольно повернула какой-то выключатель в его голове. Холлингсворт снова обрел дар говорить церемонно и даже в некотором роде официально.
— Да, я полагаю, что это вряд ли окажется востребованным, — повторил он ту же мысль на иной лад.
Затем он хихикнул:
— Интересно, что бы сказал твой муж, услышь он, как мы тут с тобой развлекаемся.
— Не называй этого типа моим мужем! — потребовала Гиневра.
Похоже, Холлингсворт не желал лишаться такого рычага воздействия на собеседницу.
— Нет, нет, он твой муж, но от этого все то, что я тебе сказал, не становится менее важным, — судя по всему, к этому моменту он заключил ее в свои объятия, — и мы оба прекрасно знаем, что он необычный человек. Я вполне себе представляю, что девушка может потерять из-за него голову. — Его голос неожиданно дрогнул, и следующая фраза прозвучала совсем иначе: — Да, в свое время он был большим человеком.
— Ты, между прочим, ничуть не хуже, — откровенно польстила ему Гиневра.
Холлингсворт не обратил внимания на ее слова и продолжил:
— Ты сама знаешь, что я, как бы это сказать, пользуюсь успехом у женщин. Но с тобой у нас все по-другому.
Словно и не был только что оглашен подробный гастрономически-порнографический список, Холлингсворт вновь пустился в рассуждения о том, с каким бы удовольствием он съел Гиневру по частям и всю целиком. В его интонациях сквозила неподдельная похоть, а может быть, и чуть более высокое чувство — плотская страсть. По-видимому, его разбирало любопытство, и я не ошибся. Вскоре последовал вполне ожидаемый вопрос:
— Ну и какой он в постели? Давай расскажи.
Гиневра выпуталась из его объятий и отошла на несколько шагов в сторону.
— Ты каждый раз об этом спрашиваешь, — возмутилась она.
— А ты никогда мне ничего не рассказываешь.
— Давай сменим тему, — сухо предложила она.
— Ну да, конечно, ты ведь его жена.
— Да, жена.
— Вот-вот, именно жена, — повторил он и, вероятно, вновь подошел к Гиневре и стал обнимать и ласкать ее.
— Ну хватит, — сказала Гиневра, хихикнув, — давай лучше покурим.
Послышалось уже знакомое мне, похожее на лязг затвора клацанье зажигалки Холлингсворта. Я представил себе, как он дал ей прикурить, закурил сам, а затем они оба сели в кресла и, затянувшись, выпустили струи дыма прямо в лица друг другу. К моему величайшему облегчению, Гиневра действительно решила сменить тему.
— Видел? — робко спросила она.
— Что?
— Как что, чемодан, — все так же робко и ласково сказала она.
— Ну видел, — буркнул Холлингсворт.
Похоже, Гиневра была готова бросить в наступление свои главные силы.
— Предположим, я бы предложила тебе уехать со мной куда-нибудь, уехать прямо сейчас. Ты бы поехал?
— Куда?
— Все равно куда, на край света, в Страну варваров — очень уж мне нравится, как звучит это название.
— Я бы лучше взял тебя с собой. Да, взял бы.
— Тогда поехали, прямо сейчас, — с плотоядным придыханием сказала Гиневра.
Холлингсворт прокашлялся.
— Ты же прекрасно знаешь, что мы не можем уехать сейчас. У меня, в конце концов, есть некоторые обязанности.
— Никуда ты меня с собой не возьмешь, — в театральном отчаянии взвыла Гиневра, — я ведь тебя насквозь вижу! Все твои слова — это песни сирены.
— Нет-нет, мы уедем, уедем вместе, — голос Холлингсворта звучал неожиданно убедительно, — ты, главное, верь мне. Вот увидишь, закончу это дело, и меня командируют в Европу, и уверяю тебя, задания у меня будут не такие, как сейчас. Нет, я буду решать задачи особой важности.
— Никуда тебя не пошлют.
