Юрий Козлов - sВОбоДА
Аврелия вдруг обнаружила себя сидящей рядом с ним на скамейке. И не просто сидящей, а еще и позволившей психиатру взять себя за руку. Егоров ритмично поглаживал руку Аврелии сжатыми пальцами, восхищенно и преданно глядя ей в глаза темно-зелеными, как бы расширяющимися, вбирающими в себя окружающее пространство, глазами. Аврелии показалось, что на нее катятся теплые морские волны, и она, как соль (слез?) растворяется в них. Он — сволочь, подумала про Егорова Аврелия, сволочь, отрекшаяся от Христа.
«Неужели вы собираетесь меня загипнотизировать?» — недоуменно поинтересовалась она.
«Я знаю, что это невозможно, — вздохнул Егоров. Медленно подняв руку, он поправил кисточку на пилотке. Затем потрогал рукой собственный нос. — Вонь… — пробормотал он. — Вы чувствуете вонь, или… мне кажется?»
Аврелия кивнула.
Ее начал забавлять этот странный человек.
Он, как вода любой конфигурации сосуд, наполнял собой любую разновидность безумия. Даже ту, которая не подходила под это определение. В данный момент Егоров летел отважной струйкой на раскаленную поверхность печи. Он не боялся в мгновение ока испариться, то есть был готов растворить собственную жизнь в чужом безумии. Аврелия была вынуждена признать, что Егоров хороший, даже слишком хороший психиатр.
«Не может же так… — дыхнул в ладонь Егоров, — у меня вонять изо рта?»
Аврелия пожала плечами, на всякий случай отодвинувшись от него подальше.
«Значит, — печально, но твердо констатировал Егоров, — эта ужасная вонь — я сам! Как с этим жить?»
Это было невероятно, но в его бесстыжих глазах стояли слезы.
Редкая сволочь! — снова мысленно восхитилась Аврелия.
«Успокойтесь, — сказала она психиатру, — вы не Макбет. Кажется, это он говорил, что его грех смердит до небес»?
«Но вы его учуяли, — возразил Егоров, — и прилетели на запах, как муха на…»
«Как ветер, который развеет грех. Так будет проще. Меня мало интересует моральная сторона вашего метода познания. Хотите, — посмотрела прямо ему в глаза Аврелия, — я вас загипнотизирую, и вы мне расскажете, зачем сделали то, что сделали? Или… — выдержала паузу, — вы сомневаетесь, что у меня получится?»
«Не сомневаюсь, — не отвел взгляда Егоров. — В чем я должен признаться? Чего вы от меня хотите?»
«Видеофайл сеанса гипноза с известной вам особой, который вы провели у себя дома».
«Это было по взаимному согласию», — быстро ответил Егоров.
«За исключением того, что ей тогда не было восемнадцати лет, — уточнила Аврелия. — Это статья, господин Егоров, причем, не знающая срока давности».
«Свидетелей нет, — пожал плечами Егоров. — Никто не сможет подтвердить, что это случилось именно в то время, когда ей не было восемнадцати».
«Но есть потерпевшая», — возразила Аврелия.
«Исключено, — сказал Егоров. — Вам известно, чья она жена. Им не нужен скандал и, тем более, порнофильм в Интернете».
«Зачем вы вообще полезли в это дело?» — поднялась со скамейки Аврелия, дружески протянула руку Егорову.
Она решила, что настала пора посетить «Смеситель», обсудить формулу «товар-деньги-вода». Температуру установленной психиатром цены за товар следовало остудить холодной водой доводов Аврелии. Она не была стеснена в средствах и могла предложить Егорову любую сумму. Но Аврелия давно уяснила, что большинство людей воспринимает отступление от правил, в том числе и нежелание покупателя их товара торговаться, как слабость, глупость, или обман. Скорее всего, Егоров не относился к большинству, но она не собиралась это проверять. Мир стоял на том, что доступ к корыту с долларами был строго ограничен.
«Не знаю, — повернул ее руку ладонью вверх Егоров, внимательно посмотрел на тисненый узор так называемых «линий». — Наверное, из ложно понимаемого чувства собственного достоинства. Не люблю, когда меня принимают за идиота. Одно из двух, — отпустил руку Аврелии. — Или вы бессмертны, или… давно умерли».
«Что вам больше нравится?» — спросила Аврелия.
«Она — ваша сестра?» — спросил Егоров.
«Почти, — ответила Аврелия. — Хотя у нас разные родители. Продолжим беседу в „Смесителе“?»
«Как вам угодно, — церемонно поклонился, свесив с пилотки дурацкую кисточку, Егоров. — Я сделаю все, что вы прикажете».
«Тогда к делу. Сколько?» — возможность сэкономить время на «Смесителе» показалась Аврелии интересной.
«Что сколько?» — удивился, несколько разочаровав ее, Егоров.
«Вы — не Буратино, — ответила Аврелия. — Я — не лиса Алиса. Мы — не в Стране дураков. Сколько вы хотите?»
«А… в какой мы стране?» — поинтересовался Егоров.
«В данный момент — в стране оскорбленных женщин», — сказала Аврелия.
«Женщины — самая консервативная часть любого общества, — задумчиво произнес Егоров. — Женская обида — поле, засеянное семенами революции. Революция начинается тогда, когда истощается терпение женщин. Вы хотите собрать урожай?»
«Сколько?» — повторила Аврелия.
«Нисколько. Мне ничего не надо, — поднял руки верх, как сдающийся солдат, психиатр. — Да, я залезал, как вы выразились, в разные дела, но исключительно из-за профессионального интереса и никогда — из-за денег. Наверное, поэтому, — добавил после паузы, — я до сих пор жив. Мы сейчас поедем ко мне домой. Я отдам вам флэшку с файлом. Но послушайте, это же смешно! Да, у меня такое хобби, я записываю свое общение с женщинами, заметьте — далеко не со всеми! — на видео. Это не запрещено законом. Ни один суд не примет эту запись в качестве доказательства. Скорее, наоборот, примет как доказательство, что все происходило по доброму согласию. Ну, а слова… Вам ли не знать, чего только не бормочут женщины в любовном экстазе!»
«А к некоторым из них, — продолжила Аврелия, — так даже возвращается жизнь через этот самый, как вы выразились, любовный экстаз. А что есть жизнь, помимо того, — с отвращением посмотрела на Егорова, — что она — „вонь познания“? Истина в последнем, точнее, божественном измерении. Нет жизни — нет человека — нет истины. Вы решили добыть истину, которая, в сущности, вам не нужна, путем, который завел вас в тупик».
«Я бы не стал утверждать, что это тупик, — возразил Егоров. — Умение погрузить женщину в нирвану множественного оргазма — одна из высших добродетелей мужчины, средство продлить женское терпение и тем самым отсрочить революцию. Мне пришлось принять двойную дозу «виагры». Вы правы, я добыл ненужную мне, скорее даже опасную для меня истину. Но это случилось непреднамеренно, во время эксперимента. Не забывайте, я не только практикующий врач, но еще и ученый».
«Не бойтесь, — брезгливо отступила от Егорова Аврелия, — вы не пострадаете за…»
«Свой длинный член, — подмигнул ей Егоров, — и страсть к познанию. Запись вас не разочарует».
Аврелия побрезговала сидеть в машине рядом с Егоровым, велела ему разместиться на переднем сидении. Пока ехали к дому психиатра — он (оскорбляя Бога) жил на набережной возле Храма Христа-Спасителя, ей пришла в голову мысль приказать дынноголовому водителю-охраннику отпиздить (именно это нецензурное слово показалось Аврелии максимально подходящим для предстоящего действа) Егорова за все его омерзительные проделки. Глядя из машины на проплывающие дома, подернутые пылью деревья, мерцающие сквозь окна экраны (транслировали какой-то важный футбольный матч), Аврелия наслаждалась мысленным созерцанием картины укрощения (избиения) строптивого проходимца-психиатра. Она даже проверила, насколько хороши каблуки на ее туфлях. Они оказались исключительно хороши — литые, металлические, с резиновыми набойками. Аврелии, как уважающему себя художнику, хотелось завершить картину изящным «автографом» — каблуком в яйца психиатра.
Дынноголовый водитель, хоть и не чувствовал вони, но считывал складчатым затылком мысли хозяйки. Не говоря ни слова, он проследовал с Аврелией и Егоровым в лифт, а на лестничной клетке уткнул в спину психиатра пистолет. Другой — свободной — рукой крепко взял возящегося с ключами Егорова за шиворот, как большого нашкодившего кота. Странно, но в это мгновение психиатр показался Аврелии более похожим на… зайца. Но зайцы, если и шкодят, то почти никогда, в отличие от котов, не позволяют хватать себя за шиворот.
Кот, заяц, какая разница, с отвращением подумала Аврелия.
Если бы Егоров в тот момент оглянулся, он бы увидел, что охранник видоизменился: у него удлинились руки, два глаза на лице слились в один, а на спине образовался мышечный бугор.
Но Егоров не оглянулся.
Он был покорен судьбе.
Аврелия снова (на сей раз с некоторым неудовольствием) отметила чрезвычайную (жизнесохраняющую) сообразительность психиатра. Покорность судьбе означала безусловное принятие (любой) судьбы. В этих случаях судьба, как правило, воздерживалась от дополнительных испытаний для судьботерпца.
