Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии
Это было слишком невероятно, и Мендес дель Термо подумал, что просто валится с ног от усталости. Он приложил руку к груди в полной уверенности, что сейчас его настигнет инфаркт, и, смирившись с неумолимостью судьбы, стал ждать появления сопутствующих признаков, которые хорошо изучил. Однако ни острая боль в области сердца, ни нарастающее удушье, ни головокружение не наступали, а странный «пульс» раздавался все отчетливей и, очевидно, действительно доносился из дома. Подумав, что причина зловещих галлюцинаций — смертельная усталость, Мендес дель Термо решил поскорее лечь в постель.
Он вставил ключ в замочную скважину, повернул два раза и толкнул дверь, однако она почему-то поддавалась с трудом. Хозяин дома толкнул дверь еще сильнее и почувствовал разлившуюся в воздухе теплую, влажную волну. В нос ударил едкий тошнотворный запах. Мендес дель Термо просунул руку в образовавшуюся щель и почувствовал, что дотрагивается до живой студенистой массы. Он испуганно отпрянул, но было слишком поздно: дверь открылась и из проема вывалился огромный белый ком. «Пульс» теперь раздавался очень громко и как-то угрожающе. Мендес дель Термо застыл в изумлении — он узнал целительный кефир, который уже заливал его ступни. В ту же минуту ужас охватил его, он почувствовал, как ноги подкашиваются, и понял, что погибнет сейчас, погибнет в кефире, словно стойкий оловянный солдатик, брошенный в пламя. Кефир безжалостно обступал его со всех сторон, отрезал все пути к бегству. Последний потомок славного рода Мендесов дель Термо упал навзничь в желеобразную массу, заливавшую кусты сада. Олеандры трагически склонили бахрому листьев к траве, по которой неслись всепоглощающие кефирные потоки. Даже кипарисы согнулись и, казалось, готовы были упасть на землю. Из дверей дома продолжала вытекать едкая слизь, а весь сад сотрясался, будто в ознобе.
Наутро соседи обнаружили, что сад Мендеса дель Термо словно вырублен под корень, лишен всякой растительности, а дверь дома распахнута настежь, чего никто из обитателей Пучета не видел никогда в жизни. Событие взволновало весь квартал, и у дома-башенки собралась толпа испуганных обывателей. Солнце ярко сияло, демонстрируя свою полную безучастность к происходящему. Жидкая грязь, покрывавшая гравиевые дорожки сада, быстро высохла. В течение всего дня в доме не было заметно никакого движения, а потому расследование начали только к вечеру.
Техническая экспертиза установила высокую концентрацию ионов в воздухе внутри помещения, в особенности на кухне вокруг алюминиевой кастрюли, разъеденной какой-то кислотой.
Когда власти официально объявили о бесследном исчезновении последнего из Мендесов дель Термо, один из соседей, страдающий бессонницей, припомнил, что вроде бы слышал накануне около полуночи, как кто-то пел арию «Addio alia vita»[95] из «Тоски» Пуччини, но эти сведения не слишком помогли следствию.
Жезуз Монкада
Любовная страсть Хромого Силверио
Уже не первый год поселок разъедала злая язва. Чужие люди, понаехавшие бог знает откуда, начали строить плотину, они хотели подчинить себе, обуздать реку, чтобы она давала электрический ток, а поселку предназначено было на веки вечные остаться на дне водохранилища. Настали тревожные, тяжелые, богом проклятые времена. Кому какое дело до людей, которые потеряют кров над головой, кто тревожился о том, куда они пойдут и что будут делать? Плотина все росла и росла, днем и ночью, и растревоженный поселок отчаянно боролся за жизнь. Наконец люди добились того, чего хотели. Как-то вечером их созвали на собрание и объявили, что за два года, которые оставались до окончания работ, будет построен новый поселок, а за все, что поглотят волны, им заплатят. Глава каждой семьи получит в компенсацию по пятьдесят тысяч песет на каждого ее члена.
Тут-то и ожил поселок, исхудавшие, изможденные люди вновь обрели надежду и радость — пусть и не без примеси грусти, — к ним вернулись надежды и мечты, они принялись строить планы на будущее, а у хромого Силверио взыграла любовная страсть…
— Подумать только, на моего тестя Базилио, на этого одра, мне выдадут пятьдесят тысяч песет! — удивленно бормотал Силверио, ковыляя по переулку Креста к своему дому.
— Пятьдесят тысяч песет!
Он даже остановился посреди дороги. Эта цифра ослепляла его, будоражила воображение.
— Пятьдесят косых!
Во дворе дома Никазио пес, привязанный к колесу телеги, яростно залаял, разорвав ночную тишину; испуганный кот тенью метнулся вдоль стены и исчез за углом лавки Понса. Силверио, погруженный в свои мысли, продолжал путь.
— А я-то думал, чем скорее он сдохнет, тем лучше. Но теперь, оказывается, за него я получу кучу денег! Кучу денег за развалину, которая и на ногах-то не держится! Неплохое дельце… Говорят, никогда не знаешь, где выиграешь, где проиграешь, ох, как это правильно! Вот не думал, не гадал, а тут целый капитал. А ведь, черт возьми, если бы все это случилось, когда и теща была еще жива! Было бы на пятьдесят тысяч больше! Старая ведьма загнулась, как будто чтобы насолить мне. Я бы даже подумал, что она это сделала нарочно, но ведь тогда еще никто не знал и не догадывался, как пойдут дела, даже она, а уж эта проклятая баба умела разнюхать все на свете. Прах ее побери! Ловко у нее это получилось! Еще и косточки ее не сгнили… Чертова перечница! Как бы она хохотала, показывая беззубые десны, если б могла сейчас передо мной явиться. «Не поживишься на моих костях, Силвериет, шиш тебе!» Но и без того я ухвачу немалый куш: пятьдесят тысяч на старика, пятьдесят тысяч на жену, по пятьдесят тысяч на каждого из троих мальчишек и пятьдесят тысяч на себя самого. Стало быть, всего получится… Сейчас посчитаем…
Силверио остановился и начал медленно считать, загибая пальцы:
— Сто тысяч… двести тысяч… триста тысяч песет!
Его эта цифра ошеломила. Триста тысяч песет! Сколько месяцев работы в угольном разрезе, сотни дней махать киркой, тысячи часов глотать и сплевывать каменноугольную пыль. А эти деньжищи придут к нему за здорово живешь, по мановению волшебной палочки, не надо и спину ломать…
— Как только я их получу, первым делом куплю телевизор — побольше и получше, чем у свояченицы! И нам не надо будет тащиться к ней, чтобы посмотреть какой-нибудь интересный фильм, будто мы идем просить милостыню! Да мне это уже как кость поперек горла, особенно когда она намекает, что, мол, у нее-то муж — управляющий шахтой, а я — всего-навсего паршивый забойщик, и что деньги у нас сроду не водились, и живем-то мы в чужом доме. Как увижу ее, так бы в рожу и плюнул! Стерва, и больше ничего! Да если б я мог пойти учиться, как ее муженек, тогда мы еще посмотрели бы… Но, видно, мне на роду написано мыкать горе!.. Ну а теперь дело совсем другое! Их всего двое, получат свои сто тысяч — и все… Так им, сволочам, и надо! Как бы у них от злости печенка не лопнула! Правда, мне еще целых два года лапу сосать!
Собака по кличке Флора учуяла хозяина и выбежала ему навстречу, стала тереться о ноги.
— Пошла!
Силверио поддал ее ногой, и ни в чем не повинное животное, скуля, убежало прочь.
— Два года — срок немалый. Еще бы! А старик не очень-то за себя бога молит, особенно с тех пор, как мы похоронили его старуху. Сидит целый день в кресле, будто язык проглотил! А вдруг умрет, вот это будет дрянь дело: пятьдесят тысяч монет псу под хвост! Вот и сегодня весь день кашлял. Позову-ка врача, пусть посмотрит его, пропишет пенициллин или что там еще! Старику надо продержаться хотя бы до того дня, когда я получу мои денежки… Конечно, жене я этого сказать не могу. Все-таки он ей отец, я понимаю, что она его жалеет… Два года! Уж лучше бы поселок затопили сегодня же!
Силверио вошел к себе в патио. Старый Базилио дремал в одной из комнат первого этажа, у самого входа; Силверио подошел к двери и прислушался, немного погодя услышал, как тесть кашляет, и озабоченно покачал головой. Собрался было войти в эту комнату, но передумал и пошел по лестнице наверх, на второй этаж.
— Незачем ему знать, что я так забочусь о его здоровье. Я всю жизнь тестя не переваривал, и он это прекрасно знает, и если заметит, что я о нем так пекусь… В конце-то концов, те пятьдесят тысяч, которые я на него получу, по закону принадлежат ему. И он может поступить с ними, как захочет. Лучше поговорю-ка я с Жуаной, он же ее отец…
Посреди пролета он вдруг остановился, пораженный мыслью, молнией сверкнувшей в его мозгу. Вцепившись в деревянные перила, надолго задумался.
— Как это я сразу не сообразил! Вот это будет здорово…
И мигом пробежал оставшиеся ступени, прихрамывая на больную ногу, которой двенадцать лет тому назад угодил под колеса вагонетки с углем…
В постели жена, привалившись к нему, слушала его рассказ.
— Короче говоря, — закончил свою речь Силверио, — в тот день, когда мы уйдем из поселка, нам выдадут по пятьдесят тысяч песет на каждого. Понимаешь? Пятьдесят тысяч песет! Значит, нам, раз нас шестеро, отвалят триста тысяч.
